100 лучших романов XXI века, журнал "Афиша" — 99 книг — стр. 5

Беллетризованная автобиография израильского писателя — великого рассказчика, чья юность пришлась на годы становления Эрец-Исраэль. Квинтэссенция — и национальное достояние — современного Израиля.

Александр Архангельский: «Амос Оз относится к числу писателей, которые всю жизнь пишут одну книгу в разных видах. То есть сюжеты не имеют ничего общего, а корень всех замыслов — один. И в какой-то момент удается написать роман, который словно поглощает все, что было написано раньше. «Повесть о любви и тьме» — именно такая книга, большая, спокойная и размеренная, поначалу даже кажущаяся занудной. Сюжет похож на сжимающуюся и разжимающуюся пружину, автор то подходит к главному нерву, то в ужасе отскакивает от него — и начинает заборматывать боль. Но в конце концов бросается как в омут и рассказывает о самоубийстве матери, выстраивая вокруг этого события другие сюжеты и останавливаясь перед неразрешенной загадкой: зачем нужна жизнь и что означает смерть».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:54

Роман о человеке длинной воли, который угодил в тюрьму, понял, что никакой тюрьмы нет, — и трансформировался в Настоящего Героя.

Галина Юзефович: «Этот роман — чистая огненная энергия, огромный электрический разряд, бьющий напрямую не в мозг даже, а куда-то в позвоночник. Есть тексты, с которыми нужно договариваться, искать точки соприкосновения, — так вот «Сажайте, и вырастет» совершенно не тот случай. История банкира, превращающегося в зэка, работает независимо от того, что вы думаете про «лихие девяностые», про брутальную маскулинность и романы из тюремной жизни. Просто открываете книгу — и обреченно перелистываете страницу за страницей, без перерывов на сон, еду и размышления. Никаких сложный идей или суждений, пригодных для дальнейшего использования в светской беседе, — просто законсервированный фрагмент времени со всеми его вкусами, запахами и эмоциями, в который читателя затягивает, как в невероятной мощности энергетическую воронку».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:58

Попавшая в шорт-лист «Большой книги» история одного кишащего эксцентриками провинциального города — и одной его обитательницы, актрисы, лауреатки Сталинской премии. Так выглядит магический реализм в отечественном изводе.

Евгений Водолазкин: «Безусловно, самый сильный роман Юрия Буйды — исторический и метафизический одновременно. Он лишний раз убеждает нас в том, что исторические драмы связаны с личными драмами не напрямую. Диалектика их взаимоотношений не вполне понятна, ясно лишь, что она не так проста, как порой может показаться. В «Синей крови» есть что-то от Маркеса, но не потому, что автор любит современную латиноамериканскую литературу (я не знаю, как он к ней относится), а оттого скорее, что отечественная жизнь предоставляет человеку пишущему не менее экзотический материал для интерпретации. Как говорят в литературоведении, сходство не генетическое, а типологическое. Причем сходство это, замечу, не только в поэтике, но и в глубине повествования».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:59

Дебют, сделавший автора знаменитым, а демонизированный после событий 90-х народ — более понятным для чужаков. Цикл повестей и рассказов о чеченской войне, отношениях с родиной, детских воспоминаниях, интернациональной дружбе и великом прошлом.

Алексей Цветков: «Я горжусь, что был первым издателем этой книги. Вовремя выдернул ее из огромной бумажной кипы на столе, куда складывали свои рукопи­си десятки утопистов, радикалов и просто безумцев, приходивших к нам в «Ультра.Культуру». «Чеченец» — античный герой, бросающий вызов судьбе и постоянно занятый внутренним джихадом. Местный Коупленд — так точно схвачено чувство: пока ты сидишь в любимом кафе, в бесконечном космосе уже летит метеорит, который огненным митболом точно нацелен тебе в голову. Рождает­ся ли такое ощущение бытия из опыта войн и распада общества? Или ­реальная война и социальный дребезг есть только следствие хищной ­пустоты, зияющей внутри каждого из нас?»

Hispida 12 марта 2014 г., 12:10

Hispida 10 марта 2014 г., 20:35

Холодно принятый — и близкий к гениальности — роман про композитора, пожертвовавшего личным счастьем ради поиска музыкальной истины; пол­романа — экспрессивные описания не существующей на самом деле музыки.

Феликс Сандалов: «Сергей Самсонов появился в русской литературе ниоткуда и сразу же, в свои 27 лет, сочинил выдающуюся сагу о композиторе, сложенную на манер симфонии. Хотите рефрен? Пожалуйста — бесплодность автора, потерявшего способность слышать новую музыку, рифмуется с бесплодностью его жены и глухотой современного общества. Контрапункт? Вот вам монолог кумира главного героя, репрессированного композитора (отдаленно напоминающего реальную жертву режима Александра Мосолова), с жаром доказывающего, что главная функция композитора — угождать слушателю и следовать канону. Желаете коду? О, с этим в «Аномалии Камлаева» все в порядке — сложно найти более катарсический и оглушительный финал в отечественной литературе XXI века».

Hispida 10 марта 2014 г., 20:40

«Богемно-интеллектуальные круги Москвы» визжат, хохочут и подпрыгивают интенсивнее обычного: обнаружен коридор между 1960 и 2000 годами. Один из страннейших гран-гиньолей эксцентричного мистика.

Феликс Сандалов: «Блуждающее время» можно воспринимать как мистический детектив, происходящий во все еще «старой» Москве: когда «Проект ОГИ» уже открылся, но город еще не мутировал в большой ТЦ, — поэтому в ходе чтения легко стать заложником ностальгии. Если же отрешиться от контекста и, даже более того, от текста — то «Блуждающее время» перестает быть просто книгой о приключениях слабохарактерного интеллигента между эпохами и мирами: это ключ от опасного прохода напрямую в запредельное — надо лишь внимательнее смотреть между строк. Мамлееву можно уподобить разве что группу Coil, которая, сочиняя песни, прежде всего разрабатывала манкие и неоднозначные магические пути отступления — иметь дело с «Блуждающим временем» тоже стоит только на свой страх и риск».

Hispida 10 марта 2014 г., 20:48

«Экспериментальное» произведение — третий роман петербуржского автора, военного преподавателя иностранных языков, выглядящий как поэма в прозе, лирический дневник перемещений рассказчика по Петербургу и окрестностям. Премия им. Андрея Белого.

Дмитрий Волчек: «Александр Ильянен пишет идеальную русскую книгу: роман-дневник, беспечный и глубокий, как Волга или Ока, но грязные ручьи повседневности в него, к счастью, не впадают. Роман «Бутик Vanity» — это литература из несуществующего Петербурга, города, больше похожего на Париж, чем на логово кооператива «Озеро», и герой, как и автор, так проворно жонглирует французскими и русскими словами, что они сливаются в новый небывалый язык. Сейчас, когда литературу захватили, замучили и до посинения отлупили омоновцы, книги Ильянена выглядят необычайно — словно их не в современной России написали, а сбросили на волшебном парашюте с Сатурна или Урана».

Hispida 10 марта 2014 г., 20:49

Экспериментальное, в духе Роб-Грийе, произведение, в котором рассказчик на протяжении года с максимальной тщательностью регистрирует все, что с ним происходит — или не происходит.

Роман Сенчин: «Удивительная книга, которая очень точно показывает жизнь обычного жителя российского мегаполиса. У этого жителя много перемещений по городу, командировок, множество людей вокруг, аксессуаров, компьютерных игр, услышанных слов, много зачатков мыслей, планов, идей. Но в итоге лишь усталость, опустошение и желание упасть на кровать — принять горизонтальное положение. Дмитрий Данилов безжалостно фиксирует суету и пустоту каждого дня, выбрав для этого безжалостную форму дневника. Форма архаическая, почти графоманская ныне, но именно она позволяет автору не уйти в беллетристику, не заслонить ужас бесцельного существования увлекательным сюжетом. Этот текст колет и царапает, не позволяет слишком крепко спать».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:06

Комедия про современную жизнь, дружбу и модерн-арт: трое 45-летних питерских чудаков, шутов гороховых, словом, типичные «лишние люди», наслушавшись ахинеи про современное искусство, объявляют себя «актуальными художниками» — и купаются в океанах абсурда.

Евгений Водолазкин: «Грачи улетели» — грустная, в сущности, история, но даже сквозь ее грусть просвечивает — и это так свойственно Сергею Носову — радость и легкость бытия. Это первоклассный петербургский текст, точнее сказать — одна из разновидностей многогранного петербургского текста. От города никуда не деться, он присутствует в романе архитектурно, топонимически и, конечно же, ментально — пронизывая все повествование. В финальной сцене герой неожиданно сознается в совершенном им убийстве, но ему, надо полагать, не поверят: питерские менты тоже ведь читали Достоевского».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:07

Фантасмагоричная одиссея травмированного многолетним заключением человека, одержимого идеей мести — и убеждающегося, что жизнь есть сон.

Игорь Гулин: «Книги французского писателя, публикующегося под русским псевдонимом Володин, напоминают одновременно русскую прозу XX века, французский «новый роман» и эксцентричную постапокалиптическую фантастику. «Дондог» — рассказ о революционере, возвращающемся из лагерей в гротескный капиталистический город. Он почти утратил человеческий облик, гордость, память, а в сознании остались пять имен — те, кто виноват в его бедах. Классическая история мести, укладывающаяся в последние часы жизни героя. Соединив стилистическую изощренность с приемами массового чтива, Володин изобрел способ радикального переосмысления всех исторических трагедий XX века — геноцидов, лагерей. Роман почти беспросветный, но в его тьме созревает завораживающая и странная сила, воля к героическим метаморфозам — людей, существ, историй и истории».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:11

Бесхитростная — однако амбициозная: героиня и есть «сама Россия» — повесть про сугубо неофициальное путешествие простой русской женщины, клона Арины Родионовны, на нелепый пушкинский праздник.

Александр Архангельский: «В книге «Дорога обратно» всего 60 страниц. Между тем подзаголовок тут четкий и жесткий: роман. Это не роман объема, это роман охвата; героиня одновременно и похожа, и не похожа на солженицынскую Матрену, она связана, страшно выговорить, с народом, но предельно далека от натужной праведности. Просто бредет с похмелья из Пушкинских Гор во Псков, встречается с людьми, жалеет себя… Сказать, что в лице Марии автор изобразил «всю Россию», — значит подставить и автора, и его короткий роман, напугать потенциального читателя до смерти, теперь такое лабают только замшелые соцреалисты-патриоты… Но Дмитриев пишет не о символической России, он пишет о реальной русской бабе, пронзительно пишет, без натуги. А в целом получается судьба — и ее, и наша, и страны».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:11

Выросший из журналистского расследования загадочного убийства Нины Уманской (1943 год), стилистически изощренный роман о связи сталинской эпохи, 70-х и современности. Премия «Большая книга».

Захар Прилепин: «У нас на глазах появился великий текст, написанный с такой нерукотворной мощью, что я до сих пор не отойду от впечатления. Собственно, и не собираюсь отходить. В историю можно оступиться, как в болото, — вот об этом роман. Только глупцы выставляют истории оценки — она находится вне оценочных категорий. Рискнувший всерьез забраться туда — пропадает без следа. На стене моей комнатки есть 11 портретов моих любимых литераторов всех времен и народов. В их числе один молодой (фотография конца 80-х) парень. На снимке он почему-то очень похож на Башлачева. Но это не Башлачев. Собственно, его никто и не узнает. «Кто это?» — спрашивают. «Есенин», — говорю. «Нет, вот рядом». — «Лимонов». — «Да нет, вот этот…» Вот этот и есть».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:19

Фарсовый — но пропитанный горечью, ведь ХХ век так и не стал веком Германии — роман про немца-мечтателя, который помешался на пользе кокосов и стал плантатором на Новой Гвинее. Карикатура на историю ХХ века.

Кирилл Кобрин: «Эта книга написана поверх европейской модернистской литературы — и европейской истории — XX века. Но это не трагедия, которая превращена в фарс, нет, это жестокий бессмысленный фарс, написанный именно как жестокий бессмысленный фарс. Слово «Империя» в названии книги — это не Германская империя и никакая другая, это империя как тип западного сознания, возникший в XIX веке и приведший к Первой мировой. Империя колоний, империя «бремени белого человека», империя Позитивного Знания и Прогресса. Сейчас о тех временах часто вспоминают (спохватились, голубчики!) с ностальгией. Крахт же показывает, насколько зловещей комедией это было все тогда, сто лет назад, причем показывает будто бы изнутри».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:20

Чрезвычайно горький роман о cтариках, которые участвовали в войне, но даже полвека спустя не забыли, как государство уничтожало своих граждан и практиковало отрицательную селекцию. Очень крепкие сцены, трехмерные характеры.

Михаил Котомин: «Считаю, что это абсолютно недооцененный роман, который, к сожалению, почти не был замечен ни прессой, ни читателями. А потенциал книги — практически потенциал русской версии «Поправок», большая история, которая пересекает весь XX век, несколько кругов и систем персонажей. Это большая психологическая проза, которая описывает события от Великой Отечественной войны до середины девяностых. Войскунский сохранил эту школу занимательного рассказывания историй и, безусловно, описал свою биографию. Это такой обзорный и ретроспективный взгляд на русский XX век, на перестройку и девяностые, о таком романе ­можно было только мечтать, но как-то не сложилось».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:59

Коллекция занимательных побасенок о чудесных явлениях и людях, так или иначе связанных с православной культурой, плюс ответы на неотложные вопросы: бесы ли покемоны и что делать девочкам, к которым прилетает Гарри Поттер.

Валерия Пустовая: «Книга о пастырях и пастве наших дней, опередившая нынешний бум церковной очеркистики. Умелое растяжение границ между выдумкой и полевым исследованием, дробная структура из анекдотически коротких рассказцев, мерцающие колебания авторского пафоса от пародии до рождественской сказки остаются самым точным методом светского описания церковной жизни. Отнюдь не подвижническую обыденность Кучерская вплавляет в древнюю форму патерика. И тем самым дает читателю ключ к восприятию парадоксального соединения мирских заблуждений и благодати в практике прихожан. Подводя иронический итог постсоветскому неофитству, ­Кучерская сумела удержать в книге взлетающий и срывающийся дух первого приобщения к живой вере».

Hispida 12 марта 2014 г., 12:01

Ироничное — но монументальное — жизнеописание вымышленного философа-эзотерика Платона Чудотворцева, специалиста по Граалю, отгадывающего тайну бессмертия, секрет «Собаки Баскервилей» и подлинную героиню «Горя от ума».

Катя Морозова: «Воскресенье в Третьем Риме» философа и переводчика Владимира Микушевича приходится уже на XXI век, хотя душа этой книги принадлежит совсем другому временному измерению. Эзотерик и мистик Платон Чудотворцев — вымышленный герой Микушевича — наделен чертами чуть ли не всех ключевых для русской культуры личностей. Лосев и Бахтин — лишь верхушка айсберга. Микушевич, блистательный переводчик, словно прошел сквозь разделяющие разные языки стены и научился видеть за ними скрытые смыслы. Этот текст поражает лингвистическими приемами, с помощью которых слова становятся носителями самых неожиданных смыслов, и на них, в свою очередь, строятся теории, которые по-новому объясняют ход истории XX века».

Hispida 10 марта 2014 г., 20:53

Озадачивающая литературная — написанная на оригинальном языке, не вполне совпадающем с русским, — жуткая сказка о переселении душ, малых народах, похищенных этнографах, шаманах и воскрешении умерших детей.

Петр Фаворов: «Первый и, скорее всего, единственный роман Петрушевской, непревзойденного в российской словесности мастера треснуть читателя свинчаткой бытовой мерзости. История про неприятности этнографа, изучающего вымирающую сибирскую народность энтти, быстро превращается в историю вымирания самого этнографа, чья душа по нелепому стечению обстоятельств переселяется в тело уголовника Валеры. Мучительное подчинение высокого разума низкой плоти. На самом деле нет ничего страшнее этого романа и его особой, вязкой мерзости, которая умудряется, оставаясь в каком-то смысле бытовой, стать еще и метафизической — впрочем, так, наверное, оно в жизни и бывает».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:47

Сценарий мистического триллера о поездке группы бандитов из Крыма в Москву за наследством. Как «Чужая» — но не в 90-е, а в наше время; сменилась и эпоха, и характеры.

Георгий Мхеидзе: «Огненное погребение» — роман менее популярный, чем «Чужая», которая впечатлила даже Эрнста и породила экранизацию, но, на мой взгляд, намного более тонкий и мастерский. Это вещь мистическая и вместе с тем очень убедительная. Это роман о человеке, в адольфычевском понимании — авторитетном сидельце, отошедшем от дел. Он тихо сторожит в Крыму ­какую-то базу, но случайно встречает своего бывшего товарища, и тот ему сообщает, что есть еще кое-какое денежное дело в Москве. Они едут в столицу в компании двух отморозков и цыганки с экстрасенсорными способностями. Дорога назад для них оказывается намного страшнее — то есть хоть и похоже на «Чужую», но финал на порядок мощнее».

Hispida 12 марта 2014 г., 11:50