Цитаты из книги Гибель «Титаника»

Потому что умирающий, вместо того чтобы сказать: "Я умираю", успевает только прохрипеть что-то невнятное. Потому что живые прожужжали мертвым все уши своими страшными новостями. Потому что слова приходят слишком поздно или слишком рано. Потому что говорит другой, всегда кто-то другой, а тот, о ком говорят, молчит.

Я, мокрый до нитки, высматриваю людей с мокрыми чемоданами. Вижу, как они стоят на наклонной плоскости, съежившись от ветра, под косым дождем, расплывчатые, на краю бездны. Нет, это не дейтероскопия. В том, что они так бледны, виновата погода. Я предупреждаю их, кричу, например, дорога кривая, дамы и господа, вы стоите на…

Теперь, когда улетели вертолеты, когда ничто больше не тлеет и не плачет, теперь, когда худшее позади, когда нам больше не хочется ничего знать, все может начинаться с начала. Клятвы на иностранных языках, путаница, тарабарщина, шум. Сначала надо все продезинфицировать, скрепить, залатать и похоронить. Потом настанет…

А теперь вернемся к концу: тогда мы еще верили, будто (кто это "мы"?) есть что-то, пропадающее целиком, бесследно, не оставляющее по себе ни тени, от чего можно избавиться раз и навсегда, не заботясь об остатках (широко известных "пережитках прошлого")... Тоже своего рода самоуверенность! Тогда мы еще верили в конец…

Впоследствии оказалось, что все предвидели катастрофу, кроме нас, мертвых. Впоследствии было столько разоблачений, экранизаций и слухов.

Отсрочка Во время знаменитого извержения Хельгафеля, вулкана на острове Хеймаэй, прямую трансляцию вели десятки закашлявшихся телевизионщиков, я увидел, под серным дождем, старика в подтяжках, который, пожимая плечами и не обращая внимания на ураганный ветер, жару, операторов, пепел, телезрителей (среди которых был и я, я…

Прежде чем испугаться, ты слышишь оглушительный шум. Беззащитное ухо не в силах бороться с ним, ноги чувствуют: корпус дрожит, из труб с ревом вырывается пар, котлы застывают. Потом задраивают переборки, останавливают все машины. Какая тишина, вдруг становится так тихо, как в четыре утра в гостиничном номере, когда…

Не было ни обуви, ни игрушек, ни лампочек, ни покоя, ни тени покоя, и слухи роились комарами. Тогда мы все думали: Завтра будет лучше, а если не завтра, то послезавтра. Ну да... может, необязательно лучше, но по-другому, совершенно по-другому, в любом случае. Все будет иначе. Прекрасное чувство. Помнится мне.

Мы с прискорбием узнали, что несправедливости нет, и с ещё большим прискорбием, что, как нас заверили, потирая руки, в известных кругах, ничего подобного никогда не будет и быть не может.