Каких героев больше, вымышленных или имеющих прототипы?

Этот вопрос — от @mansvetovaart из Инстаграма: «Каких героев в Ваших книгах больше, вымышленных или имеющих прототипы? И как часто Вы используете жизненные истории или ситуации в своих произведениях? Спрашиваю потому, что сколько живу, столько удивляюсь, какие жизнь иногда преподносит сюжеты, что думаешь зачастую: если б в книжке прочел — не поверил бы!»

Литература для меня прежде всего территория fiction в прямом смысле слова — фантазия, вымысел. В отличие от журналистики, в которую я пришла в 17 лет, и где идет жесткая привязка к реальности и ценится точность фактов. Так, мне часто приходилось писать очерки — рассказы о заслуженных людях. На газетной страничке должна была поместиться целая человеческая жизнь, характер, яркие события — и еще остаться место для фотографий. Сейчас этот жанр, похоже, вымер, в таком ключе пишут разве что о звездах, а раньше это мог быть учитель, студент, инженер. И это была большая ответственность, потому что газетную вырезку могли повесить на работе или в подъезде. И ценились именно прямое отражение жизни и правдивость изображения.

А когда в городской газете впервые напечатали мой рассказ, моему изумлению не было предела: несколько знакомых отчаянно спорили — каждый утверждал, что это он является прототипом! А рассказ был вымышленным. Но объяснять это было бесполезно, все считали, что они правы и им лучше знать. Так я обнаружила, что fiction живет по своим законам, и каждый вычитывает там что-то свое, а интерпретаций столько же, сколько читателей. И если какого-то смысла ты не вкладывал, его всё равно обнаружат, а потом ты и с прототипом познакомишься)

Так что я спокойно продолжаю сочинять персонажей в свое удовольствие! Конечно, щедро отдавая им и факты своей биографии, и свои мысли, и черты знакомых и незнакомых — но это всегда детали, полностью «списанных с натуры» героев у меня нет.

Исключение из правила — почти невидимый персонаж из «Лесная сказка» — дедушка главной героини, от которого осталась тетрадка с записями, и Лиза пытается по этим записям понять, что он был за человек, и ведет с ним диалог. Вот у него есть прототип — мой настоящий дед, которого я никогда не видела (он родился до 1890 года) и личность которого так же пыталась для себя восстановить.

«Лиза пробегала очередные несколько строчек – и прояснялся облик потайного дедушки, о котором никому нельзя рассказывать и с которым можно разговаривать лишь мысленно. Молодой моряк уже не стоял, вытянувшись в струнку, в фотографическом салоне Санкт-Петербурга, он присел рядом с Лизой, и лицо его уже не было застывшим и немигающим. Оно чем-то напоминало Филиппа («Негативы сохраняются»), потому что это было доброжелательное лицо со спрятанной улыбкой. Главное, теперь он не молчал, он передавал свои мысли, которые просвечивали через чужие.

Бывший моряк работал на белогорском заводе простым слесарем. Нестандартный слесарь-интеллигент. Отец – уездный писарь, один брат – сельский учитель, второй – земский врач. А сам он предпочел зарабатывать хлеб в поте лица и женился на крестьянке, прямо по Льву Толстому. Чего здесь больше – подчинения обстоятельствам, собственных склонностей? И есть ли тут место свободе – или одной только сплошной зависимости? А если биографию диктует лишь стремление сохранить жизнь, куда девать любовь к бабушке, старомодно церемонную? Мама рассказывала, что они при детях – трех дочерях – называли друг друга только на «вы» и по имени-отчеству. Кстати, у Дмитрия Сергеевича и Лизы такие же церемонии. И у Ани с ее неведомой любовью. Наследственное, что ли?

Да нет, какое тут спасение шкуры! Не было тогда «стула, который не проваливается», никакая измазанная пролетарской сажей физиономия не могла служить гарантией! Просто повезло – прожил человек, можно сказать, счастливую жизнь и умер своей смертью. Но сказать это можно только сейчас, из будущего, а тогда, когда он еще не знал, что это и есть счастливая жизнь, – каково жилось по двойным стандартам этому человеку с военной выправкой и честными серыми глазами? Которого, по словам мамы, «все любили». И вот он слушает бодрое радио и читает газету «Правда», а потом – свои старорежимные книжки, которые если бы нашли... Да еще не боится делать записи в тетрадке, которую если бы нашли…»