Цитаты — стр. 8

«Государь! – сказал Талейран царю Александру во время первой их тайной встречи в Эрфурте. – Зачем вы сюда приехали? Вы должны спасти Европу, а вы в этом успеете, если только будете сопротивляться Наполеону. Французский народ – цивилизован, французский же государь – нецивилизован; русский государь – цивилизован, а русский народ – нецивилизован; следовательно, русский государь должен быть союзником французского народ

Ехать в Эрфурт необходимо, объяснял он, ведь это «спасет Австрию и сохранит ее силу до верного часа, когда ее можно будет применить ради всеобщего блага. Этот час может быть близок, но еще не настал; торопить его означало бы все погубить, все потерять». России «надо иметь возможность некоторое время дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства и силы… А для этого мы должны работать в глубочайшей тайне и не кричать о наших вооружениях и приготовлениях публично, не высказываться открыто против того, к кому мы питаем недоверие»

Однажды вечером, уже на острове Святой Елены, разговор зашел о том, когда в своей жизни Наполеон был более всего доволен жизнью. Придворные предлагали разные варианты. «Да, я был счастлив, будучи первым консулом, счастлив во время моего брака, счастлив, когда родился [мой сын] король Римский, – согласился Наполеон. – Но тогда я не чувствовал себя вполне уверенным в прочности своего положения. Наверное, счастливее всего я был в Тильзите. Я только что преодолел многочисленные злоключения, многочисленные невзгоды, как у Прейсиш-Эйлау. Я был победителем, диктовал законы, за мной ухаживали короли и императоры

Наполеон написал:

Соблаговоли принять этот букет; пусть это будет сокровенным знаком нашей любви среди человеческой сутолоки и залогом тайных наших сношений. Под взорами толпы мы сможем понимать друг друга. Когда я прижму руку к сердцу, ты будешь знать, что я весь стремлюсь к тебе, в ответ ты прижмешь букет к себе. Люби меня, моя очаровательная Мария, и пусть рука твоя никогда не отрывается от букета Из письма к Марии Валевской 1807

7 января 1807 года британский Тайный совет ответил новым постановлением: «Ни одному судну не разрешается переходить из одного враждебного или закрытого для Англии порта в другой; каждое нейтральное судно, с этой целью выходящее из такого порта, предостерегается английскими военными судами или каперами; если оно тем не менее будет продолжать свой путь, оно объявляется призом захватившего»Затем, в ноябре, правительство постановило, что Франция и зависимые от нее страны объявляются в состоянии блокады, а всем нейтральным судам, направлявшимся во французские порты или покидающим их, предписывалось сначала посетить Англию, уплатить там пошлины и получить разрешение.

Поскольку «Англия нарушает общепризнанное всеми цивилизованными народами международное право» (гласил Берлинский декрет), ее противники вправе «применить к Англии те приемы, которые она закрепила в своем морском законодательстве». Поэтому положения декрета, предложенные и переработанные Талейраном (он одобрял блокаду), не оставляли места для компромисса:

Ст. 1. Британские острова объявляются в состоянии блокады.

Ст. 2. Всякая торговля и всякая корреспонденция с Британскими островами воспрещаются…

Ст. 3. Всякий подданный Англии… который будет обнаружен в странах, занятых нашими войсками… будет объявлен военнопленным.

Ст. 4. Все склады и все товары… принадлежащие английскому подданному… будут объявлены законными призами…

Ст. 7. Ни одно судно, приходящее прямо из Англии или английских колоний… не будет принято ни в одном порту

Гегель, дописывавший последние страницы своей «Феноменологии духа». Гегель рассказал другу, что видел «императора – эту мировую душу», который «выезжал на коне на рекогносцировку. Поистине испытываешь удивительное чувство, созерцая такую личность, которая, находясь здесь, в этом месте, восседая на коне, охватывает весь мир и властвует над ним

Что больше всего поразило меня в моих сношениях с Наполеоном… так это необыкновенная проницательность ума и великая простота в ходе его мысли. В разговоре с ним я всегда находил очарование, трудно поддающееся определению. Подходя к предмету, он схватывал в нем самое существенное, отбрасывал ненужные мелочи, развивал и отделывал свою мысль до тех пор, пока она не становилась совершенно ясной и убедительной, всегда находил подходящее слово или изобретал его там, где еще его не создал язык; благодаря этому беседы с ним всегда глубоко интересны. Он не беседовал, но говорил; благодаря богатству идей и легкости в их выражении он умел ловко овладевать разговором, и один из обычных оборотов речи был следующий: «Я вижу, – говорил он вам, – чего вы хотите; вы желаете прийти к такой-то цели; итак, приступим прямо к вопросу». Он выслушивал, однако, замечания и возражения, которые ему делали; он их принимал, обсуждал или отвергал, никогда не нарушая тона и характера чисто делового разговора, а я никогда не испытывал ни малейшего смущения, говоря ему то, что считал истиной, даже тогда, когда последняя не могла ему понравиться Меттерних о Наполеоне 1806 г.

«Странный предмет, достойный размышлений философа, – вспоминал свидетель. – Германский император дошел до того, что смиренно просит мира у отпрыска незначительного корсиканского семейства, не так давно простого су-лейтенанта артиллерии, которого его талант, удача, отвага французского солдата вознесли на вершину власти и сделали вершителем судеб Европы

Наполеон написал воззвание (как всегда, красноречивое) к победоносным войскам:

Солдаты Великой армии! Даже в этот час, перед тем как кончится и канет в океан вечности этот великий день, ваш император должен обратиться к вам и сказать, насколько он доволен делами всех, кому посчастливилось драться в этой памятной битве. Солдаты! Вы лучшие воины в мире. Память об этом дне и содеянном вами будет вечной! И тысячи веков спустя, покуда не забудется происходящее во вселенной, будут говорить: оплаченная английским золотом 76-тысячная русская армия уничтожена вами на полях Ольмюца После Аустерлица 1805