Цитаты — стр. 11

Как-то к отцу Иоанну подошел молодой человек, выпускник Духовной академии, и, представляясь, между прочим заявил: «Я богослов». Отец Иоанн очень удивился и спросил: — Как — четвертый? — Что — «четвертый»? — не понял академист. Отец Иоанн пояснил: — Мы в Церкви знаем трех богословов: первый — Иоанн Богослов, апостол и любимый ученик Спасителя. Второй — Григорий Богослов. И третий — Симеон Новый Богослов. Только им Святая Церковь за всю свою двухтысячелетнюю историю решилась усвоить имя «Богослов». А вы, значит, четвертый?

Коммунист, гость из Финляндии, в присутствии своих советских друзей задал отцу Алипию фирменный вопрос атеистов того времени: — А не объясните ли вы, почему космонавты в космос летали, а Бога не видели? Отец архимандрит участливо заметил ему: — Такая беда может и с вами случиться: в Хельсинки бывали, а президента не видели.

На печи жил бесноватый Илья Данилович — могучий старик, который и на землю-то спускался нечасто. Никогда — ни до, ни после — я не встречал никого, подобного Илье Даниловичу: когда он начинал рассказывать (не имело значения — о давно ли минувших годах или о недавних событиях), слушатели невольно замирали, понимая, что столкнулись с чем-то совершенно уникальным. Илья Данилович обладал поистине эпическим складом ума. Наверное, за всю мировую историю так излагали только Гомер, Толстой и бесноватый Илья Данилович.

Память его была невероятна. Вспоминая, скажем, какой-нибудь случай из собственного военного прошлого, он перечислял имена офицеров и солдат, их звания, годы рождения и гибели, имена жен и невест, названия их родных городов и сел. А оружие, которым они сражались, будь то трехлинейка или гаубица, Илья Данилович описывал не менее завораживающе, чем был воспет щит Ахилла в «Илиаде».

В 90-е годы все кому не лень насмешничали над нецерковными людьми, которые с серьезным видом выстаивали службы в православных храмах. Они прилежно, но неуклюже крестились, невпопад кланялись и явно мало что понимали в происходящем.
А мне, признаться, всегда отрадно было видеть этих «подсвечников», как саркастически честили их остряки. Радостно за них становилось потому что они, пусть и неловко, но представали пред Господом Богом в усердии и смирении. А такое бесследно никогда не проходит. Даже самые неискусные богомольцы обязательно получат от Бога особые духовные дары, совершат лично им предназначенные открытия, которых хохмачам-насмешникам и во сне не увидеть.

До епархии мы добрались благополучно. Правда, так увлеклись разговором, что во Пскове чуть было не пропустили нужную остановку. Но отец Виктор в последнюю секунду закричал на весь автобус:
— Отцы! Быстро — роги мочим!
Опрометью выкатившись из автобуса, мы все-таки успели заметить потрясенные лица пассажиров…

Однажды ему благословили выполнить для обители большую столярную работу. Несколько месяцев он трудился, почти не выходя из мастерской. А когда закончил, то почувствовал себя столь плохо, что, как рассказывают очевидцы, там же упал и — умер. На взволнованные крики свидетелей несчастья прибежали несколько монахов, среди которых был и отец Иоанн (Крестьянкин). Отец Михаил не подавал никаких признаков жизни. Все собравшиеся в печали склонились над ним. И вдруг отец Иоанн сказал:
— Нет, это не покойник. Он еще поживет!
И стал молиться. Недвижимо лежащий монастырский столяр открыл глаза и ожил. Все сразу заметили, что он был чем-то потрясен до глубины души. Немного придя в себя, отец Михаил стал умолять, чтобы к нему позвали наместника. Когда тот наконец пришел, больной со слезами начал просить постричь его в великую схиму.
Говорят, услышав такое самочинное желание своего монаха, отец наместник, в свойственной ему отрезвляющей манере, велел больному не валять дурака, а поскорее выздоравливать и приступать к работе — раз уж помереть толком не смог. Но, как гласит то же монастырское предание, на следующее утро наместник сам, без всякого приглашения и в заметной растерянности, явился в келью отца Михаила и объявил ему, что в ближайшее время совершит над ним постриг в великую схиму

Помню, весенней ночью мы с ним и отцом Никитой шли по чудной лесной дороге в окрестностях Боровика. Звездное небо в тот поздний час было настолько великолепно, что мы невольно залюбовались.
«Неужели прекрасная, необозримая Вселенная, беспредельное число миров созданы Богом только для нас, людей, живущих на крохотной планете, не сравнимой с бесконечностью Вселенной?» — подумалось мне. Я поделился этими лирическими размышлениями со своими спутниками, и отец Рафаил тут же, дерзновенно и без колебаний, разрешил мои сомнения.
— Разумной жизни, кроме Земли, больше нигде нет, — сказал он. И объяснил: — Потому что, если бы она была где-то еще, Господь обязательно открыл бы это Моисею, когда тот писал книгу Бытия. А Моисей хотя бы намеком, но подсказал бы нам это. Так что даже не сомневайтесь, Георгий Александрович, Вселенная была создана Богом только для человека!
— Но зачем же тогда все бесконечные мириады звезд над нами?!
— Это для того, чтобы мы, взирая на них, постигали всемогущество Божие.

Любовь,- говорил Великий Наместник,- есть высшая молитва. Если молитва- царица добродетелей, то христианская любовь-Бог, ибо Бог и есть Любовь... Смотрите на мир только сквозь призму любви, и все ваши проблемы уйдут: внутри себя вы увидите Царствие Божие, в человеке- икону, в земной красоте- тень райской жизни. Вы возразите, что любить врагов невозможно. Вспомните, что Иисус Христос сказал нам: "Всё, что сделали вы людям, то сделали Мне"

Как-то группа экскурсантов, искренних советских людей, остановила отца Алипия на пороге храма. В порыве правденого гнева они потребовали рассказать правду об эксплуатации монахов, о притеснениях и вообще-об ужасах монастырской жизни, вычитанных ими из газет.
- Слышите?
- Что-слышите?- удивились экскурсанты.
- Что-нибудь слышите?
- Слышим, как монахи поют.
- Ну вот! Если б худо жили, то не запели бы.

Этот мир, полный радости и света, жил по своим, совершенно особым законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда это становилось действительно необходимым. Богатство было смешно, а смирение - прекрасно. Здесь великие праведники искренне признавали себя ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, кто убегал от человеческой славы. А самыми могущественными - кто от всего сердца осознал свое человеческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец земной жизни - только началом.

Каждый по-своему, кто как может, пытается сохранить эту связь с Богом. Миру кажутся безумными, несуразными, анекдотичными истинные подвижники духа, которые зачем-то уходят от людей в непроходимые пустыни, залезают на столпы, становятся юродивыми, годами стоят на коленях на камне, не спят, не пьют, не едят, подставляют оскорбляющим другую щеку, любят врагов, вменяют себя ни во что.

Все на нашей земле - простое и сложное, маленькие человеческие проблемы и нахождение великого пути к Богу, тайны нынешнего и будущего века - все разрешается лишь загадочным, непостижимо прекрасным и могущественным смирением. И даже если мы не понимаем его правды и смысла, если оказываемся к этому таинственному и всесильному смирению неспособными, оно само смиренно приоткрывается нам через тех удивительных людей, которые могут его вместить.

— Товарищ генерал, вот мы видели, что вы крестились. Мы вас уважаем. Но не понимаем. Наверное, вы успели подумать о многом, о чем мы еще не думали. Скажите, за прожитые годы вы поняли, что самое главное в жизни, в чем ее смысл?
Ясно, что такие вопросы задаются только после того, как люди хорошенько, по-русски, посидели за столом и прониклись взаимным доверием и доброжелательностью.
И генерал, настоящий армейский генерал, немного подумал и сказал:
— Главное в жизни — содержать сердце чистым перед Богом!

Часто Виктору, оказывавшемуся свидетелем или невольным
участником подобных ситуаций, хотелось сказать о горячих «нацменах»:
— Ну совсем, как дети!
Они и были детьми в семье народов великой Империи. Виктор не знал
тогда, что именно так исподволь жизнь воспитывает в нем особое русское
имперское самосознание, державную мудрость российского воина, всегда
осознающего личную ответственность за мир и покой в громадном
многонациональном Отечестве, в котором больше ни один народ не
обладает таким свойством в должной полноте. Уже потом, десятилетия
спустя Виктор узнал об особой битве духа, когда воюешь не с плотью
человеческой, будь то афганец, русский бандит или кавказец, но воюешь с
грехом, с духами злобы.

Но вместе с тем, опыт службы на Кавказе говорил ему о том, что
личная доброжелательность и открытость по отношению к местным
отнюдь не гарантирует такое же отношение с их стороны. Восточное
радушие нередко оказывалось показным и чуть что прорывалось
неспровоцированной злобой или агрессивностью.
И безпредел в Сибирске, и служба на Кавказе привили ему понимание
того, что более всего и искреннее всего восточный человек уважает
превосходящую силу, и только потом у него следует почтение к
собственным обычаям, понятие долга, уважение к страшим, культ чести и
справедливости. В любой острой ситуации отказ от устрашающей
демонстрации силы «противной стороной» рассматривается как
однозначное проявление слабости, которой необходимо воспользоваться.
Но неожиданный отпор всегда остужает наивного южанина и моментально
возвращает его в «уважительное состояние».

После училища Виктора направили служить в Закавказский военный
округ. Сибирское кровавое столкновение отнюдь не озлобило его душу, не
вызвало национальной отчужденности и предвзятой враждебности к
кавказцам или восточным людям вообще. Напротив, он всегда умел
находить общий язык с представителями местного населения, будь то
грузин, армянин, ингуш, азербайджанец или лезгин, хотя и чувствовал
разницу, скажем, между кавказцами-мусульманами и православными
грузинами. С последними ему было легче, понятнее. Кстати, это потом
подтвердил и личный опыт Афгана, На заключительном этапе войны
военнослужащих из среднеазиатских и прочих мусульман начальство
старалось не определять в зоны боевых действий, используя их в основном
в тыловом обезпечении, а ребята-грузины среди боевых групп были не
редкость, и воевать плечом к плечу с ними Виктору было легко.