Публицист и издатель. Родился в Москве в семье мелкого чиновника, происходившего из личных костромских дворян, служившего в московском губернском правлении. Мать его, Варвара Акимовна, урожд. Тулаева, происходила из рода грузинских князей. Когда Мише было 5 лет, умер его отец и семья, включавшая также младшего брата Мефодия, впала в крайнюю бедность.
Первые годы сознательной жизни Катков провел в сиротском Преображенском училище. В дни юности вел жизнь типичного пролетария умственного труда, живя за счет репетиторства, перебиваясь с хлеба на квас, упорно работая по ночам над книгами, отказывая себе во всем и отдавая почти все заработанные деньги семье.
В 1834—38 учился в Московском университете. 18-летним студентом Катков перевел «Историю Средних веков» О. Демишеля, а в 1838 в «Московском наблюдателе» Катков поместил перевод статьи Г. Ретшера об эстетике Гегеля, что было первым ознакомлением русской публики с творчеством великого философа. В 1838 в «Сыне Отечества» был опубликован переведенный Катковым первый акт «Ромео и Джульетты». Одновременно Катков пробовал свои силы и как критик, поместив в «Отечественных записках» статьи, названия которых говорят сами за себя — «О русских народных песнях», «Об истории древней русской словесности Максимовича», «Сочинения гр. Сарры Толстой», «Отзыв иностранца о Пушкине». В 1840 Катков перевел с английского роман Ф. Купера «Следопыт». Интерес к литературе и философии привел его в кружок Н. В. Станкевича. В этом кружке благодаря удивительному дару Н. В. Станкевича сближать людей состояли будущие западники (Т. Н. Грановский), революционеры (В. Г. Белинский, А. И. Герцен, М. А. Бакунин), славянофилы (К. С. Аксаков). Катков быстро выдвинулся в кружке благодаря своим литературным способностям, знанию философии и владению языками. В 1840 Катков уехал в Германию, где полтора года изучал философию у знаменитого Шеллинга, одного из крупнейших немецких философов, искреннего русофила. По возвращении в Россию он поступил на службу в МВД помощником столоначальника, в свободное время продолжая самостоятельно заниматься наукой. В 1845 Катков защитил магистерскую диссертацию «Об элементах и формах славяно-русского языка». После этого он несколько лет был преподавателем философии в Московском университете. В 1850 преподавание философии было запрещено по распоряжению министра просвещения Ширинского-Шихматова.
В 1851 Катков стал редактировать принадлежащую университету газету «Московские ведомости». Однако в то время из-за цензурных ограничений пресса могла лишь сообщать правительственные указы и хронику текущих событий без всяких комментариев. И тем не менее даже в таких невозможных условиях Катков удвоил число подписчиков, несмотря на повышение цены. Одновременно Катков продолжал заниматься литературой и философией, опубликовав в сборнике «Пропилеи» (1854) «Очерки древнейшего периода греческой философии». Тем не менее Катков стал осознавать, что его подлинным призванием является публицистика и, кроме того, несмотря на знакомство и даже личную дружбу со многими левыми радикалами, он оставался убежденным сторонником Православия, Самодержавия, Народности и был готов отстаивать их на страницах прессы. С воцарением Александра II произошло некоторое смягчение цензуры и началось гласное обсуждение готовящихся реформ. Катков не мог оставаться в стороне. С 1856 Катков начал издавать ежемесячный журнал «Русский вестник», а с янв. 1863 также вновь стал редактировать ежедневную газету «Московские ведомости». С этого времени и до самой смерти Катков стал, по выражению своего сотрудника Е. Феоктистова, «государственным человеком без государственной должности», одним из наиболее влиятельных политиков в России. Современники употребляли выражение «партия “Московских ведомостей”», «Катковское направление» без всякой иронии. По мнению К. П. Победоносцева, «были министерства, в которых ничто важное не решалось без участия Каткова».
Редактируемые Катковым издания сразу же выделились на фоне основной массы тогдашних русских изданий своей четкой русской православно-монархической позицией. При этом Катков вовсе не был официозным пропагандистом правительственного курса. Один из биографов Каткова справедливо заметил, что он «в сущности, был самым ярким представителем оппозиции, и не было почти случая, когда он был вполне доволен Петербургом, как еще реже, мы думаем, были случаи, когда Катковым были довольны в Петербурге». «Русский вестник» и «Московские ведомости» были не только органами печати, но также и штабом и мозговым центром охранителей, вырабатывающих, пропагандирующих и способствующих проведению в жизнь своих вариантов решений стоящих перед Россией проблем. В 1856—62 журнал «Русский вестник» был одним из тех журналов, которые настойчиво добивались проведения в стране реформ, в первую очередь крестьянской. Поскольку подобные предложения реформ выдвигали либеральные издания, то впоследствии родилась легенда о Каткове как о либерале, перешедшем в стан охранителей. В действительности же он представлял собой редкий среди русских интеллигентов тип человека, который никогда не «сменял вех», «не сжигал того, чему поклонялся», и «не поклонялся тому, что сжигал». Катков был за те реформы, что укрепляли государство и самодержавие. Но как только нововведения начинали вредить территориальной целостности империи, Катков и его «партия» требовали принятия решительных мер для пресечения ненужных новшеств.
С первых же номеров «Русского вестника» в 50-х Катков выступил против нигилистов (термин, употребленный впервые в современном значении именно Катковым). За нигилистов вступились Герцен, издававший в Лондоне «Колокол», и Чернышевский, издававший «Современник» в России. Развернулась журнальная полемика, о результатах которой можно судить по падению влияния «Колокола». Но по-настоящему Катков стал знаменит во время польского восстания, начавшегося в янв. 1863. Мятежники свои основные надежды возлагали на помощь западных стран и на поддержку традиционно полонофильских либералов и радикалов внутри России. Эти надежды были не беспочвенны. Уже 17 апр. Англия, Австрия, Франция, Испания, Португалия, Италия, Швеция, Нидерланды, Дания, Османская Империя и папа Римский предъявили российскому правительству дипломатическую ноту, более похожую на ультиматум, с требованием изменить политику в польском вопросе. 27 июня последовала еще более резкая нота, содержащая угрозу военного вмешательства западных стран. Российская «передовая» интеллигенция заняла в условиях польского мятежа антигосударственную позицию, легко поддаваясь на польскую агитацию о «нашей и вашей свободе». Восстание началось 9 янв., а уже 19 февр., во 2-ю годовщину освобождения крестьян в Москве и Петербурге появились прокламации русских нигилистов с призывами поддержать поляков. Положение осложнялось тем, что наместник в Царстве Польском, надежда русского либерализма, вел. кн. Константин Николаевич оказался неспособен управлять краем, охваченным мятежом. По всей Польше и Литве шли бои, происходили массовые убийства проживавших там русских жителей, но не было предпринято никаких мер военного порядка. Более того, когда украинские крестьяне начали громить поместья мятежных панов в Киевской губ., то против крестьян посылались войска. Вот в таких условиях Катков, вновь возглавивший газету «Московские ведомости», обрушился на заправлявших общественным мнением либералов. Он писал: «Давно уже пущена в ход одна доктрина, нарочно сочиненная для России и принимающая разные оттенки, смотря по той среде, где она обращается. В силу этого учения прогресс русского государства требует раздробления его области понационально на многие чуждые друг другу государства… Она возбуждает и усиливает все элементы разложения, какие только могут оказаться в составе русского государства, и создает новые. Людям солидным она лукаво шепчет о громадности России, о разноплеменности ее народонаселения, об удобствах управления, будто бы требующего не одной административной, но и политической децентрализации; людям либеральных идей она с лицемерною услужливостью объявляет, что в России невозможно политическое устройство иначе, как в форме федерации; для молодых, неокрепших или попорченных умов она соединяется со всевозможным вздором, взятым из революционного арсенала». Катков разоблачал пропаганду мятежной шляхты о народном характере восстания. В самом деле, польское восстание 1863—64 было восстанием шляхты и католического духовенства, стремившихся воссоздать Речь Посполитую в границах 1772 и навязать господство панов и ксендзов над православным населением Белоруссии и Правобережной Украины. Катков справедливо писал: «Польское восстание вовсе не народное восстание: восстал не народ, а шляхта и духовенство. Это не борьба за свободу, а борьба за власть». Ближайшим аналогом польского мятежа была война рабовладельческого Юга США в защиту рабства или восстание «санфедистов» — клерикальных банд на юге Италии с целью сохранения светской власти папы и нового разделения Италии. Печально, но даже современные русские патриоты почему-то испытывают чувство вины перед поляками за усмирение их мятежей XIX в., хотя что могло бы больше помочь полякам в национальном развитии, чем разгром реакционного слоя шляхты. А для православных жителей Белоруссии усмирение шляхты стало не только национальным, но и социальным освобождением. До крестьянской реформы 1861 нигде в России не было столь жестокого крепостнического гнета. Об этом свидетельствуют данные статистики: самый низкий естественный прирост населения в империи был именно в Белоруссии. В Витебской и Могилевской губерниях в 1804—49 (за 45 лет) смертность превышала рождаемость в течение 15 лет! Вот за такую «нашу и вашу» свободу сражались мятежники. Катков призывал правительство к решительным мерам против мятежников, к игнорированию дипломатических демаршей западных стран, стыдил либералов и нигилистов. Но он не ограничился этим. С весны 1863 Катков начал кампанию против вел. кн. Константина Николаевича, фактически обвиняя его в измене. Это была неслыханная дерзость — никогда еще в открытой печати никто не смел обвинять в чем-либо особу Императорской Фамилии! К счастью, общественное мнение, во многом под влиянием статей Каткова, было настроено на отпор мятежу. Константин Николаевич уехал за границу «на лечение». Для усмирения мятежа Катков предложил направить в Северо-Западный край с диктаторскими полномочиями генерала М. Н. Муравьева. Действуя жестко и решительно, Муравьев быстро подавил мятеж. Итак, в 1863 Катков занял своеобразную политическую позицию, выступая как против оппозиционеров, так и критикуя справа правительство за бездеятельность через свою печать, и сумел повлиять на общественное мнение, переломив его в пользу национально-государственных сил. После 1863 Катков стал одним из виднейших политиков России, по-прежнему не занимая государственных должностей. Благодаря влиянию своих изданий, он стал «диктатором общественного мнения». Благодаря своей осведомленности обо всем происходящем на политической «кухне», тонкому чутью, сильному аналитическому уму, решительности и воле, будучи независимым журналистом, Катков мог иметь независимое суждение, которое открыто высказывал на страницах своих изданий. Он обладал способностью первым уяснить возникающие перед страной проблемы, показать пути их решения, прямо объявить о тех, кто этому способствует или препятствует, невзирая на лица. Благодаря этому и стал возможен «феномен Каткова» — политика вне правительства, публициста, критикующего власти и указывающего им на то, что надлежит делать.
В 1881, после убийства царя Александра II Освободителя, Катков снова сыграл значительную роль в сохранении незыблемости самодержавия. На совещании высших чинов Российской империи 8 марта 1881 состоялась решительная схватка конституционалистов, поддерживающих конституционный проект М. Т. Лорис-Меликова, и охранителей. Благодаря энергичному выступлению К. П. Победоносцева, охранители победили, и 29 апр. 1881 по всем церквям России был зачитан Высочайший Манифест «О незыблемости Самодержавия». Катков откликнулся на него восторженными словами: «Теперь мы можем вздохнуть свободно. Конец малодушию, конец всякой смуте мнений! Перед этим непререкаемым, перед этим столь твердым, столь решительным словом Монарха должна наконец поникнуть многоглавая гидра обмана. Как манны небесной народное чувство ждало этого царственного слова. В нем наше спасение; оно возвращает русскому народу Русского Царя Самодержавного». В царствование Александра III Катков становится одним из тех политиков, что проводили в жизнь курс национальных контрреформ 1880-х. При этом Катков оставался независимым журналистом, периодически вступающим в конфликты с влиятельными сановниками и членами правительства, чьи действия, по мнению Каткова, не отвечали национальным интересам России, о чем публицист открыто писал в своих изданиях. В целом ни один русский публицист того времени не имел столько столкновений с цензурой, как Катков. Уже в начале своей журналистской карьеры в 1858 за статью в «Русском вестнике» болгарина Г. Даскалова «Турецкие дела», в которой речь шла о неблаговидной деятельности греческого православного духовенства в находившейся тогда под турецким игом Болгарии, что вызвало гнев Константинопольской патриархии и международный скандал, Каткову предложили принести извинения. Он отказался и в докладной записке министру просвещения (в чьем ведении находилась цензура) доказывал правоту Даскалова. Скандал удалось замять, но уже через несколько месяцев Катков поместил статью о произволе цензуры в Пруссии, причем всем читателям было понятно, что под Пруссией подразумевается Россия. Лишь вмешательство некоторых сановников, которым импонировало направление журнала, спасло «Русский вестник» от закрытия. В период польского мятежа 1863 Катков постоянно был под угрозой не только закрытия своих изданий, но и ареста за критику высшей администрации и наместника в Польше. Национально мыслящие деятели в окружении царя смогли защитить Каткова, но цензурные придирки за оскорбление в печати Катков получал непрерывно. За один месяц в 1863 он как-то заплатил штрафов на 950 руб. (годовое жалованье генерала составляло около 2 тыс. руб.). Крупные столкновения с цензурой были у Каткова в 1866 и 1870. Как журналист, Катков никогда не был официозным. Беззаветно борясь за незыблемость самодержавия, Катков часто вступал в конфликты с правительственными лицами. В разные годы его врагами были такие могущественные люди, как вел. кн. Константин Николаевич, министры П. А. Валуев, Н. Х. Бунге, А. В. Головин, Н. П. Игнатьев, М. Т. Лорис-Меликов и др. Критикуя их, Катков помещал разоблачительные статьи, но это был не компромат на их личную жизнь, а оценка их практической деятельности. В борьбе против либеральных министров Катков видел свой долг верноподданного: «При всем уважении, которое подобает правительственным лицам, мы не можем считать себя их верноподанными и не обязаны сообразовываться с личными взглядами и интересами того или другого из них. Над правительственными и неправительственными деятелями, равно для всех обязательно возвышается Верховная Власть; в ней состоит сущность правительства, с ней связывает нас присяга; ее интересы суть интересы всего народа». Показателем могущества Каткова как политика и независимости как журналиста служит история его борьбы с министром внутренних дел П. А. Валуевым. В 1866 Валуев вступил в конфликт с «Московскими ведомостями». Катков на страницах газеты пропагандировал идею предоставления крестьянам Украины преимущественного права на покупку земли у разорившихся польских помещиков. Валуев из соображений дворянской солидарности стал тратить огромные средства на поддержку обанкротившихся панских имений. В завязавшейся борьбе Катков начал травлю могущественного министра, печатая разоблачительные материалы. 31 марта 1866 Катков получил цензурное предостережение, что никак не отразилось на тоне «Московских ведомостей». 4 апр. неожиданная поддержка пришла оттуда, откуда ее Катков ждал меньше всего. В этот день Д. Каракозов покушался на жизнь Александра II, что сразу изменило отношение царя к министру, не обеспечившему ему должной безопасности. Между тем увлекшийся Валуев продолжал борьбу с Катковым, и 6 мая «Московские ведомости» получили второе предостережение, а на др. день третье. По воспоминаниям сотрудника газеты Н. Мещерского, «злоба Валуева и его единомышленников была безгранична. С минуты на минуту можно было ожидать закрытия “Московских ведомостей”». Чтобы спасти газету, Катков оставил пост редактора. Но общественное мнение было всецело на его стороне. К Александру II со всей России шли телеграммы и прошения с просьбой оказать монаршую милость яростному публицисту. 25 мая Катков получил аудиенцию у государя, долго с ним беседовал и получил разрешение продолжать редактирование. Валуеву же пришлось уйти с поста министра. Последний его конфликт с цензурой состоялся незадолго до смерти Каткова, поместившего статью о Тройственном Союзе и уступках ему русской дипломатии. Лишь вмешательство К. П. Победоносцева спасло Каткова от закрытия «Московских ведомостей» цензурой.
Какое же значение вкладывал Катков и его последователи в слово «охранители»? Уже из биографии Каткова ясно, что он вовсе не был безоговорочным сторонником всего существующего. Борьба за отмену крепостного права и других укрепляющих страну реформ, формирование общественного мнения — все это свидетельствует о том, что охранители отнюдь не были ретроградами. Однако перемены и новшества необходимы не как самоцель, а лишь как средство сохранения и укрепления истинно русских начал национальной жизни. Сущность этих начал охранители выражали знаменитой триадой гр. С. С. Уварова «Православие, Самодержавие, Народность». Это означало единство царя и народа при духовной власти Православной церкви. Единство этих начал Катков называл «царским путем» и так говорил оппонентам: «Предлагают много планов… Но есть один царский путь. Это — не путь либерализма или консерватизма, новизны или старины, прогресса или регресса. Это и не путь золотой середины между двумя крайностями. С высоты царского трона открывается стомиллионное царство. Благо этих ста миллионов и есть тот идеал и вместе с тем тот компас, которым определяется и управляется истинный царский путь. В прежние века имели в виду интересы отдельных сословий, но это не царский путь. Трон за тем возвышен, чтобы пред ним уравнивалось различие сословий, цехов, разрядов и классов. Бароны и простолюдины, богатые и бедные, при всем различии между собой, равны перед царем. Единая власть и никакой иной власти в стране, и стомиллионный, только ей покорный народ, вот истинное царство. В лице монарха оно владеет самой сильной центральной властью для подавления всякой крамолы и устранения всех препятствий к народному благу. Она же, упраздняя всякую иную власть, дает место и самому широкому самоуправлению, какого может потребовать благо самого народа — народа, а не партий». Катков стоял на страже самодержавия, под которым подразумевается не западный абсолютизм и не восточный деспотизм, но действительно народная монархия, в которой не должно быть привилегированных сословий и классов и в которой неограниченная власть царя уравновешена чисто духовной властью Церкви. Русские охранители, большинство из которых, включая Каткова, вышли из разночинных кругов, отрицательно относились ко всем попыткам аристократических кругов претендовать на особенное положение в России и особенно на стремление верхушки дворянства ограничить самодержавие в своих интересах. Катков в своей публицистике постоянно подчеркивал служилый характер всех российских сословий, включая дворянство, причем сословия всегда отличались друг от друга не привилегиями, а характером выполнения государственной службы. Дворянство является первенствующим сословием России только потому, что дворяне обязаны быть первыми слугами государства. Миссию дворянства Катков определял так: «Дворянство только потому и дворянство, что оно стоит непрерывно и неустанно на страже общих интересов, меж тем массы народа лишь в минуты чрезвычайной опасности поднимаются на их призыв. Все достоинство дворянства состоит в чутком, неослабном, разумном патриотизме».
На демагогические рассуждения о «свободе», на которые не скупились дворянские конституционалисты и революционеры, Катков отвечал: «Русские подданные имеют нечто большее, чем права политические; они имеют политические обязанности. Каждый из русских обязан стоять на страже прав Верховной власти и заботиться о пользах государства. Каждый не только что имеет только право принимать участие в государственной жизни и заботиться о ее пользе, но призывается к тому долгом верноподданного. Вот наша конституция. Она вся без параграфов содержится в краткой формуле нашей государственной присяги на верность». Православие, по мнению Каткова, было духовной основой России, что, впрочем, совершенно не означало, что неправославные не могут быть русскими патриотами. Он справедливо замечал: «Национальная церковь в России есть Церковь православная и никакая иначе не может быть русским национальным учреждением. Но из этого отнюдь не следует, чтобы люди, исповедующие веру, не признаваемую в качестве русской национальной, не могли быть русскими. Национальность в христианском мире есть дело светское и определяется не религией, а государством».
В национальном вопросе Катков занимал позицию твердого и решительного сторонника единой и неделимой России. Еще до польского мятежа 1863 он выступал против проектов некоторых петербургских кругов распространить на малороссийские губернии, где имелось значительное польское помещичье землевладение, административные законы Царства Польского, справедливо считая это воссозданием Речи Посполитой. В 60—70-е Катков много писал по остзейскому вопросу, настаивая на ликвидации немецких баронов. Это было большой смелостью, учитывая огромное влияние баронов при Дворе в царствование имп. Александра II. Катков, пожалуй, первым из русских публицистов с тревогой обратил внимание на появление инспирируемого из-за рубежа украинского самостийничества. В 1863 он писал: «Год или два тому назад почему-то вдруг разыгралось украинофильство… Польские публицисты с бесстыдной наглостью начали доказывать Европе, что русская народность есть призрак, что юго-западная Русь не имеет ничего общего с остальным Народом Русским, и что она по своим племенным особенностям гораздо более тяготеет к Польше. На это грубейшее искажение истории наша литература, к стыду своему, отозвалась тем же учением о каких-то двух русских народностях и двух русских языках. Возмутительный и нелепый софизм!.. И вот мало по малу из ничего образовалась целая литературная украинофильская партия, вербуя себе приверженцев из нашей беззащитной молодежи… Из ничего вдруг появились герои и полубоги, предметы поклонения, великие символы новосочиняемой народности. Явились новые Кириллы и Мефодии с удивительными азбуками и на Божий Свет был пущен миф какого-то небывалого малороссийского языка. По украинским селам начали появляться в бараньих шапках усердные распространители малороссийской грамотности и начали заводить малороссийские школы в противность усилиям местного духовенства, которое вместе с крестьянами не знало, как отбиться от этих непрошенных просветителей. Пошли появляться книжки на новосочиненном малороссийском языке… Какой же смысл может иметь в самой России это так называемое украинофильское движение? Грустная судьба постигает эти украинофильские стремления! Они точь-в-точь совпадают с враждебными русской народности польскими интересами и распоряжениями австрийского правительства». И в дальнейшем Катков постоянно обращал внимание на украинское самостийничество, издевался над перлами изобретенной литературной «мовы». К сожалению, статьи Каткова оказались поистине гласом вопиющего в пустыне, и власти Российской империи почти не обращали внимания на «украинство». И в ХХ в. это привело к политическому разъединению русской нации. Катков обратил внимание на формирование среди русских еще одного антирусского национализма. Польские мятежники распространяли среди казаков листовки и вывешивали плакаты такого содержания: «Знаете ли вы, что есть казак? Москаль-плут, прибрав вас в свои нечестивые лапы, спрятал от вас казацкую летопись и сочинил другую, исполненную лжи и клеветы, и отуманил и одурманил вас до того, что вам теперь и не знать, кто вы такие. Казак — это человек вольный и благородный, который никакому черту-москалю не должен ни служить, ни повиноваться». Далее следовало рассуждение о том, что казаки есть отдельная вольная нация, с москалями ничего общего не имеющая, и призыв примыкать к полякам или поднимать мятежи в России против царя за государство вольных казаков. Катков, хотя и уделял много места «польской интриге» в России, но все же отмечал, что сами поляки не более чем марионетки иных, более могущественных и влиятельных сил, предпочитающих действовать скрытно. Эти силы Катков назвал «мировой закулисой». В 60—80-х XIX в. роль «закулисы» была не столь заметна в России, как в Западной Европе, и надо было отличаться особой политической зоркостью, чтобы заметить ее. Катков с самого начала публицистической деятельности отмечал, что в России объективно не существует базы для проявления особых «общественных интересов» и, следовательно, невозможна и общественная борьба, лозунги же либералов и радикалов — «степное марево», лишенное почвы. Только поддержка из-за рубежа придает определенную силу русскому нигилизму и либерализму. Главным же проводником влияния закулисных сил внутри России являются польские сепаратисты и беспочвенная русская интеллигенция. Не удивительно то презрение, с которым Катков отзывался о «передовой» интеллигенции: «Панургово стадо, бегущее на всякий свист, политики без национальности, жрецы и поклонники всякого обмана». О либеральной печати и создаваемым ею общественном мнении, которое было особенно сильным в начале реформ имп. Александра II, Катков ядовито писал: «Нет на свете двух вещей, менее соответствующих одна другой, как наша печать и наше общество. По нашей печати не только нельзя судить о глубине народных сил, глубине таинственной и неизведанной — наша печать не может служить даже меркою того, что мы знаем, — нашего образованного общества.
Что совершенно невозможно у нас в печати, то было бы невозможно в обществе. Глубокая образованность, зрелый ум, всесторонняя мысль, богатый опыт жизни встречаются у нас часто в различных сферах общества, но все это редко является или вовсе не является в печати и по многим причинам не чувствует к тому охоты». После четверти века ожесточенной идейной борьбы Катков стал «диктатором общественного мнения». Собственно, вся уникальная политическая судьба Каткова и объяснялась его талантом публициста вносить национальное мировоззрение в среду интеллигенции. Т. о., все антиинтеллигентские выпады Каткова объяснялись его критикой самодеятельных вождей интеллигенции, претендующих на роль наставников «темного народа». Сам он всю жизнь пропагандировал мысль о том, что интеллигенция выполняет свой долг перед народом честным исполнением своих профессиональных обязанностей, а главной движущей силой России остается самодержавие, свободное от узкопартийных теорий и очередных увлечений интеллигенции. Итак, не неприязнь к людям интеллектуального труда, а борьба с внутренними ставленниками «мировой закулисы» в виде либеральной интеллигенции способствовали недоверию Каткова и его единомышленников к «просвещенному слою». Сам же Катков был образцом национально-мыслящего интеллектуала. Об этом свидетельствуют как его взгляды, так и вклад его изданий в русскую культуру. Интересны социально-экономические взгляды Каткова. Он был сторонником достижения страной экономической самостоятельности, для чего являлось необходимым проведение ускоренной индустриализации. Хотя Катков не призывал к изоляции России, но он считал, что ключевые предприятия и отрасли промышленности должны контролироваться государством. Министра финансов Н. Х. Бунге, проводящего невыгодную для России политику привлечения иностранного капитала, Катков обвинял в космополитизме и вел против него пропагандистскую кампанию, закончившуюся отставкой министра.
О своих внешнеполитических взглядах Катков писал 20 июля 1886, ровно за год до смерти: «Мы гораздо более можем способствовать обеспечению всеобщего мира, если мы в нашей политике будем самостоятельно управляться собственным чутьем и смыслом… Не отвлеченными принципами должны мы руководствоваться, а тем, что понятно говорит сердцу всякого благом для Отечества… Только тот и может быть нам истинным союзником, кого ход событий сблизит с живыми и существенными интересами нашего Отечества, будь то президент Соединенных Штатов или богдыхан Китайский. Нам нет надобности справляться, в какую клетку помещают классификаторы то или другое правительство. Мы должны знать только интересы нашего Отечества и руководствоваться в наших делах, наших сближениях и разрывах только нашим долгом пред судьбами России».
Следует отметить заметный вклад Каткова в развитие русской культуры. На страницах его изданий печатались практически все классики русской литературы 2-й пол. XIX в.: И. С. Тургенев («Накануне», «Отцы и дети», «Дым»), Л. Н. Толстой (которому Катков дал путевку в жизнь, поместив в своих изданиях его первое произведение «Казаки», а затем также «Севастопольские рассказы», «Войну и мир», «Анну Каренину», Ф. М. Достоевский (все произведения 60—80-х), Н. С. Лесков («Соборяне», «Запечатленный ангел», «Захудалый род»). Печатались также произведения К. Н. Леонтьева, братьев Аксаковых, И. А. Гончарова, И. И. Лажечникова, А. Ф. Писемского, Б. М. Маркевича. Именно Катков ознакомил читающую Россию с философией П. Д. Юркевича, историческими трудами С. М. Соловьева. Катков нередко сам предлагал писателям темы для сочинений (напр., именно он предложил Ф. М. Достоевскому сюжет «Бесов»). Характерно, что Катков тщательно редактировал присланные ему произведения, порой заставляя писателей переписывать целые главы. Катков как издатель и редактор оказал заметное влияние на развитие русской литературы 50—80-х XIX в., едва ли не самого творческого для нее времени. Он не только издавал литературу, но и заботился о расширении грамотности в народе. Воспитать всесторонне образованного гражданина, по мнению Каткова, могло классическое гуманитарное образование. Эту мысль он не только пропагандировал на страницах своих изданий, ведя борьбу с несколькими министрами просвещения, но и на собственные средства открыл в 1868 в Москве Лицей им. Цесаревича Николая. В 1872 при Лицее была учреждена Ломоносовская учительская семинария для бесплатного обучения мальчиков из народа для подготовки к учительству. Катков оставил после себя большую группу публицистов национального направления, в число которых входили Л. А. Тихомиров, Ю. Н. Говоруха-Отрок, В. А. Грингмут и ряд других, продолжавших дело своего учителя.
Катков скончался в своем имении в с. Знаменском Подольского у. Московской губ. Похоронен в Московском Алексеевском монастыре. После революции кладбище монастыря было разрушено, могила Каткова не сохранилась.
Лебедев С. В. Hrono.ru
Свернуть
