Вручение 2006 г.

Премия Андрея Белого 2006 присуждается за дерзость отречения от достигнутого и готовность следовать за разлетающимися за пределы стихотворности фрагментами поэтического высказывания в книге «Красное смещение».

Александр Скидан
ПРОТОКОЛ О НЕГАТИВНОЙ ПОЭТИКЕ
Речь при получении премии

Я признателен Комитету Премии Андрея Белого за его рискованное решение отметить в номинации «Поэзия» книгу, антипоэтическую по своей интенции. Точнее, отправляющуюся на поиски поэтического – его элементарных частиц, синтагм, квантов, если угодно, – на территорию, которая искони считается антипоэтической. Лингвистика, психоанализ, политэкономия, иные дисциплины выступают в «Красном смещении» как репрессивный дискурсивный режим, не оставляющий пространства для традиционного лиризма, вытесняющий его на окраину разбегающейся вселенной культурных смыслов – в область архаичного, доиндустриального производства. Но одновременно этот строгий режим колонизируется и подрывается изнутри, становится полем брани за нового лирического субъекта. Это рефлексивный субъект, собирающий себя в акте распыления, пронизанный чужими голосами и отдающий себе в этом отчет, ибо в нем, как и в самих этих голосах, «поют идеи, научные системы, государственные теории так же точно, как в его предшественниках пели соловьи и розы». Таков мой – возможно, извращенный – способ на свой лад хранить верность любимым поэтам, выбелившим границы между различными областями знания, бесстрашно их преступавшим.
Еще один важный мотив «Красного смещения» – это критика товарного фетишизма в его эстетических проявлениях, коль скоро произведение в современных условиях услужливо принимает форму товара. Отсюда сопротивление произведению, сопротивление искусству как искусу стать таковым в ряду с другими фетишами культуриндустрии. Я стремился обнажить поэтическое высказывание как прием, как технику секуляризованного радения, нацеленного на суггестию, внушение, захват аудитории в карательные тиски псевдокатарсиса, погружение в иллюзию. Каковую необходимо прервать, вплоть до схлопывания самой поэтической материи – ее же средствами и ради нее самой. Оставив зиять в своей недовоплощенности, несказуемости. Откуда эта необходимость, этот императив?
Происхождение его двоякого рода. С одной стороны, путеводной для меня была мысль философа: «Смерть… есть самое ужасное, и для того, чтобы удержать мертвое, требуется величайшая сила. Бессильная красота ненавидит рассудок, потому что он от нее требует того, к чему она не способна. Но не та жизнь, которая страшится смерти и только бережет себя от разрушения, а та, которая претерпевает ее и в ней сохраняется, есть жизнь духа. Он достигает своей истины, только обретая себя самого в абсолютной разорванности». Возвещенное здесь Гегелем претерпевание лицом к лицу с негативностью есть также разложение искусства как прекрасной формы; нам было исторически суждено войти в это движение и в нем пребывать.
С другой стороны, негативная поэтика, поэтика «абсолютной разорванности», которую я практикую в «Красном смещении», восходит к тому варварству в обличье культуры, о котором предупреждал Адорно. Это предупреждение было услышано и всерьез обсуждалось, за редчайшими исключениями, только к западу от польского местечка, чье название стало именем собственным катастрофы. Поэтому здесь я хотел бы сослаться на Александра Гольдштейна, который в своей предсмертной книге «Спокойные поля» обращается к опыту Варлама Шаламова и Бертольта Брехта. (Эта ссылка тем более кажется мне уместной, что несколько лет назад другой лауреат Премии Андрея Белого, Юрий Лейдерман, соединил наши имена в одном загадочном отрывке, озаглавленном «Саша Скидан и Саша Гольдштейн переводят китайскую поэзию».) О Брехте Гольдштейн говорит следующее: «Брехт понял заранее: покуда враждебная фашизму культура не выбьет из его рук пафос, фашизм, в художественных своих преломлениях, будет устраивать празднества возвращения. <…> Это крысолов, погружающий в оцепенение, транс или буйное помешательство, его техника – экстатическое зачаровывание, он забирает в свое исступление и в нем околдовывает, истребляя». Истребительный пафос, стало быть, связан с чарами, с теологическими ухищрениями товара, конституированного в плоскости произведения как гипнотизирующий, прекрасный, эстетический образ. И о Шаламове, чей лагерный опыт не поддается никакой эстетизации, никакому снятию в возвышенном переживании (синтезе) либо заживлению: «Если бесплодна литература, ей надо поискать душу живу вне устоявшегося благочиния, там, где, трезво усвоив свою недостаточность, она возьмется за то, с чем не справляется, и, уже без гордыни, но и слабости не стыдясь, в этой слабости почерпая достоинство, выразит себя как литература недостаточная, несправляющаяся».
Катастрофическая поэтика, отвечающая попытке удержать самое ужасное, пусть и ценой собственной разъятости, идет на сознательный разрыв с коммуникацией, но не из гордыни, а из слабости и стыда и – надо ли это уточнять – потому что стремится к установлению другой коммуникации, откликающейся и поддерживающей саму эту предельную слабость оклика. Пишут в отсутствии отклика, но ради его обретения. К народу взывают в отсутствии народа, но ради его становления. И достичь этого возможно только так: становясь чужим самому себе, своему языку и своей земле.

Премия Андрея Белого 2006 присуждается за прозу, стирающую границы между дискурсами вымысла, чтения, письма, жизни, смерти, за книгу «Спокойные поля».

Премия Андрея Белого 2006 присуждается за знаточество, глубину и филигранность анализа в книге «Анна Ахматова в 1960-е годы», делающие эстетическое измерение филологии не менее значимым, чем научное.

Роман Тименчик
ПИСЬМО КОМИТЕТУ ПРЕМИИ

Я испытываю глубокую благодарность Комитету премии и чувство морального, как говорили раньше, удовлетворения от того, что в моем лице отмечена русская филология начала текущего века, пожинающая плоды столь счастливого и трагического для нее века прошедшего. Общий облик ее создан трудами ушедших и ныне пишущих, ветеранов и начинающих, рассеянных по свету и присутствующих в этом зале. Филология отмечена лестной наградой в тот момент, когда ей наперебой предлагают перестать быть собой, переквалифицироваться в публицистику и в педагогику для этически и эстетически отсталых детей века, откликаться на малоинтересные журнальные сенсации, заниматься «переосмыслением», когда и осмысления-то еще не произошло, оскорблять свою мысль о непознаваемом более или менее вероятными догадками, как говорил Гумилев, и «делать красиво» читателю, тому, как говорил Зощенко, «веселому читателю, который ищет бойкий и стремительный полет фантазии». Иные предлагают филологии вернуться куда-то в доопоязовские времена, в «шаткую и валкую», как говорил Мандельштам, «лирику о лирике, самый дурной вид лирического токования».
Возражая против понуканий к болотисто-туманным разглагольствованиям, я вовсе не призываю к неприсутствию описывающего. Наоборот, принадлежностью филологического подхода и честной игры в нем я полагаю постоянные напоминания о возмущаюшем эффекте неотступного и недремлющего наблюдателя, почти наглядную картинку, возникающую у читателя, когда он видит изрядно потертое клише «пишущий эти строки».
Прежде чем «переосмыслять» и «изменять представления», надо в первый раз восстановить всю историю русской словесности двадцатого века – со всеми мелочами, идущими к делу, со всеми неприглядностями и несуразностями, в общем, говоря словами Ахматовой, – «какую есть, желаю вам другую». Восстанавливание истории – процесс постепенный, начинающийся с собирательства. Книга, которую героиня моей книги как-то назвала гениальной, «Мастерство Гоголя», открывается словами: «Не бесцельны и скромные работы собирателей сырья».
Среди прозрений и подсказок Андрея Белого в этой книге я бы отметил кажущуюся мне особенно важной сегодня – о становлении смысла художественного текста в затрудненном диалоге читателя с автором; «Действие – взаимодействие: автор движет нами, когда заставляет преодолеть кажущееся вначале неясным; в усилиях преодоления учимся мы, споря с показанным или ему удивляясь... В сотрудничестве с автором сдвигаемся мы с косной точки; все, что нарастет нового из опыта чтения, что станет предметом работы над автором, в свою очередь сдвинет автора – в нас».
Потому и надо изучать исторического читателя в его культурном контексте – при всей неаппетитности этого контекста в моем случае – отсюда и преизбыток советского хлама в моем сочинении. И надо предъявлять себя как тоже исторического читателя, отдавая себе и другим отчет в своих персональных «горизонтах ожиданий», в своем «сентиментальном воспитании», в своем читательском «потолке». Мы комментируем тексты автора и комментируем себя. И в этом наша последовательная филологичность.
Ибо этот род деятельности, из комментария возникнув, к комментарию же в своем пределе и стремится.

совместно с:
МАКСИМ ШАПИР
МАРИНА АКИМОВА

за подготовку и общую редакцию книги: Б. И. Ярхо. Методология точного литературоведения. М.: Языки славянских культур, 2006.

Премия Андрея Белого 2006 присуждена бесстрашному издателю, инициатору и вершителю множества литературных и культурных проектов – за титанический труд по возведению российской гуманитарной империи, не последней на литературной карте мира.

Ирина Прохорова
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Я очень благодарна за эту премию. Быть лауреатом премии Андрея Белого – наверное, самое почетное, что может быть в сегодняшней России. Я действительно считаю, что это лучшая премия в России, которая действительно занимается тем, для чего и созданы литературные премии, а именно: отслеживает новое в литературе, ищет новое и награждает за новое.
Тем более, мне приятно быть в такой замечательной компании. Все награжденные в этом году лауреаты – мои друзья, члены редколлегии «Нового литературного обозрения», его авторы. С Сашей Скиданом мы долго были вместе с жюри премии Андрея Белого – надеюсь, я не очень сильно навредила ей за годы своего участия.
Что касается Саши Гольдштейна, тут я не буду предаваться ложной скромности: я счастлива тем, что НЛО открыло этого автора для России, что мы опубликовали все его книги и большую часть его статей. Первая его статья пришла по почте самотеком. Я ее открыла, прочла, позвонила в Израиль, и мы два часа проговорили по телефону. Так началась наша дружба, знакомство и творчество. Это редкие мгновения для издателя, когда находишь своего автора. Смерть Саши Гольдштейна – огромный удар для меня, мы были связан узами личной дружбы.
О Романе Тименчике и говорить нечего. Он – член редколлегии, любимый автор и «наше всё».
Для меня премия Андрея Белого была бы приятна всегда, но в последние годы, когда обрушилась лавина юбилеев, – тем более. Видимо, наступает какой-то период, когда все начинают отмечать круглые даты. Я бы сказала, что эта премия – предъюбилейный подарок, ведь в следующем году НЛО исполняется 15 лет. Это очень странно, потому что кажется, будто бы всё началось совсем недавно. Один из наших бывших сотрудников подсчитал, что в марте у нас выйдет пятисотая книга. Так что весь следующий год мы будем отмечать ударным трудом, и эта премия вдвойне приятна.
Спасибо, будем стараться и дальше соответствовать. Хотела бы пожелать премии Андрея Белого, которую очень люблю, продолжать в том же духе, а может быть, и еще радикальнее. Большое спасибо.