Перевод – высокое искусство

Иллюстрация: Eric Chow/The Observer
Автор: Рэйчел Кук (Rachel Cooke)

Скандинавские писатели детективов, Елена Ферранте, Карл Уве Кнаусгорд: сегодня Великобритания переживает бум иностранной художественной литературы. И немалая заслуга в этом, утверждает Рэйчел Кук, принадлежит переводчикам, которые всегда готовы поделиться с читателями секретами своего мастерства

В прошлом году я решила побаловать себя новым изданием романа Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть» – книги, в которую я влюбилась еще подростком, навсегда запечатлев в своем сердце ее первые волнующие строки, переведенные с французского Иреной Эш: «A strange melancholy pervades me to which I hesitate to give the grave and beautiful name of sadness» («Это незнакомое чувство, преследующее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя — грусть» — дано в переводе Ю. Яхиной). Но чье же издание предпочесть? После долгих раздумий мой выбор пал на совершенно новый роскошный фолиант из серии «Современная классика» издательства Penguin в переводе Хизер Ллойд.

Пару дней спустя, забравшись в постель, я приступила к чтению. Но что это?! От ужаса у меня волосы на голове встали дыбом: «This strange new feeling of mine, obsessing me by its sweet languor, is such that I am reluctant to dignify it with the fine, solemn name of «sadness» («Это новое, незнакомое мне ранее чувство, погрузившее меня в сладкую истому, таково, что я с большой неохотой нарекаю его прекрасным и тожественным именем «грусть» — перевод: Raccoon). И это те самые первые строки? Кто их писал, робот? Какое-то время я пыталась убедить себя, что цепляться за одну-единственную версию перевода, словно она обладает неким сакральным смыслом, глупо, и, возможно, вскоре я жить не смогу без перевода нового, наверняка не менее искусного и более точного. Однако меня хватило ненадолго, я сдалась. Синтаксически корректный слог оставил меня равнодушной, текст потерял свое очарование и магию. Я чувствовала себя обманутой девочкой, на которую вместо обещанного бального платья напялили замызганный комбинезон.

Неделю назад я поделилась этой мыслью с Энн Голдштейн, выдающимся переводчиком итальянской писательницы Елены Ферранте. Энн в ответ рассмеялась. «Я тебя отлично понимаю, – донесся из Нью-Йорка ее голос в телефонной трубке. – Для меня Пруст – это Скотт-Монкрифф*. Новые переводы я не читала и читать не собираюсь. Я храню верность Монкриффу, хотя его часто ругают, мол, "здесь он так перевел, а там он сяк перевел"». Догадывается ли Энн, что сама навечно останется в людской памяти единственным и неповторимым переводчиком Лучшей подруги и других книг серии «Неаполитанские романы», предполагать не берусь.

Перевод имеет значение. Да, собственно, он его никогда и не терял. И если вам интересно, как он влияет на восприятие книги, рекомендую ознакомиться с собранием эссе Тима Паркса «Откуда я читаю…» (Where I’m Reading From), приподнимающим завесу тайны над увлекательным миром художественной литературы и всем, что с ней связано, а также с потрясающим, провокационным исследовательским обзором Джулиана Барнса «О переводах "Мадам Бовари"», вышедшем в 2010 году. Однако на сегодняшний день перевод, похоже, становится важен как никогда: Великобритания внезапно открыла свои объятия иностранным писателям, которые еще совсем недавно вели на этом острове неравную схватку за читательский интерес. Когда битва наконец-то оказалась выигранной? Сложно сказать, но, возможно, первыми ласточками, возвестившими победу, явились скандинавские криминальные детективы Стига Ларссона, Хеннинга Манкеля, Ю Несбё и других писателей, романы, которые мы на рубеже XX и XXI веков зачитывали до дыр. Затем пришел черед Карла Уве Кнаусгорда: поразительно, как много людей пристрастилось к его исповедальной шеститомной автобиографии Моя борьба (первая книга которой вышла в 2009 году) в переводе с норвежского Дона Бартлетта. А потом настал звездный час Елены Ферранте. Весь прошлый год вся Англия бредила только ею. Все мои друзья-книгочеи либо только-только ее прочли, либо вот-вот собирались ее прочитать.

Вполне очевидно, что издатели и продавцы книг жаждут извлечь определенную пользу из нашего разыгравшегося до зарубежных авторов аппетита (мне кажется, слово «нажиться» в данных обстоятельствах прозвучит слишком грубо: мы ведь говорим о материях возвышенных, о литературе). Каждую неделю журналисты присылают мне все новые или прежде отвергнутые нами повести и романы заморских писателей. С начала этого года я открыла для себя несколько интересных имен, и всех их настоятельно рекомендую: в первую очередь, это написанный в 1943 году роман Мадонна в меховом манто Сабахаттина Али в переводе Морин Фрили и Александра Доу, повествующий о жизни «маленького человека» в Турции; новелла 2009 года «День до счастья» итальянца Эрри де Луки в переводе Джилл Фулстон, действие которой также происходит в Неаполе, и захватывающее сочинение израильской волшебницы пера Айелет Гандар-Гошен «Недремлющие львы» (Waking Lions) в переводе Сондры Сильверстон.

Между тем издательство Daunt Book недавно выпустило книгу, которая, я надеюсь, также станет для меня знаковым явлением: я имею в виду повесть «Мари» француженки Мадлен Бурдукс в переводе Фэйт Эванс. Изящная книжечка, вышедшая этим летом, была написана в 1940 году и повествует о событиях, происходивших в Париже в 30-х годах прошлого века. В стиле Пруста и Вирджинии Вулф нам рассказывают историю о замужней, счастливой в браке женщине, которая безоглядно влюбляется в юношу моложе нее.

«Некоторые книги, – рассуждает Адам Фройденхайм, глава издательства Pushkin Press, а заодно тот самый человек, благодаря которому я узнала русскую писательницу Тэффи и израильскую диву Гандар-Гошен, – неинтересны за пределами своей родины. Однако настоящим художественным произведениям, по-моему, не страшны никакие границы, они вольны путешествовать по всему свету». Для Адама, а также для его коллег из издательств Harvill Secker, Portobello Press, And Other Stories, MacLehose Press и им подобных, специализирующихся на переводной литературе, главное – отыскать и напечатать выдающуюся книгу, а будет ли она переводной или нет – не столь важно. Этим Адам и объясняет как возросшую популярность иностранных авторов, так и изменение читательских предпочтений, которое – и тут он вполне согласен с Энн Голдштейн – носит отнюдь не временный характер. Короче говоря, выбор иностранных книг сейчас в Англии огромен: красочные обложки манят, аннотации искушают, переводы (в большинстве своем) вдохновляют высочайшим мастерством и верностью оригиналу.

А теперь позвольте мне вернуться к началу. В прошлом году, идя в ногу со временем, британская розничная сеть по продаже книг Waterstones запустила проект «Открывая классику заново»: каждый месяц читатели выбирали какое-нибудь произведение, которое они всегда мечтали прочитать, но так до сих пор и не прочитали. Первой книгой проекта как раз и стала «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган. Вначале я несказанно обрадовалась, но чуть позже ужасно расстроилась, если не сказать больше, выяснив, что все магазины сети заполонили ждущие новых поклонников издания «Современной классики» Penguin. В общем, я думаю так: если вы прочли эту повесть в свежем переводе и возненавидели ее лютой ненавистью, попробуйте прочитать ее еще раз, но уже вверив себя блестящему переводу Ирены Эш образца 1955 года. Готова поспорить, история девочки-подростка, узнавшей во время каникул на залитой солнцем Ривьере, что ее обожаемый папа намерен жениться вновь, околдует и заворожит вас, где бы вы ни находились: в бассейне у моря или дома в промозглой, залитой дождем Англии.

С корейского на английский: Дебора Смит. «Хан Канг – широкой души человек… ее книги, переведенные мной, – это "наши" книги»

Дебора Смит (слева) и писательница-лауреат Букеровской премии Хан Канг. «Я мечтала стать переводчиком из-за своей любви к английскому». Иллюстрация: Ben Pruchnie/WireImage

Дебора Смит – переводчик романа «Вегетарианец» корейской писательницы Хан Канг, вместе с которой в 2016 году была удостоена Международной Букеровской премии. Также перевела ранний роман Канг «Дела человеческие» (Human Acts) и роман корейской писательницы Пэ Суа. Проживает в Лондоне, где недавно основала некоммерческое издательство Tilted Axis Press, первой вышедшей в свет книгой которого стала повесть «Трусики» (Panty) бенгальской писательницы Сангиты Бандьопадхья в переводе Арунавы Синха.

Изучать корейский я начала в 2010 году накануне своего поступления в магистратуру на факультет корейского языка Лондонской школы языков Африки и Востока. Не понимаю, почему выбрала именно его, так как мой выбор был абсолютно ничем не мотивирован. Просто мне пришла в голову мысль, что я хочу стать переводчиком. Я обожала читать, сочиняла и всегда хотела выучить какой-нибудь язык. Мне исполнилось 22 года, я владела только английским, и меня это немного смущало. Я знала нескольких студентов с факультета и думала, что было бы неплохо к ним присоединиться: там я наверняка буду чувствовать себя, как рыба в воде. Если б я только знала, как тяжело учить корейский, как мало в мире языков, сравнимых с ним по сложности! Признаюсь честно, по-настоящему я выучилась только читать по-корейски. Общаться на нем для меня до сих пор сплошная мука.

Влюбиться в корейский у меня не получилось. Я мечтала стать переводчиком из-за своей любви к английскому. В корейском есть свои удивительные, очень красивые языковые тонкости, но они никогда не затмят для меня великолепие и живость английского слога. Зато я влюбилась в некоторых корейских писателей. У корейского довольно любопытная языковая модель, в нем жесткий порядок слов: вначале идет подлежащее, затем дополнение, потом сказуемое, и, таким образом, ключ к пониманию всего предложения помещается в самый его конец. Это отличный способ нагнетать напряжение, чем корейские писатели часто пользуются. Также это язык с чрезвычайно специфическими формами выражения вежливости, почтения. Корея опирается на конфуцианскую систему ценностей, в основе которой иерархия отношений между правителями и подчиненными, старшими и младшими. Хотя все это не столь важно – это традиционные ценности, они незыблемы. То, что может действительно поставить в тупик, это присущий корейскому художественному языку туманный, неопределенный стиль выражения и повторы. В английском повторение слов такого же благозвучного поэтического эффекта не производят, кроме того, метафорические сравнения в корейском настолько раскованы и оторваны от реальной действительности, что просто теряешься в догадках, к чему же конкретно они относятся. Английскому читателю такое совершенно противопоказано, он останется недоволен, станет бурчать – что за бред? Поэтому я делаю сравнения более приземленными, но очень надеюсь, что не лишаю их при этом живости и красоты.

Пока я работаю только с двумя авторами. У Хан Канг хороший английский, она читает мои переводы, делится своим мнением. Она не из тех кошмарных писателей, которые вгоняют переводчиков в дрожь. Она широкой души человек, великодушный и благородный во всем, что касается нашей совместной работы. Она считает, перевод – тоже своего рода искусство и творчество, и ее книги, переведенные мной, – это «наши» книги. Пэ Суа по-английски не читает и не говорит, зато переводит с немецкого на корейский и также уверена, что перевод – это высокое искусство. В переводе она всецело полагается на меня, так как, по ее словам, только я знаю, как заставить корейскую книгу полноголосно зазвучать на английском языке.

Не собираюсь утверждать, что я какой-то первооткрыватель. Есть много других переводчиков, посвятивших годы своих жизней корейской литературе. И если они не получили всемирного признания или какую-нибудь премию, это вовсе не значит, что их работа менее важна, чем моя. Корейской литературы хватит на всех! Она необычайно сильна; она динамична и многообразна. Мир меняется: книги, подобные «Вегетарианцу», становятся всемирно известными, их приветствуют критики, хвалят читатели; издатели и книготорговцы всё больше интересуются переводами. Да, переводы составляют лишь малую толику от всех издаваемых книг, но, может, только потому, что они отмечены особым знаком – «лучшие из лучших», и до нас доходят только самые-самые достойные. // Интервью Рэйчел Кук

С итальянского на английский: Энн Голдштейн. «Я не считаю себя в праве что-то дописывать или присочинять. Моя работа не в этом»

Энн Голдштейн: «Странное это чувство – быть знаменитым переводчиком, чего-чего, а этого я никак не ожидала». Иллюстрация: Peter Ross / Wall Street Journal

Энн Голдштейн прославилась переводами новелл из цикла «Неаполитанские романы» итальянской писательницы Елены Ферранте. Книги имели колоссальный успех, продажи составили более миллиона экземпляров. Энн Голдштейн также является редактором и одним из переводчиков полного собрания сочинений итальянского поэта, прозаика и эссеиста Примо Леви. За эту титаническую работу она была награждена премией Гуггенхайма. Перевела повесть Алессандро Барикко и стихи Джакомо Леопарди. В следующем месяце выходит ее перевод романа Шпана Пьера Паоло Пазолини. С 1980 года возглавляет отдел работы с авторскими текстами журнала «Нью-Йоркер».

Мне было уже за тридцать, когда я вместе со своими коллегами начала посещать еженедельные уроки итальянского языка. Мое восхищение этим языком было столь велико, что я вознамерилась прочитать Божественную комедию в оригинале и всех окружающих заразила своим энтузиазмом. Затем, лет пять спустя, в 1992 году, художник-карикатурист Сол Стейнберг прислал Бобу Готлибу, тогдашнему редактору «Нью-Йоркера», рукопись на итальянском. Оказалось, рукопись принадлежит Альдо Буцци, другу Сола. Бобу надо было что-то ответить Солу, и он попросил меня ее прочитать, благо она была небольшая. Я ее прочла, мне понравилось, и я решила попробовать ее перевести. В результате Боб ее опубликовал. А год спустя я приступила к моему первому переводу целой книги. Странное это чувство – быть знаменитым переводчиком, чего-чего, а этого я никак не ожидала. А вообще, это потрясающе, что слава может прийти даже к простому переводчику.

Мой разговорный итальянский немного хромает, я намного лучше читаю на итальянском, чем говорю, но я обожаю этот язык, поэтому, собственно, я его и выучила. Итальянский – очень красивый язык: такой музыкальный, эмоциональный, экспрессивный. Достаточно добавить к слову суффикс, и вы получите чуть-чуть иное значение слова, иной нюанс. На ум сразу же приходит суффикс «-issimo», но он, конечно, далеко не единственный. Подобных языковых тонкостей в итальянском не счесть, английскому за ним не угнаться. При переводе я стараюсь как можно ближе держаться к исходному тексту, но так, чтобы это не шло в ущерб английскому языку. Но я не писатель. Я не считаю себя в праве что-то дописывать или присочинять. Моя работа не в этом. Редактируя перевод в третий или четвертый раз, я уже могу не обращаться к первоисточнику. Но когда все готово, я вновь беру в руки оригинал: лишний раз удостовериться, что я не настолько увлеклась переводом, чтобы отклониться от исходного текста. Обычно я не работаю в тесной связи с переводимыми авторами, хотя бы потому, что большинства из них уже давно нет в живых; а есть еще такие писатели, как Ферранте – невидимки. С ней я общаюсь исключительно через издателей. Она ни во что не вмешивается, говорит, что полностью мне доверяет. Сочту за комплимент.

Успех ее романов поразителен, это настоящее чудо. Помимо того, что они очень увлекательно и интересно написаны, в них есть какая-то магия, они притягивают к себе практически всех. Я не такой уж знаток современной литературы, но разве может ошибаться столько людей, полагающих, что романы Ферранте – нечто из ряда вон выходящее? У нее очень верный взгляд на эмоциональную сферу человеческих отношений. Ее книги погружают в такие глубины чувств, в которые не всякий человек отваживался когда-либо заглянуть. Вначале я перевела ее Дни забвения – роман о брошенной мужем женщине, которую затягивает в омут опустошенности и потерянности. Я, как и все, перевела первую главу, и выбрали меня. Помню это ощущение полнейшего восторга: книга поглотила меня всю без остатка. Эта такая силища, такая махина. Подобные истории все мы слышали не раз, но Ферранте рассказала ее так интригующе, так ярко и образно, как не удавалось никому прежде.

Встретимся ли мы с ней когда-нибудь? Не знаю. Я устала задаваться этим вопросом! После неоднократного прочтения ее книг у меня в голове сложился ее отчетливый образ. Мы с ней очень близки, хотя ни разу в жизни друг друга не видели. Я только что перевела ее «Мысли вскачь» (Frantumaglia) – сборник писем, интервью, набросков. Мне кажется, она человек очень интеллигентный, оригинальный, много читающий, не кичащийся своими знаниями. У нее острый аналитический ум, она твердо знает, чего хочет, и не тратит времени даром. Если она пришлет мне письмо с предложением встретиться? Ух, у меня, наверное, сердце от радости так и забьется. Сразу помчусь подтягивать свой разговорный итальянский. // Интервью Рэйчел Кук

С испанского на английский: Эдит Гроссман. «А еще я подумала, что сидеть дома и переводить намного интересней, чем ходить на работу и валять там дурака»

Эдит Гроссман: «Приходится работать семь дней в неделю столько часов, сколько можешь выдержать»

Эдит Гроссман получила признание благодаря переводам книг Марио Варгаса Льосы, Альваро Мутиса, Мигеля де Сервантеса и Габриэля Гарсиа Маркеса, однажды признавшегося, что он предпочитает читать свои произведения не на родном испанском, а в переводах Эдит Гроссман. Теоретик культуры и литературный критик Харолд Блум поздравил Эдит Гроссман с опубликованным в 2003 году переводом Дон Кихота, особо отметив «ее высочайший языковой уровень». В 2006 году международный ПЕН-клуб, объединяющий профессиональных писателей, поэтов и журналистов, наградил ее медалью Ральфа Манхейма, присуждаемую раз в три года за выдающиеся переводческие достижения, а в 2008 году Испанский институт королевы Софии в Нью-Йорке вручил ей премию за перевод романа «Рукопись праха» (Manuscript of Ashes) Антонио Муньос Молины. Живет в Нью-Йорке.

Свою первую книгу я перевела в 70-х годах прошлого века. Сейчас мне восемьдесят лет, значит, тогда мне было тридцать. Или около того. Я знала испанский, но понятия не имела, что мне с ним делать. Вначале я подумывала, не стать ли мне устным переводчиком, но, закончив школу, решила, что лучше выучусь на литературного критика. Мне нравилось писать рецензии на книги. Специализировалась я на испанской и латиноамериканской литературе.

А потом один мой друг, редактор журнала, попросил перевести небольшое сочинение некоего аргентинца, Маседонио Фернандеса. «Рональд, – испуганно замахала я руками, – я не переводчик, я критик», а он ответил: «Называйся, как хочешь, но этот чертов рассказ мне переведи». Ну, я и перевела. Фернандес потряс меня до глубины души – более необычного писателя и человека я никогда не встречала. Переведенное мной сочинение называлось «Операция по удалению души» (The surgery of psychic extirpation). Это нечто потрясающее, клянусь. В нем описывалась операция, с помощью которой человек мог удалить некоторые из своих воспоминаний. Ощущение такое, словно не читаешь, а смотришь по телевизору фантастический фильм. А еще я подумала, что сидеть дома и переводить намного интересней, чем ходить на работу и валять там дурака. Кроме того, не надо каждый день ломать голову, что надеть. Можно курить что хочешь. Одним словом, благодать, именно то, что мне надо. И я начала переводить все больше и больше.

А однажды позвонил знакомый агент и спросил: «Скажите, пожалуйста, не хотели бы вы перевести Габриэля Гарсиа Маркеса?» «Вы что, шутите?» – не поверила я. И он предложил мне перевести Любовь во время чумы. Работа над романом заняла у меня шесть или семь месяцев. Просто я хочу сказать, что никаких профсоюзов у нас, переводчиков, нет, и приходится работать семь дней в неделю столько часов, сколько можешь выдержать. И чем старше я становлюсь, тем сложнее, физически сложнее, высиживать все эти часы за столом.

Поначалу я всегда прочитывала книгу от корки до корки. Но как-то одна моя приятельница-переводчик призналась, что, приступая к переводу, никогда ничего заранее не читает. «Ух ты, – подумала я, – в этом что-то есть». То есть вы смотрите на текст совершенно как читатель, каждая новая страница для вас – сюрприз. В общем, я попробовала, и мне понравилось, хотя до этого я не сходила с пути добродетели и свято верила, что прежде чем переводить книгу, ее следует прочитать. Подготовительная работа обычно не занимает у меня много времени. Я всегда считала и считаю так: всё, что мне необходимо знать, автор расскажет в своей книге.

Копируя автора оригинала слово в слово, верного и адекватного перевода добиться невозможно. «Дословного перевода» не существует: все языки разные, вы не можете взять испанский текст и просто перенести, скалькировать его на английский или наоборот. Ни структура, ни лексика этих двух языков не совпадают целиком и полностью. Другое дело, если мне не удается перевести кусок текста, потому что я не знаю значения слова и нигде это слово не могу найти – ни в словарях, ни в интернете, тогда я обращаюсь к автору. А если автора больше с нами нет, я импровизирую или, как мы говорим, «несу отсебятину», но так, чтобы ни в коем случае не повредить авторскому замыслу.

Мне приходится читать свои переводы, потому что время от времени я использую их как примеры для студентов факультета современной латиноамериканской литературы. И всякий раз я натыкаюсь на страницы, страницы и страницы, которые сейчас перевела бы совсем иначе. Но знаете, в то время, когда я их переводила, я вкладывала в них всю свою душу и мастерство, так что мне не о чем сожалеть.

Чем я безмерно горжусь, так это переводом Поэм уединения Луиса де Гонгоры, поэта XVII века. Ничего более сложного для перевода на английский язык невозможно себе даже представить. Очень запутанная, тяжелая структура стиха. Но какая восхитительная, завораживающая поэзия! И когда я эти поэмы перевела, я подумала, Бог мой, уж если мне такие горы оказались по плечу, значит, мне и море по колено.

Но наибольшее удовольствие я получила от перевода «Дон Кихота». Каждый раз, открывая этот роман, я влюблялась в него заново. Приступая к переводу, это было в начале «нулевых», я дрожала от ужаса и восхищения. Как-то я написала Гарсиа Маркесу, что работаю над «Дон Кихотом». Позже, когда мы созвонились с ним по телефону, он вместо приветствия заявил: «Итак, до меня дошли слухи, что вы изменяете мне с Сервантесом?»

Я часто думаю о письменном переводе как об искусстве звуковом, речевом, словесном. Вы должны услышать язык оригинала. Должны уловить интонации персонажей, те оттенки речи, которые позволят вам определить социальный статус говорящего, его интеллектуальный уровень. Всё это вы должны услышать в языке, в моем случае – в испанском, а затем пересказать на английском. Знаете, какой-то идиот однажды спросил Грегори Рабассу, первого переводчика Ста лет одиночества Габриэля Гарсиа Маркеса, в достаточной ли мере тот владеет испанским, чтобы переводить подобные книги. И Грегори ответил: «Вы задаете неверный вопрос. Следует спросить, в достаточной ли мере я владею английским». // Интервью Урсулы Кенни

С венгерского на английский: Джордж Сиртеш. «Никто и никогда не прочитает вас так внимательно и вдумчиво, как переводчик»

Джордж Сиртеш: «Напряженно вслушиваюсь в голос прозы, ее тембр». Иллюстрация: Graham Turner/The Guardian

Джордж Сиртеш – поэт и переводчик. Родился в 1948 году, в возрасте восьми лет вместе с родителями бежал в Великобританию. Заново выучил венгерский уже взрослым. Переводит венгерских писателей, таких как Имре Мадач, Шандор Мараи, Ласло Краснахоркаи (получившего в 2015 году Букеровскую премию). Получил премию Тибора Дери за перевод стихотворной драмы Мадача Трагедия человека и премию Европейского поэтического сообщества за перевод сборника стихов «Новая жизнь» (New Life) Жужи Раковски.

Из нас четверых, которые в 1956 году пересекли австрийскую границу, английским владел только мой отец. Правда, в рамках школьной программы. У меня же была двуязычная книжечка рассказов Алана Милна «Теперь нас стало шестеро», из которой я почерпнул множество полезных слов: «и», «но», «итак»…

Как только мы ступили на берег Англии, родители потребовали, чтобы мы полностью перешли на английский. Мы ходили на языковые курсы для беженцев, и если между собой родители общались на венгерском, с нами они разговаривали исключительно на английском, хотя мама только-только начала его учить вместе с нами. Моему младшему братишке свыкнуться с этим было необычайно тяжело, но для меня, восьмилетнего, все складывалось как нельзя лучше: я пошел в английскую школу в Лондоне и через пару месяцев стал лучшим в классе. Прошло несколько лет и я, разлученный с венгерскими книгами и венгерскими друзьями, совершенно позабыл родной язык.

И когда восемнадцати лет отроду я взялся сочинять стихи, я, естественно, сочинял их на английском. Все пять лет, проведенные в школе искусств, среди талантливых и прекрасных педагогов, я писал без устали, и уже опубликовал три книги, когда вдруг, в 1984 году, в возрасте тридцати пяти лет, снова вспомнил о венгерском: меня попросили перевести на английский стихотворения венгерских авторов. Поначалу мне помогали все, кто только мог, но через пару лет я уже справлялся в одиночку. Переводная поэзия многому меня научила, а заодно насытила и разнообразила мое собственное творчество. Я прислушался к иным голосам, узнал новые способы стихосложения. Затем настало время художественной литературы.

С прозаическим текстом дело обстоит так: я читаю первую главу или начало книги и принимаюсь за перевод. Отбрасываю прочь педантизм, предвзятость, ученость. Как можно более нежно обращаюсь с текстом. Напряженно вслушиваюсь в голос прозы, ее тембр, и ищу подходящую окраску звука в английском, чтобы английский читатель растворился в венгерском герое, почувствовал точно то же, что чувствует он. Так зарождается повествование.

Считается, что перевод – это работа со словарем, но все не так просто, это лишь вершина айсберга. Точность перевода невозможна без передачи мысли оригинала, его чувств, нерва, стиля, ритма и великого множества иных нюансов. Точных эквивалентов не подобрать никогда, но всегда можно отыскать в родном языке слово, несущее тот же смысл и ту же силу, что и иностранное. Воздействие слова на читателя – вот что важно, вот что имеет значение, вот что есть суть писательского мастерства, хотя суть эта и субъективна по природе своей. Английский сленг совершенно не подходит для передачи манеры, духа, тональности будапештского сленга. Английская «тоска» не несет в себе ту гамму чувств и поэтических ассоциаций, возникающих у венгра при слове bús (произносится как «бууш»), поэтому приходится выбирать другое, более точное слово, полнее отражающее венгерское мышление и восприятие.

Большинства переводимых мной авторов давным-давно нет в живых. Они принимают мои переводы как данность, без возражений. Самый лучший из ныне живущих, Ласло Краснахоркаи, «слышит» переводчика и редактора, доверяет переводчику, который, по определению, очень далек от совершенства. Пока перевод не закончен, мы с ним почти не общаемся.

Работа переводчика – напряженная, ответственная, особенная. Я ее обожаю. Я обожаю своих собратьев по ремеслу. Переводчики – особая каста. Никто и никогда не прочитает вас так внимательно и вдумчиво, как переводчик. И если в уютный мир английской литературы, закутанной в мягкий плед и попивающей вкусный чай у камина, вдруг врываются, словно кометы, пугающие чужеродные чувства и устрашающая иноземная чувствительность, это прекрасно. Букеровская премия срывает с нас пледы, устраивает нам встряску. И я искренне надеюсь, что после стольких долгих лет переводная литература наконец-то перестает быть чем-то диковинным, странным, редким.

С норвежского, датского, шведского, немецкого и испанского на английский: Дон Бартлетт. «Я бродил по улицам Осло… шел по следам убийцы…»

Дон Бартлетт: «Следует признать – нет в мире совершенства»

Получив в 2000 году магистерскую степень по художественному переводу в Университете Восточной Англии, Дон Бартлетт начал переводить датских и норвежских авторов, таких как Ю Несбё, Ларс Сааби Кристенсен и Рой Якобсен. Он перевел шеститомную автобиографию «Моя борьба» Карла Уве Кнаусгорда, признанную выдающимся явлением в литературном мире; в этом году из печати вышел пятый том «И в жизни должен дождь пройти однажды» (Some Rain Must Fall)**. Дон Бартлетт вместе с семьей живет в восточной Англии, графстве Норфолк.

Я начинал как фрилансер, помню, издатели всегда убеждали нас, что переводы не пользуются спросом, не продаются. Думаю, читатели с некоторым подозрением относятся к переводной литературе, потому что когда-то их отпугнули «сухие», академические переводы. Но всё изменилось. И началось это в 90-х годах прошлого века – здесь я всецело придерживаюсь скандинавской точки зрения – с Питера Хёга и его романа Смилла и её чувство снега. А затем, конечно же, в мир перевода ворвался чуть более раскованный, смелый и оригинальный Стиг Ларссон.

В университете я изучал немецкий, потом, завершив образование, работал в Австрии и Германии, жил в Дании, потом вернулся в Англию, женился на испанке и, соответственно, выучил испанский язык. Начал все больше и больше читать норвежскую литературу. Но голова у нас всего-навсего одна, и сконцентрироваться на всем сразу никак не получается: пока ты погружаешься в один язык, второй в это время отмирает. Следует признать – нет в мире совершенства. Я предпочитаю переводить в Англии, в этом случае все вокруг тебя пропитано английским языком, люди могут что-то сказать невзначай, а ты подумаешь – о, вот оно, то, что надо.

А иногда необходимо отправиться исследовать Норвегию. Переводя Ю Несбё, я уйму времени потратил в Осло: бродил по улицам, где происходило действие, шел по следам убийцы, разыскивал кладбище. Однажды я поехал в Осло, потому что завяз с переводом – словосочетание «лыжная мачта» поставило меня в тупик, в Англии ничего подобного нет. И вот я поднимаюсь на холм, все вокруг запорошено снегом, стелется туман, и тут возникает она – мачта, точнее, Т-образный бугельный подъемник, и мне все сразу становится ясно. Конечно, непонятные явления можно попытаться перевести знакомыми словами, но перевод станет тягучим и нудным, потеряет образность. Кроме того, не стоит забывать и о культурных различиях – норвежцы порой ведут себя совершенно не так, как англичане. В скандинавских новеллах они постоянно «всплескивают руками», что англичанам кажется дикостью. Всегда приходится балансировать на грани – сохранить верность оригиналу и при этом не «засушить» текст, сделав его нечитабельным. У Кнаусгорда длиннющие предложения, разделенные точками. И в первую очередь вам хочется переиначить их, явить свету их мощь и глубину, а не просто расставить в дословно переведенных фразах двоеточия и точки с запятой, что для английского языка более чем приемлемо.

Найти верный слог для Ю Несбё – значит придать его главному герою, Харри Холу, черты живого человека, наделить его личностью. А вот с Кнаусгордом все значительно сложнее, так как центральный персонаж его книг – он сам. Это все равно, что растворяться в Карле Уве, встречаться с ним, узнавая его все больше и больше. До известной степени все действующие лица его романов – хотя многие в этом сомневаются – настоящие живые люди. Карл Уве настоящий, его жена, друзья – настоящие, с этим-то не поспоришь.

Мы с Карлом отлично ладим. В самом начале, работая над его первой книгой, я послал ему 50 или 60 страниц перевода: меня интересовало, верный ли я взял тон и слог. Карл написал: «Да, это я» и добавил, что не собирается ни в чем меня стеснять. Иной раз я тормошу его вопросами то об одном, то о другом, но ни о каком тесном сотрудничестве не идет и речи. Он ни во что не вмешивается. Однако переводы он просматривает: ему ведь приходится зачитывать отрывки своих произведений, когда он выступает, так что ритм, динамика моего перевода должны быть такими же, как и в оригинале, чтобы Карл чувствовал себя вольготно. //Интервью Кэтрин Бромвич (Kathryn Bromwich)

С французского на английский: Мелани Маутнер. «Южный Лондон звенит от разноголосицы «англонаречий»

Мелани Маутнер: «Что переводчику необходимо? Читать, читать и еще раз читать, а также вслушиваться на каждом шагу в богатейшие в своем лексическом разнообразии современные «англонаречия».

Получила известность благодаря переводам романов руандийской писательницы Сколастик Муказонги. Прежде чем посвятить себя переводам, Мелани Маутнер читала лекции по социологии. В 2013 году за перевод автобиографического романа Муказонги «L’Iguifou» была удостоена британской Готорнденской премии. В 2014 году получила награду от «Голосов Франции» за перевод первого романа Муказонги «Леди с Нила» (Our Lady of the Nile). Принимает участие в деятельности лондонского сообщества писателей и поэтов «Поэтическая кухня Малики» (Malika’s Poetry Kitchen).

Я работала над «Леди с Нила» и постоянно наталкивалась на совершенно непонятные мне слова и фразы, как, например, «un wax africain». Я отправилась в Брикстон, на рынок, заглянула в какой-то магазинчик тканей и внезапно поняла, о чем идет речь: «un wax africain» – материя, созданная в технике узелкового батика, когда отдельные участки ткани ради получения многоцветного орнамента завязывают узелками, красят, вощат и затем используют для декорирования одежды женщин и мужчин. Я в то время как раз читала книжку Чимаманды Нгози Адичи, и меня осенило – лучше, чем «wrapper» (накидка, обертка – дословный перевод с английского – прим. пер.), и не придумаешь.

А перевожу я так: вначале читаю всю книгу целиком, заодно знакомлюсь с остальными книгами автора, чтобы уловить его интонации, услышать его голос. Самое сложное – найти всему этому подходящее звучание на английском. Похожа ли Сколастик Муказонга на Джамайку Кинкейд или Тони Моррисон, или Бернардин Эваристо? Очень помогают прогулки про Брикстону. Именно в брикстонской библиотеке я впервые наткнулась на сборник рассказов руандийских писателей. Южный Лондон звенит от разноголосицы «англонаречий»: африканских, афро-карибских, латиноамериканских. Муказонга пишет на классическом, очень музыкальном французском. Я читала ее на французском, а на ум приходили Чинуа Ачебе и Надин Гордимер, африканские писатели, творившие на английском. Для прозы Муказонги мне предстояло найти теплые, нежные, ласковые, спокойные, овеянные жизненной силой простые английские слова. И еще я была уверена, что сохраню в переводе все руандийские выражения, описывающие поля, фабрики, еду, магические ритуалы.

Что переводчику необходимо? Читать, читать и еще раз читать, а также вслушиваться на каждом шагу в богатейшие в своем лексическом разнообразии современные «англонаречия». Я – переводчик, моя первейшая обязанность прочувствовать текст, уловить его течение и ритм, понять синтаксис, метрический рисунок и стиль, а затем переосмыслить его на другом языке, услышать его заново. Я переоткрываю текст. Я хочу, чтобы читатель воспринял его точно так же, как я, когда читала его по-французски, чтобы слова отозвались в его душе тем же звучным напевом, чтобы в голове его возникла та же яркая, насыщенная красками картина.

Самое тяжкое в переводе, как, впрочем, и в сочинительстве, – редактура. Это кропотливая работа, гарантирующая, что читатель не расшибет себе лоб, налетев невзначай на корявое слово или несогласованное предложение. Я приступаю к серьезной работе с первых же слов, с первого же черновика. Затем я правлю его до тех пор, пока он не обретет все признаки настоящего английского текста.

Со Сколастик Муказонги мы не встречались, переписывались по email, я посылала ей свои вопросы. Мне повезло – со мной великодушно делились опытом и мастерством множество великолепных, заслуживающих доверия переводчиков. Переводческое сообщество поразительно дружное, всегда готовое протянуть руку помощи. А еще это разнообразные обучающие студии, летние школы, конференции, где профессионалы раскрывают секреты переводческого искусства любому желающему. Но так как я еще и читатель, я хочу выразить слова безмерной благодарности тем переводчикам, а именно: Антонии Ллойд-Джонс из Польши, Даниэль Валин из Италии и Стефану Песнел из Германии, которые открыли читающей публике миры Яцека Гуго-Бадера и Эрри де Луки.

* Английский перевод С.К. Скотта-Монкриффа романа «В поисках утраченного времени» (A La recherche du temps perdu) Пруста вышел в 1920 году под названием «Воспоминания о прошлом» (Remembrance of Things Past)

** Строка из стихотворения Генри Лонгфелло «Дождливый день» в переводе Влада Прохожего

Перевод: Raccoon
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ