5

Любое чётное число не меньшее четырёх можно представить в виде суммы двух простых чисел. Любого чоткага писателя можно представить в виде двух других собратьев по перу. Отчасти это напоминает игру в "изысканный труп" с картинками - лист складывается в несколько раз, и участники поочередно рисуют голову, туловище и ноги кадавра. Бориса Виана, наверное, разумнее было бы дорисовать до чародея, околдовавшего толпы французских модников, которые закачались в экстазе и принялись напевать своё брачное "za-zou za-zou za-zou za-zou-zé", но у меня не было ни малейшей зацепки - только карандаш и лист бумаги. Поэтому я быстро набросала на нём голову Кафки, и, чуть подумав, добавила Францу грустные усы Джеймса Барри.

Оба они сказочники. А в гибридном сказочном мире Виана из страны Нетинебудет герои попадают прямиком в кафкианский ад, где винтовки нужно выращивать, согревая теплом тела, а фей Динь-Динь наверняка давят кулаками, как в каком-нибудь эрогуро. И доктор, который поставит больной девочке стеклянную штучку под мышку и напоит её из чашечки с носиком, ничем не сможет помочь. Грустная и немного игрушечная "Пена дней" вызывает тоску о том, чем никогда не владел, но предположительно утратил, и о счастье, которое суждено только эгоистичным божкам Барби и Кену, но никак не нам, простым смертным.

На первых страницах правила игры немного настораживали; думалось, что меня будет мутить от навязчивых сочетаний гротеска и изящества. В конце концов, это не я приняла правила, а они - меня, и в темпе буги протащили через весь роман. Кстати, вот уж никогда бы не думала, кого опасаться, - спойлером меня наградил Слотердайк, который практически полностью пересказал последнюю страницу "Пены" в эссе, посвященном цинизму государства. А еще тот, кто подарил мне книжку, очень похож на самого Виана. О самой книге я говорю мало только потому, что хочу вас пощадить и не раскрыть главной тайны. А впрочем, черт с вами - главная тайна состоит в том, что "Пена дней" противоречит всяческим ожиданиям. Имея в качестве читательского опыта "Я приду плюнуть на ваши могилы" и обложку с какой-то кумпарситой, я получила городок в табакерке, восемь марципановых поросят и воздушный шарик; под конец не имеет значения даже то, что у меня это всё отобрали. Кстати, замечательная находка Виана - не давать персонажам думать. Обычно писатели, берущиеся за повествование "от лица господа Бога", не только читают мысли персонажей, но и не гнушаются озвучивать их читателям (баронесса сочла, графиня решила, виконт сообразил). Немногие из обнародованных мыслей Колена звучат так:

«Если я сумею сделать двадцать шагов, ни разу не наступив на белое, — подумал Колен, — то завтра у меня на носу не вскочит прыщ». «Ах, все это глупости, идиотизм какой-то, — сказал он себе, в девятый раз наступая на белую полосу, — прыща у меня все равно не будет».

Немного назойливый, переливающийся красивостями и каламбурами язык книги подчеркивает кипучий эгоцентризм молодости; эгоцентризм, с которым "ми цілу жизнь їбемось як кроти, як та мушка ми літаєм" (с), и который, стоит жизни больно укусить живущего за ляжку, заставляет его топтать муравейники и жаждать постнатального самоаборта. Две сцены на катке - зарисовки к тому, какими микроскопическими становятся окружающие, когда - соответственно - витаешь в облаках и плюешь на чужие заботы или обзаводишься непосильной ношей (когда твоя девушка больна, лалала) и плюешь на чужие заботы с удвоенной силой. А над всем этим - меланхолическое эхо: любишь катаццо, люби и саночки возить, мазафака.

Короче, мистер Скелмерсдейл просыпается на Олдингтонском бугре, а в карманах у него полным-полно золы, и чёрта с два он снова вернется к своей королеве фей. Потому что чудес не бывает.