Рецензии

Автор скрупулёзно, по кусочкам, собрала трагичную и масштабную историю ГУЛАГа. Могу предположить, что на сегодняшний день эта книга является наиболее подробным описанием советских лагерей, где так или иначе затрагивается большинство аспектов, проливающих свет на предмет исследования. Под её обложкой мы находим детальное описание того, как была организована жизнь узников в СССР. Изучаются истоки лагерной системы и её эволюция. Рассказывается, как заключённые работали, чем питались, где они спали и как с ними обращались их тюремщики.
Энн Эпплбаум показывает, какие трансформации переживали советские лагеря.
1940-е гг. стали зенитом лагерной системы. После смерти Сталина началась постепенная разборка конструкции ГУЛАГа, но это был постепенный процесс, требовавший времени.

Хотя трудовые лагеря были разбросаны по всей территории Советского Союза, условия содержания в них диктовались непосредственно из Москвы. Многочисленные отчёты и письма лагерных начальников вышестоящим чинам в Москве подтверждают это.
О том, что Сталин прекрасно обо всём знал и лично контролировал репрессии, пишет в своей биографии советского вождя и Олег Хлевнюк.
Правила в лагерях были так продуманы, чтобы намеренно унижать заключённых, лишать их человеческого достоинства. Политические заключённые превращались в категорию «врагов», которые больше не подлежат перевоспитанию и с которыми необходимо бороться.

Автор убедительно развенчивает миф о якобы экономической эффективности рабского труда. Цифры показывают, что ГУЛАГ не был экономически выгоден ни на одном из этапов своего существования. Подтверждается тезис о том, что даже относительно свободные люди работают лучше и продуктивнее рабов.

Негативно оценивается роль очерка о Соловках, написанная Максимом Горьким после посещения им острова в 1929 году. В нём писатель положительно отзывается о «перековке» людей, предпринимаемой большевистским руководством.

Ранняя большевистская пропаганда защищала революционное насилие как необходимое, но временное зло, как очищающее средство, применяемое в переходный период. Горький, с другой стороны, придал институционализированному насилию Соловков вид органической части нового порядка и тем самым способствовал примирению общества с растущей властью тоталитарного государства.

Автор использует разноплановые свидетельства из первых рук - мемуары прошедших через лагеря узников, письма и отчёты работников ГУЛАГа, доступные архивные документы и данные по статистике.
Она стремится дать голос как можно большему числу очевидцев. Некоторые имена авторов воспоминаний были для меня новыми, с другими я была знакома. Многие приводимые в книге выдержки из мемуаров были мне известны. Среди них воспоминания Ольги Адамовой-Слиозберг, Евгении Гинзбург и югославского коммуниста Карло Штайнера.
Такая многоголосица имеет очевидные плюсы, но мне показалось, что можно было бы проявить большую избирательность в выборе голосов. Это позволило бы сократить и без того объёмную книгу без какого-либо ущерба в донесении опыта переживших ГУЛАГ до современного читателя.
Наряду с аутентичными свидетельствами жертв террора, автор довольно часто ссылается на художественные или художественно переработанные тексты. В частности, «Архипелаг ГУЛАГ» и «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Мне такие неоднократные отсылки показались, как минимум, лишними.

Любопытно, что Генри Уоллес, вице-президент США, посетил Колыму в мае 1944 года. Встреча была организована так, что высокий гость так и не понял, что посещает трудовой лагерь. Надо добавить, что визит Уоллеса пришёлся на пик советско-американской дружбы военного времени.

Эта книга не только об истории советских лагерей, но и о сложном наследии, которое они оставили. Память о том периоде противоречива и до сих пор вызывает эмоциональный отклик в обществе, что часто мешает осмыслению и принятию. Эпплбаум, опираясь на свои беседы с простыми людьми, приводит возможные объяснения, почему многие в России предпочли бы отвернуться от этой мрачной страницы своего прошлого.

Во время моих последующих поездок по России я много раз сталкивалась с этими четырьмя вариантами отношения к моей работе. “Это не ваше дело” и “Это неактуально” – реакции вполне обычные. Самая, пожалуй, распространенная реакция – молчание, отсутствие внятного суждения, пожатие плеч. Но встречались и такие, кто понимал, почему важно знать о прошлом, и хотел, чтобы легче было узнать больше.

Также отмечается, что слишком много потрясений люди на постсоветском пространстве испытали в 80-90-е гг. прошлого века. Они могли в некотором роде заслонить испытания, выпавшие на долю их предков во времена ГУЛАГа.

Резюмируя, хорошая, подробная журналистская работа, которая могла бы, на мой взгляд, выиграть от некоторого сокращения и более тщательного подхода к выбору источников.
Моя оценка ~ 3.75.

Не поймите превратно: я накопила достаточно хвалебных эпитетов на целый велеречивый мадригал, расходящийся по швам от восторга. Но, как ни стараюсь излить свои чувства в отзыве, который день получается всё равно: Вот так Даррелл-старший! Ну, даёт! Где меня носило столько лет, чтоб не удосужиться это прочесть?! Каким местом я думала? Пусть же этот бессвязный текст хоть отчасти искупит мою глупость, хотя "Горькие лимоны" и так не обижены прекрасными рецензиями.

Всё началось с того, что некий сорокалетний дипломат, решив полностью посвятить себя литературному труду, переехал на райский остров в Средиземном море, где родилась из морской пены сама богиня любви.
Но идиллия отменяется, и вечер, как говорится, резко перестаёт быть томным:

— И что ты мне на это ответишь, англичанин? О чем ты думаешь? Что, так стыдно, что и сказать нечего?
— Я думаю о своем брате, — ровным тоном ответил я.
— О каком еще брате? — переспросил он, слегка смешавшись от этого неожиданного поворота темы.
— О моем брате. Он погиб при Фермопилах, сражаясь плечом к плечу с греками.

Естественно, ни один из братьев Лоуренса Даррелла не погиб ни при каких Фермопилах, но чего не скажешь, чтобы не получить по физиономии на почве межнациональной розни? Мистер Ларри приехал на Кипр с уже сложившимся по старинным трактатам мнением о киприотах: "настолько терпеливы, что Господь в милости Своей воздал им по заслугам; даже став правителем, киприот остается тем, кем и был от рождения, рабом и заложником; протестовать они попросту не привыкли". Да-да, кроткие, всевыносящие, бесхитростные дети природы, преклоняющиеся перед рыцарственными князьями-англичанами...
Кто здесь наивное дитя — время покажет.
Фамильный даррелловский юмор раскрывается в первых же главах. Очаровательный глава преступного мира, психологическая дуэль под кодовым названием "торги", деревенька Беллапаис, чьи жители — самые ленивые и дружелюбные на всём Кипре. Близкие по тону пасторали — у Даррелла-младшего в "Птицах, зверях и родственниках". Кстати, Джерри промелькнёт в эпизодах, облагодетельствовав старшего братца воспоминаниями о коварной сове и блюющей ящерке. Солнце, вино, колоритные народные пословицы:

Работа тяжела, но без работы тяжелее.

Не обязательно лезть в ад, чтобы прикурить сигарету.

Если камень упадет на яйцо — тем хуже для яйца; Если яйцо упадет на камень — тем хуже для яйца.

Скоро маленький Кипр, очертаниями похожий на белку-летягу, без милосердия разрежут на две части: греческую и турецкую, православную и исламскую. Скоро город, где играют дети, где греются на скамеечках старики, опустошат и забросят. Скоро загремят взрывы, и молодые ребята пойдут заниматься самым абсурдным, что есть на свете: убивать за свободу. Лоуренс Даррелл тогда преподавал в гимназии; вот его ученики...

— Ничего больше не хочу об этом слышать. Они же все сумасшедшие. Я больше так не могу. Сперва они бросают бомбу, а после этого собираются спокойно идти в школу и сдавать выпускные экзамены: а я, получается, фашист, потому что не позволяю им это сделать! — Он [начальник тюрьмы] застонал и принялся раскачиваться из стороны в сторону. — Я чувствую себя кем-то вроде тюремной няньки. Неужели все греки такие же ненормальные, как эти зас...цы?
Ответ мог быть только один: да.
— Ну, значит, мне вообще тут делать нечего...

Именно сейчас, когда Кипр снова на опасном перепутье, "Горькие лимоны" актуальны как никогда. Прекрасно написанное и прекрасно переведённое прощание с иллюзиями. Вот так Даррелл-старший! Ну, даёт!

С Барнсом у меня...ммм...сложные отношения. Ему-то всё равно, а я после каждой его книги думаю, что ближайшие лет ..дцать не буду его больше читать. И тем не менее я возвращаюсь и возвращаюсь...

Проза Барнса не слишком образна, а моментами откровенно эссеистична. Среди его "умных" мыслей полно шаблонов. Но оторваться от книги, если уже поймал её настроение, невозможно. В этом романе Барнс пользуется своим стандартным приёмом: второстепенная, но яркая историческая личность, окруженная, будто туго прилегающим корсетом, своим временем.

Веселая Англия, золотой век, Прекрасная эпоха: такие блескучие ярлыки всегда навешиваются задним числом. Году этак в 1895-м или 1900-м никто в Париже не говорил: «Мы живем в Прекрасную эпоху, нужно взять от нее как можно больше».

Доктор Самюэль Поцци - центр этой истории. Но, поверьте, ему здесь досталось меньше внимания, чем его другу?знакомцу?покровителю? графу Монтескье, который в парижском бомонде в это время играл роль наподобие той, какая досталась в Лондоне Уайльду. С той лишь разницей, что граф был меньше одарён литературно, зато он стопроцентно был прототипом главного героя нашумевшего тогда романа Гюисманса "Наоборот" - его главный герой дез Эсенс прямо списан с графа вплоть до интерьера его дома и золочёной черепахи. Барнс пишет:

как отмечают многие биографы, нам, к сожалению, не дано выбирать друзей для главного героя.

Друзья, любовницы, пациенты - всё окружение Поцци - яркие люди, составлявшие богемную,а иногда и политическую верхушку Парижа. Почему все так желали лечиться у него, при том, что постоянно ходили слухи о том, что он соблазняет пациенток и т.п.? Наверно, суть это явления кроется в том, что вот так воспринимал Поцци долг врача:

Я хотел бы научить молодых врачей, которые будут стажироваться в этой клинике, осматривать больных, не вызывая у них страха, и беседовать с ними, в зависимости от ситуации, мягко или сурово, но не допуская ни фамильярности, ни грубости.

И вообще это было время медицинского прорыва и постоянных открытий. Не поверите, но после этой книги я окончательно уверилась, что бедный Шарик, превращённый рукой хирурга в человека, - скорее всего лишь преувеличение, а не чистая фантазия Булгакова. Вот на каких показах приходилось бывать доктору Поцци:

...собака с перевязанной шеей – сонные артерии были удалены и заморожены для последующих пересадок; две собаки, каждая с пересаженной от третьего животного передней лапой; еще пара собак – с пересаженными друг от друга почками. Была там и собака, у которой изъяли левую почку, чтобы в течение часа выдержать этот орган в растворе Локка, вживить обратно, а потом окончательно удалить правую почку; и что поразительно: собака не только выжила после этих манипуляций, но впоследствии еще и принесла одиннадцать щенков. Каррель продемонстрировал Поцци свою методику венесекции, пережатия и сшивания сонной артерии.

Сам же Поцци всеми силами добивался и добился открытия кафедры гинекологии при университете, был одним из пионеров лапаротомии, в конце концов - он был среди первых сторонников дезинфекции рук хирургом перед операцией. Помимо этого, это был коллекционер редкостей, любовник Сары Бернар, которого она называла Доктор Любовь, человек, который в почтенном возрасте и при всех врачебных регалиях отправился на войну, вездесущий парижский бонвиван, без которого не обходились дуэли, сплетнические посиделки в мансарде братьев Гонкуров, и одновременно - глубокий интеллектуал, учёный. А ещё, по словам принцессы Монако, Поцци был "отвратительно красив".

И если принять во внимание лихорадочную, озлобленную, стервозную природу той эпохи, можно только удивляться, что за всю свою карьеру он нажил сравнительно мало врагов.

Но враги тоже были, причём непримиримые, хотя я так до конца и не поняла, где он им дорожку перешёл. Например, журналист Жан Лоррен лет так двадцать не упустил ни одной возможности куснуть его в какой-нибудь своей статье, Леон Доде - писатель и сын писателя - так выражался о нём в своих воспоминаниях:

Говорят, у него легкая рука. Лично я не пришел бы к нему даже на стрижку, особенно перед зеркалом: не ровен час, он, залюбовавшись собственным отражением, перережет мне горло.

Попутно с историей доктора мы узнаем о дневниках Эдмона Горкура, где записаны все парижские сплетни, о тех, кто эти сплетни вызывал своим эпатажным или не одобренным обществом поведением, о положении в медицинской науке по обе стороны Ла-Манша и даже в Америке, о сварах в кругах художников, об ампутированной ноге Сары Бернар и ещё много-много всего.

Какие моменты больше всего зацепили меня? Те, которые показывают, что мир, рьяно двигаясь вперёд, далеко не убежал. Смотрите: вот так появилась мода на девочек, гремящих всеми косточками - это про Сару Бернар.

...уже слыла восходящей звездой: эта актриса воплощала новый тип естественности (такой естественности, которая, естественно, была целиком ей подконтрольна) и непривычный физический тип: сцена еще не знала такой стройной и миниатюрной главной героини.

А вот корешки вкладышей или игрушек в сладостях:

Он являет собой пример успешного мужчины; его жизнь – жизнь, взятая практикующим хирургом в свои изящные руки, – сохраняет устойчивое равновесие. Пройдет совсем немного времени, и его изображение будут вкладывать в упаковку плиток шоколада фирмы Феликса Потена.

Феликс Потен - французский аналог империи Елисеевых, вкладывал в шоколадки под фольгу специально сделанные для этого фото знаменитостей. Коллаж с Поцци в центре в окружении его друзей и врагов сделан с использованием коллекций Потена, фотографиями из которых щедро иллюстрирована книга.

Ещё в рядовой раз имеем возможность полюбоваться вековой "любовью" между французами и англичанами:

В основном бритты перебирались во Францию для того, чтобы избежать скандала (и продолжить свой скандальный образ жизни): там находили прибежище высокопоставленные банкроты, двоеженцы, шулеры и гомоэротоманы. К нам сюда присылали свергнутых лидеров и опасных бунтарей; мы отправляли туда нашу чванливую шушеру.

Так, кажется я по следам Барнса тоже окончательно отвлеклась от главного героя. Доктор Поцци был интересным человеком. Смерть его вполне нелепа: его застрелил французский клерк, которого, будучи загруженным делами в военном госпитале и валясь с ног после многочисленных операций, он зачем-то взялся лечить.

Убийство донжуана неким субъектом в отместку за неисцеление от импотенции – чем не поучительная история?

Это не единственный вопрос, который возникает при чтении. Но количество архивных, литературных, музейных ( я имею в виду картины) и исторических материалов, переработанных Барнсом для этой книги, поражает воображение. А сам автор мягко напоминает:

«Этого нам знать не дано». Такая фраза, если ею не злоупотреблять, – одна из самых сильных в арсенале биографа.

Пожалуй, начну точно так же как и предыдущие рецензенты – я с недоверием и предубеждением отношусь к зарубежным авторам, пишущим об истории России. Встречая сочетание «западный автор-тема репрессий в СССР – нобелевская/пулитцеровская или иная премия» надежда на объективность автора стремится к нулю. К сожалению, это именно такая книга.

Смотрела интервью Эпплбаум, в частности и об этой её работе о ГУЛАГе, там она заявила, что её книга рассчитана на американского читателя. Но так ли интересна рядовому американцу Россия, а тем более, СССР? Меня не покидает ощущение, что книга предназначена как раз для читателей бывших советских республик.

Закончу с преамбулой и перейду к самой книге. Сразу оговорюсь, читала я её в оригинале, поэтому пришлось спотыкаться о русские фамилии, написанные латиницей и такие метаморфозы как Cheka или Batyrka. Практически никогда не читаю Acknowledgements, но здесь крайне заинтересовало, кому Эпплбаум выразила признательность. Среди неизвестных фамилий работников краеведческих музеев, нашлись довольно памятные, такие как Олег Хлевнюк (известный своими книгами о Сталине), Владимир Буковский (диссидент СССР, которому Россия отказала в выдаче гражданства в 2014 году), Александр Яковлев (архитектор перестройки, стоявший у истоков развала СССР), и «конечно же, Александр Солженицын» (цитата). Впрочем, романы Исаича Автор будет цитировать по тексту несметное количество раз (а иногда даже перессказывать их полностью). Уже по одной этой причине, можно смело закрывать книгу, так как принаписании работ на историческую тему, считается непрофессиональным и неуместным ссылаться на художественные произведения (оригинальное название звучит GULAG: A History, а не story). Эпплбаум даёт отсылки не только к «Архипелагу», но и к другим романам, таким как «В круге первом» и «Иван Денисыч». Ещё один историк, которого упоминает Эпплбаум – это Волкогонов, тот, что продал американцам данные архивов НКВД, срок рассекречивания которых на тот момент не наступил. Вот такой команде, безусловно, внушающей доверие, мы обязаны появлением сей книги.

Существенно затрудняет спор с Автором отсутствие ссылок на источники по тексту. Список литературы огромен, сгружен в кучу в конце, и стоит отдельного разбора. Так вот, в связи с этим, совершенно непонятно, откуда взяты цифры и данные, которыми оперирует Автор. Не знаю как в русской, но в английской версии это так и есть.

Где-то в начале есть фраза:

«Сталин отправил в лагеря многих, где те умерли от голода, холода и непосильных трудов. Кого-то по политическим причинам сослали, например, кулаков».

Возникает вопрос, куда сослали? То, что многие из них были выселены в соседнюю губернию, а не в «места отдалённые», Эпплбаум, конечно же, не добавит. Да и кулак у неё – это просто «rich peasant» (богатый крестьянин). Получается, ссылали за богатство, а не за то, что «богатый крестьянин» сдавал землю под высокие проценты односельчанам, заведомо зная, что те не смогут выплатить долг, а потом выбивал его с помощью подкулачников. Для советской власти кулак – это ростовщик, связанный с ОПГ, для Эпплбаум – труженик, наживший богатство.

Второй момент, Эпплбаум рассматривает СССР и Сталина как бы в вакууме, не говорит ни о зарождающемся в Испании фашизме, ни о территориальных интересах Японии, даже рассказывая о гражданской войне, она не упоминает иностранную интервенцию. Таким образом, получается, что «врагами народа» были просто богатые люди, которым не нравился социализм - воевать с Гитлером не планировалось, поэтому и угрозы раскола тыла тоже не было, вполне безвредные люди, а их ссылали. Ох уж этот Сталин и его развлечения - народ перевозить из области в область. Говоря о Гражданской войне, Автор также не забывает рассказать, какими кровавыми были большевики, подчёркивается тем, что они, помимо белых офицеров, били меньшевиков и эсеров (кто это, западному читателю непонятно, но звучит устрашающе). О белом терроре ни слова, а зачем?

По тексту нередко возникает путаница, так как Автор ссылается на множество воспоминаний. К примеру есть такая цитата:

Жизнь в СССР была также ужасна, невыносима и бесчеловечна, смертность была высокая как в лагерях, так и за его пределами.

То ли это заключение Автора, то ли суждения какого-то современника, у которого не было данных и статистики? Не очень понятно, для чего это, но если обратиться к данным хотя бы википедии по численности населения, то там другая картина.

Очень понравилась отсылка к царским временам. Упоминая тюремное фото Троцкого, Эпплбаум заявляет, что не так уж и лютовал царский режим – посмотрите, какой упитанный большевик на фотокарточке (это она забывает про Алексеевский равелин, или мемуаров Фигнер или Новорусского не вспомнила)! А посмотрите, что на Соловках! - восклицает Эпплбаум, - В баню заключённые должны по улице пешком идти. Эпплбаум не доучила нашу культуру в университете и не знает, что баня – это всегда отдельно стоящее строение и в деревнях люди до сих пор зимой ходят туда по улице пешком.

К тому же, сравнивая сталинские лагеря и царский режим, и СЛОНа как один из самых известных лагерей, Эпплбаум забывает рассказать, чем были Соловки вплоть до конца XIX века. Хочется привести несколько красноречивых отрывков из текста книги «Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI-XIX вв»:

По сравнению с этим, советский СЛОН, с его условиями: мясом и овощами в рационе питания, библиотекой, медпунктом, театром и собственной периодикой, кажется не таким уж и плохим местом.

Умилительно смотрятся сравнения идеологии Гитлера и большевиков. У Гитлера евреи во всём виноваты, а у большевиков – враги народа. Это ведь одно и то же, правда? И концлагеря…. Эпплбаум напрямую не говорит, что это почти то же самое, но... идея ясна. Лично мне этот намёк не кажется таким уж тонким. Сразу же вспоминаются слова рейхсмаршала Германа Геринга на Нюрнбергском трибунале, где тот говорил, что идея концлагерей была взята у англичан, когда те воевали с бурами. Миссис Эпплбаум, Вы про неких буров не слышали? и лагеря, в которых они находились?

Эпплбаум обвиняет Сталина за расстрелы бывших товарищей по партии: Ягоду, Ежова, Тухачевского, Якира. Это преподносится так, будто Сталин, боясь конкуренции даже большевиков-единомышленников убивал. Но, протоколы допросов вышеуказанных лиц она, видимо, не удосужилась посмотреть (в списке лит-ры их нет). Но мы-то, понимающие русский зык, можем заглянуть, за что были казнены эти товарищи: ссылка раз, ссылка два, ссылка три.

По тексту ещё очень много замечаний, которые я не буду упоминать, ибо написано итак много. Осилив ¼ текста книги, дальше читать этот бред я не стала. Очень сомневаюсь, что в последующих главах что-то поменяется. Задача Автора и его книги – показать какой кровавый был Сталин и чекисты, не пытаясь вникнуть в причины и обстоятельства, в которых находилась наша страна. Если Эпплбаум такой борец за справедливость, то почему бы ей не рассказать про гражданскую войну с индейцами – как белые парни убивали краснокожих женщин и детей, делали из их кожи себе сёдла и шляпы? Почему бы не рассказать про войну во Вьетнаме или на Ближнем востоке? Или про расизм в XXом веке у неё на родине и места в автобусах только для белых? Таких книг у неё нет? В таком случае тыкать нас мордой, приговаривая назидательным тоном, как у нас неладно с демократией, считаю неправомерным со стороны Эпплбаум.

В заключении, хочется пару слов сказать о списке лит-ры, который в предыдущих рецензиях многие хвалят. Здесь сплошные работы соотечественников Эпплбаум, русская литература 90ых годов, часто мелькают дневники, воспоминания (есть воспоминания Хрущёва), записи и заметки каких-то репрессированных (с множеством фамилий я не знакома, а в тексте Автор не называет кого из них именно она цитирует в тот или иной момент). Есть там и госархивы, но без ссылок на конкретный раздел, от этого кажется, что Эпплбаум указала их, чтобы пустить ещё пыли в глаза своим читателям. Русские названия книг на латинице – это отдельный вид удовольствия, есть такие, например: Vkruge bullshit, Ya zhili samo v beschelovechnoi strana, Ya vsezhezhiv и т.д.

В целом, я считаю, что Эпплбаум похабно отнеслась к нашей истории. Какие бы у неё звания, премии ни были – это ангажированный историк, получивший награду только потому, что она написала о СССР в том ключе, в котором выгодно. Эпплбаум очень напоминает своего кумира, Солженицына, которого бы никто не поощрил денежно, если бы в ГУЛАГе речь шла о другой стране.

Вот не зря я так долго и упорно хотела познакомиться с творчеством этого автора. Вот как чувствовала, что он пишет замечательно. Как хорошо, когда интуиция не подводит. Ощущение от этого романа - как будто лично познакомилась с самим Л. Даррелом и провела в его обществе яркие и незабываемые часы, внимательно вслушиваясь в каждое слово. Очень сильная история о нескольких годах его жизни на острове Кипр. Это очень личная и искренняя история о серьезных событиях, которые там происходили. О том как зарождались на острове волнения, к чему все это привело и какое место во всем этом бедствии занимал сам автор.

Путевая проза всегда вызывает у меня особые эмоции. Я с огромным удовольствием погружаюсь в тот мир, о котором пишет автор. А когда за дело берется мастер и это у него получается блестяще и превосходно, то просто снимаю шляпу и внимаю. В этот раз в обществе умного и тактичного человека я побывала на острове Кипр. Узнала немало увлекательных фактов и историй о людях, обитающих там. Об их характере и национальных чертах, об их быте и обычаях. А какая там уникальная и бесподобная природа, какие завораживающие дух пейзажи, какие ароматы, какие стены, на которых оставила свой след история. Читать про это все и не влюбиться в этот мир просто невозможно. Поэтому понимаешь автора и веришь в его искреннюю любовь к этому месте и прямо ощущаешь сквозь строки и годы его восхищение. Райский уголок, который так удачно раскинулся на побережье Средиземноморья. Ленивые и инертные жители, немного вальяжные, которые любят посидеть поболтать и выпить чашечку кофе, а может чего и покрепче. Но как в них сильно национальное чувство! Мир, где время замирает и кажется, что здесь нет места ничему плохому. Однако, даже и в такие уголки нашей планеты беспощадно врывается горе, беда и потери... И вот уже на улицах городов происходят террористические акты. Тут и там происходят взрывы, от которых в жилах стонет кровь... Островитяне решают бороться за свою независимость... Так как могут. При этом в них так странно уживается любовь к британцам, гнет которых они и пытаются скинуть со своих плеч... А ведь всего лишь нужно было дать людям надежду...

Печальная книга, которая насквозь пронизана тоской и грустью, от того что творилось в тех местах. Шаг за шагом вместе с автором мы погружаемся в эту картину хаоса и бедствия. Видим, что могут творить люди и как сами же страдают от этого. Но процесс запущен и он необратим. А умных и мудрых людей никто услышать не желает. Ведь на восстание по определению нужно отвечать силой, тем самым разжигая конфликт. Зачем пытаться друг друга услышать?

Очень утомительная и мучительная книга.

Она длится 31 час, в ней рассказывается о детстве Роберта Оппенгеймера, создании атомной бомбы и политической деятельности Оппи (я буду звать его Оппи, это не фамильярность, это просто короче и этот вариант часто используют сами авторы) после окончания Второй Мировой. Примерно так я разделила для себя книгу на три части.

И эта последняя часть очень мучительная. Она о том, как после окончания войны Оппенгеймер пытался исправить содеянное, но встречал в высоких кабинетах непонимание и неприятие. За ним много лет следило ФБР под руководством Эдгара Гувера (довольно спорная личность: благодаря ему ФБР сегодня существует в том виде, в каком мы его знаем, и в то же время Гувер однозначно злоупотреблял своей властью, после его ухода с поста было введено ограничение на пребывание на посту). Разговоры Оппенгеймера и его близких людей постоянно прослушивались, его постоянно таскали по допросам, выспрашивали подробности разговора десятилетней давности, но так ничего и не смогли на него накопать. Когда началась антикоммунистическая истерия, особо рьяные политики и силовики кошмарили не только коммунистов, но и их окружение. Им повсюду мерещились заговоры и госизмены. В мясорубку попал и Оппенгеймер, которого всегда окружали родственники и друзья коммунисты, как будто быть коммунистом это грех. На слушании по делу Оппенгеймера его жена Китти вынуждена была говорить, что компартия США во время войны это все равно что филиал СССР, хотя компартия занималась вопросами сегрегации и профсоюзов, то есть специфическими проблемами США. В ходе слушания по вопросу продления его доступа к секретным данным его недруг Льюис Стросс, похоже, не гнушался никакими методами, чтобы затравить Оппенгеймера и лишить его любого влияния. Рассматривая его дело позже, конечно, были обнаружены многочисленные факты нарушений протокола, незаконной слежки, сговора и давления. К сожалению, ему попались совершенно беззубые адвокаты, сам он на слушании поплыл, и лишь немногие свидетели защиты смогли выстоять и не поддаться давлению.

Конечно, Оппи стоило последовать многочисленным советам и уйти с поста самому, раз с ним так обращаются. Но он почему-то решил, что должен оправдываться и защищать себя. Как будто он думал, что достаточно быть честным, а все остальное приложится. Но антикоммунистическая истерия уже дошла до такого уровня, что доводам разума уже не было там места, а методы антикоммунистов в США порой могли составить конкуренцию методам кровавого совка.

Оппи, в конце концов, был обвинен во всех смертных грехах, что он дружит не с теми людьми, за свою антиядерную позицию (не любишь атомную бомбу, значит, не любишь Америку), и что он тормозил разработку водородной бомбы (еще более смертоносного орудия). Контекст этого действа был чудовищен: это надо же додуматься до такого, чтобы применить атомное оружие через пару недель после его создания? 16 июля 1945 года в Лос-Аламосе провели первое испытание атомной бомбы, а 6 августа уже шарахнули по Хиросиме, а 9 августа по Нагасаки. Я подумала, каково это быть японцем? Каково принадлежать к единственному народу, по которому долбанули ядерным оружием, да еще и дважды? Но в американском истэблишменте того периода правили люди, которые только и думали, как бы еще по кому-нибудь долбануть. Чудо, что мы все еще живы.

Наверно не стоит японцам воспринимать это лично. Первое применение ядерного оружия было неизбежно. Шарахнуть нужно было даже не из стратегических соображений, но просто чтобы шарахнуть, совершить первородный грех, воочию убедиться, к чему это приводит, знаете, чтобы даже до самых тупых дошло. Я боюсь, что когда умрет последний человек, переживший ядерные бомбардировки, мы увидим вновь применение ядерного оружия, оно будет транслироваться из каждого утюга, чтобы в этот раз еще раз ДО ВСЕХ дошло.

Любопытно, но пилоты Пол Тиббетс, который сбросил бомбу на Хиросиму, и Чарльз Суини (Нагасаки) прожили долгую и счастливую жизнь и считали, что сделали все правильно.

А я все задавалась вопросом, сделал ли Оппи все возможное, чтобы предотвратить ядерный апокалипсис? Мне все казалось, что его усилия были вялыми, но в конце я все-таки пришла к выводу, что, пожалуй, он сделал все, что мог. Всегда можно сказать, что ты сделал недостаточно, но когда-то же надо остановиться. Вы заваливали когда-нибудь экзамен и думали потом, что могли бы приложить больше усилий? Что вы могли бы в последний день пойти спать на полчаса позже, что вы могли бы не ходить в бар встретиться с друзьями и поучиться эти пару часов? Никогда нельзя сказать, что ты сделал все возможное, и поэтому нужно иногда позволять себе сказать «нет, я сделал достаточно!». Смогла бы я сделать на месте Оппи больше? Может да, а может и нет. Я не могу его винить в том, что он хотел оставаться хорошим для всех, что хотел сохранить со всеми дружеские отношения.

Оппи учился в детстве в школе этики, и вся его жизнь полнилась этическими вопросами. Поделиться инфой о ядерных разработках с СССР было абсолютно этично с точки зрении науки. Некоторые шпионы Манхэттенского проекта так и поступили: один из них, беженец из Европы, выдал некоторые секреты Советскому Союзу потому что сбежал чуть ли не из концлагеря и желал победы СССР; второй не был обременен эмоциональными узами и просто считал, что так будет честно. Кто они: предатели или честные люди? Этика патриотизма в итоге показала на практике, что решение молчать было неверным. На Ялтинской конференции Сталин уже знал о Манхэттэнском проекте от шпионов, и Рузвельт продолбал возможность сохранить хорошую мину при плохой игре и поделиться со Сталиным этой информацией. Сталин не стал бы от этого более хорошим человеком, но история могла бы пойти иным путем. Мы могли бы сегодня жить в совершенно ином мире. Когда я читала про ядерные испытания, то испытывала много негативных эмоций, мне казалось, что там только один вменяемый человек - Нильс Бор, который уже во время разработки бомбы предсказал всю срань, которая начнется после войны, но опять-таки чтобы дошло до остальных, нужно было разнести к чертовой матери два города в крошечной Японии, где все, кто не пострадал от самих взрывов, пострадал от токсичных выбросов.

Фильм не смотрела, но насколько знаю, Нолан сильно сгладил некоторые углы и сделал из Оппи более уравновешенного и последовательного мужика, более гладкого и прилизанного. В книге же он более неоднозначный персонаж, который любил «заходить не в те двери» (так по Киркорову прокомментировала это моя подруга), то он рыдает, то празднует, то заламывает руки, то хвастается. Однако, мне это кажется более правдоподобным, наверно, я сама такая же, и мне это понятно. Мне вообще кажется, что я интуитивно его понимаю, хотя ничего общего у нас нет.

Я ему очень сочувствую, он меня раздражал, но я поняла и простила его. Мне жаль его, жаль всех, кто пострадал от истерии маккартизма, я сама родилась в тоталитарном государстве, и мне жаль, что имея такой пример перед глазами, кто-то решил его повторить, вроде полковника Паша, который так не любил ужасный совок, что сам вел себя как заправский кгбшник.

Роберт и Китти Оппенгеймеры были плохими родителями, вели себя отвратительно в гостях на острове Сент-Джон. Очень жаль их мальчика, которого они сбагрили после рождения бездетным друзьям, жалко их девочку Тони. Тони хотела сделать карьеру переводчицей ООН, но ФБР не ей выдали секретный допуск для работы из-за дела ее отца. К сожалению, семью ей тоже не удалось построить, и она повесилась в возрасте 33 лет. Грехи отца пали и на нее.

Да уж, грустная история. Есть о чем потолковать и подискутировать. Интересно, стоит ли смотреть фильм. Точнее, выбрали ли бы вы этот фильм, если бы смотрели по два-три фильма в год?

Увы, увы книга оказалась апологией британской колониальной политики. Речь в "Горьких лимонах"  идет о борьбе Кипра за независимость в 1950-е гг. Лоренс Даррел находился в это время на острове, который еще не разделился на два государства и официально принадлежал Британской империи. Писатель оказался свидетелем событий, ставших ключевыми в истории Кипра. Движение сепаратистов боролось за то, чтобы войти в состав Греции, так как большая часть киприотов - греки. То есть о фактической независимости острова никто не помышлял, но его хотели видеть частью страны, где преобладала их собственная нация.

Лоренс Даррел написал книгу, в которой красной нитью проводится нехитрая мысль: киприотам лучше всего жить под пятой Британии, да и британцев они, в сущности, любят, хоть и убивают. Для пущей достоверности автор вкладывает эти удивительные рассуждения в уста грека-киприота, своего соседа по имени Панос:

И мне показалось, он имел в виду вот что: тот мифопоэтический образ англичанина, который каждый грек носит в своем сердце, и который сплавлен из великого множества перекликающихся между собой, наложенных одна на другую картин, — образов поэта, лорда, рыцаря без страха и упрека, защитника попранных прав, справедливого и влюбленного в свободу англичанина, — этот образ свергнут с пьедестала и разбит на тысячу осколков, и никогда уже не собрать их вместе. Парадоксально, однако оплакивали они вовсе не Караолиса, но — Англию.

О Англия, морями правь! Лоренс Даррел являет собою настолько ходульный пример типичного англичанина из высшего общества, настроенного снобистски к другим народам и настолько уверенного в непогрешимости принципа империалистического управления колониями, что диву даешься. Никакие прогрессивные настроения прошлого века не затронули душу этого путешественника, влюбленного в Античность и Средиземноморье. Нет ничего сильнее воспитания, этого чувства превосходства, которое правящие классы вкладывают в души своих отпрысков. Поскольку Британия Кипр все-таки потеряла, Даррел сожалеет о допущенных ошибках, мягко критикуя недостаточно жесткие меры со стороны Форин Офис. И одновременно разражается панегириком губернатору Кипра Джону Хардингу, якобы это был милейший человек, в то время как комментарий русского редактора к сему отрывку отчасти восстанавливает справедливость: Хардинг установил на острове полицейский режим несвободы и широко применял карательные меры, а также закрыл учебные заведения, как рассадники экстремизма. На все это Даррел закрывает глаза.

Читать эту пропаганду было откровенно скучно. Но все же скажем и о достоинствах книги. Стиль Даррела оригинален и интересен, его описания природы Кипра безупречны:

Пока мы шли по лугу, тонкие цветочные стебли цепляли нас за башмаки и тянули назад и вниз, словно хотели утянуть в Царство мертвых, откуда только что выбрались сами, напитанные слезами и ранами бессмертных. Деревья карабкались здесь по отвесным каменным стенам, запуская корни в любую едва заметную щель, и кроны их нависали над долиной, где каркали и кружились на ветру грачи, ловя невидимые нам воздушные потоки. А ниже, еще ниже, длинными дрожащими мазками поперек средней части пейзажа плыло зеленоцветное море, отрава и греза Европы, натянутым луком изгибаясь вдоль серо-стального Тавра, который замыкал наш горизонт и связывал небо и землю, подчеркивая великолепие обоих.

Под конец я придумала зарисовку, ее хорошо поймут ценители Дона Делилло, и она резонирует со средиземноморскими пейзажами, как загадка, заданная самой природой:

- Я буду любить тебя вечно...


Краски заката.
Мастер-кард. Виза. Америкэн экспресс.

Не скажу, что совсем не понравилось, но было не особо интересно. Думала почерпнуть из книги какие-то сведения из области культурологии и этнографии, узнать о традициях и быте киприотов, а получила рассказ о политической ситуации на острове в первой половине 1950-х годов. Начало было многообещающим, английский писатель приехал на Кипр, чтобы провести там какое-то время и поближе познакомиться с островом и его жителями. На своем пути он встречает множество весьма колоритных персонажей, которых он мастерски описывает. И эта часть его рассказа вполне оправдывает ожидания, но чем дальше, тем больше автор ударяется в политику, причем описывать ситуацию берется не с позиции стороннего наблюдателя. Спустя некоторое время после приезда он становится вполне официальным лицом, чиновником, представителем английской администрации на Кипре. Признаться, я не сильна в этом историческом периоде, подробностей того, как распадалась Британская империя, не знаю, но прежде чем более подробно знакомиться с позицией одной из сторон, хотелось бы быть в курсе произошедшего в целом. Так что то, о чем пишет автор, не то, чтобы уж совсем не интересно было, но не совсем понятно, да и настрой был на другое. Удивлена такому количеству "пятерок" в оценках, неужели, действительно, всем так понравилось читать о политической обстановке в регионе, слегка разбавленной живописными описаниями природы и местных жителей?

Когда за путевые заметки берется такой писатель, как Лоренс Даррелл, то рассказ будет нетривиальным, однозначно, с полным погружением в историю и культуру прекрасного острова Кипр. Это не просто солнце, море, вино, ароматы, булки – вот оно островное счастье, а по-настоящему отличный и глубокий рассказ об острове, на который жизнь забросила замечательного английского писателя Лоренса Даррелла.

''Горькие лимоны'' – совершенный образец записок путешественника с наблюдением изнутри за нравами и обычаями островной жизни. По жанру это путевые заметки этнографического, культурологического и политического характера, а место действия – Кипр в конце 50-х годов, накануне войны за независимость. Первая треть книги написана с потрясающим юмором, бытовые сценки, знаменующие знакомство Даррелла с местным колоритом и местными жителями: путешествие на такси, покупка дома, строительство этого самого дома, работа в школе, знакомство с деревенскими жителями, пьянка в местном баре – рассказано очень уютно, неспешно, с чувством, c экскурсами в кипрскую историю, культуру, в национальные особенности греков-киприотов и турок-киприотов. А вот оставшиеся две трети книги это по существу попытка разобраться, что привело к началу многолетней национально-освободительной борьбы киприотов за независимость от Британии, впоследствии, вылившийся в столкновений между греческой и турецкой общинами острова, что привело к разделению Кипра в 1974 году на греческую и турецкую части. Безусловно, Даррелл критически подходит и к колониальному правлению на Кипре, и к безрассудным и непродуманным действиями британского правительства, но, все-таки, даже в умном Даррелле слишком сильно чувство британского колониста, легкое превосходство своей нации над другими, немного покоробило его пренебрежительное отношение к шотландцам и ирландцам, как к темным и неблагодарным нациям. Киприоты просили только одного – права голосовать в своей стране, этого права в свое время Британия их лишила. Дарреллу удалось очень здорово описать конфликт между греками-киприотами и колонистами, начало террористической войны.

Однако лимоны Даррелла слишком горькие, потому что на острове его друзья, его новый дом, планы и мечты. И как, как жить там, где провели черту между свободой и дружбой? Можно ли эти слова соединить в единое целое, если ты – представитель колониальной страны, а твои друзья – местное население? Почему политики не находят возможность договариваться путем дипломатических переговоров, а допускают войны и кровопролития, проводят демаркационную линию между народами? Ответов на эти вопросы до сих пор нет…и лимоны продолжают быть горькими, но в других странах, с другими людьми…
Хорошая, глубокая книга о Кипре, о вопросах свободы, о культуре, о колониальной политике, о дружбе, об ароматах острова. Рекомендую всем путешественникам кто любит не просто бегать осматривать достопримечательности, но и проникать в культуру посещаемой страны.

Сентиментальность - это когда неубедительно; когда убедительно - это искусство, грусть и жизнь.
Ален Фурнье

Он разный на самом деле. Совсем мой Барнс - это "Глядя на солнце", "Предчувствие конца" и "Одна  история", всякая в свое времпя зацепила чем-то, да так и сидит алмазной иголкой в сердце. Девочка, которая говорила с квартировавшим у них во время войны пилотом, после выросла в ничем не примечательную молодую женщину, вышла замуж за полисмена, прожила двадцать несчастливых лет в браке и, забеременев, вдруг ушла от мужа, родила, официанила в забегаловках, ребенок все детство в ресторанных подсобках, а потом муж умер и она неожиданно для себя унаследовала его домик с небольшим капитальцем, и смогла не работать, а в старости решила путешествовать и объездить семь чудес света.

Или вот парень с девушкой, он ее любил, она его нет, он познакомил ее с друзьями, она выбрала самого яркого из них и женила на себе, потом тот покончил самоубийством, а наш герой тихо прожил свою жизнь, женился, был счастлив, родил дочь, развелся по обоюдному согласию, оставшись в приятельских отношениях с бывшей женой, а в глубине существа все не мог понять, почему, за что первая любовь так с ним поступила. А потом неожиданно получил наследство, какую-то совсем небольшую сумму от... матери той своей любви. А то, что дальше, прекрасное и ужасное в своей обыденности, скручивает тебя так, что вздохнуть не можешь.

Или вот еще, ему было девятнадцать, когда они познакомились, ей сорок восемь, она была замужем и мать двух взрослых дочерей. Кто мог знать, что это окажется любовью на всю жизнь? Кто, что она уйдет от мужа и они станут жить вместе? Кто, что она начнет прибухивать и алкоголь разрушит то, что оказалось не под силу разорвать целому миру - их взаимную привязанность? Но любовь, жалкая, больная, истерзанная, обращенная в созависимость, любовь не умрет до конца.

А "История мира в 10,1/2" главах меня не то, чтобы вовсе не тронула, скорее испытываю к ней сдержанную приязнь. А по "Шуму времени" дочь писала диплом и я, чтобы понять, что чувствует она, прочла эту книгу в оригинале. И это был даже не первый Барнс, читаный по-английски, хотя переводят его замечательно. То есть, я хочу сказать, что знаю - Барнс разный. Все же продолжая ожидать от очередной книги, что это будет как "Глядя на солнце".

Ну, не в этот раз. "Портрет мужчины в красном" не роман. То есть, сквозная история в нем есть, потому что в биографической прозе ее не может не быть. Родился, учился, женился, добился. Но даже этой сквозной биографии Барнсу удастся каким-то образом избегнуть. Вы, читатель, ничего не узнаете о детстве героя в семье протестантского священника, о его службе военврачом в период франко-прусской войны, почти ничего о детях, которых было трое, и сын Жан сделал дипломатическую карьеру. А в книге словно бы одна дочь Кэтрин с ее любовью-ненавистью к отцу.

Или вот Оскар Уайльд, который почти никакого отношения к гинекологу Поцци не имел, кроме разве того, что  был человеком знаменитым, а этот доктор водил знакомство со многими знаменитостями , в том числе с аристократом геем Робером де Монтескье, с которого эпатажный писатель в значительной мере лепил свой образ "распылителя красоты". А Марсель Пруст, практически без изменений, с поразительным портретным сходством  ввел  бароном Шарлюзом в свое "Утраченное время".

А гениальная Сара Бернар как раз имела, пережив в юности кратковременный роман с Поцци, которого называла "доктором Богом", она на всю жизнь сохранила в ним нежную дружбу и осталась его благодарной пациенткой. Кстати же, ногу ампутировало ей именно он, и произвел операцию в лучшем виде (ну, насколько это определение применимо к подобным обстоятельствам).

И несколько описанных в книге случаев террористических атак с использованием огнестрельного оружия, которым публичные люди подвергались со стороны неуравновешенных особ - такая примета времени, тоже, к сожалению, имели. И гинекологические операции, которых этот доктор произвел без счета, "Друг женщин" - надпись на его памятнике. А также его труды по клинической гинекологии, во многом способствовавшие тому, что миома матки, перестав звучать приговором, стала рядовой операцией.

Так о чем все-таки книга? О времени, в котором было много хорошего, хотя и скверного хватало, и которое двигалось по пути прогресса, невзирая. Где было бы сейчас человечество, не случись идиота террориста с пистолетом и мировой бойни, которая за его выстрелами последовала? И возможно о том, что "есть в мире что-то, что не терпит стен"

В 1979 году один из авторов книги Мартин Дж. Шервин подписал контракт с издательством на биографию Роберта Оппенгеймера, планируя завершить её за 4-5 лет. После чего приступил к сбору материала. Материала оказалось слишком много, только в архиве ФБР Шервин подобрал 10000 страниц. Через 25 лет он решил призвать на помощь своего друга Кая Берда. Вдвоём они довели работу до конца.
Подзаголовок «Триумф и трагедия Американского Прометея» наводит на мысль, что Оппенгеймер при создании атомной бомбы похитил секреты ядерной энергии, будто Прометей, и передал их людям. Но не всё так просто, о самой разработке атомной бомбы ничего не говорится. Из книги складывается впечатление, что собрались в Лос-Аламосе разные учёные, поработали над документами, создали сложности охраняющим их военным и разъехались. Сложности для военных самая забавная часть книги, среди них попадались такие:

Супруга Оппенгеймера нередко забывала пропуск перед уходом и устраивала сцены, когда ее не пускали в собственный дом. Правда, в целом она не жаловалась на присутствие военных, потому что не упускала возможности использовать их в качестве нянек Питера.

Фейнман бесил охрану тем, что по ночам по всей лаборатории вскрывал кодовые замки на шкафах с документами. В другой раз заметил дыру в заборе вокруг Лос-Аламоса, вышел через главный КПП, затем пролез обратно через дыру и снова вышел через главный вход и так несколько раз. Его чуть не посадили под арест.

Когда генерал Гровс посетовал на большое количество новорожденных. Оппенгеймер с кривой усмешкой заметил, что контроль рождаемости не входит в обязанности заведующего лабораторией.

Они прибыли в Лос-Аламос вечером 30 декабря 1943 года прямиком на торжественный прием, устроенный Оппенгеймером в честь Бора. Гровс потом сетовал, что «через пять минут после прибытия Бор болтал именно о том, о чем обещал помалкивать».

То, что научная часть создания атомной бомбы осталась не раскрытой это конечно недостаток, но это компенсировалось другими событиями в жизни Роберта Оппенгеймера, а она выдалась очень насыщенной и противоречивой. Человек в молодости сочувствующий коммунистам и приближённый к партии, оказывается выбран на должность директора лаборатории разрабатывающей атомное оружие, возможно самую важную должность в США после президента во время Второй мировой войны. Полностью поддерживая и оправдывая создание и применение атомной бомбы, после её применения в Японии Оппенгеймер выступил за контроль над производством и применением ядерного оружия. Выступавший против создания водородной бомбы. Но всё же заявляющий годы спустя в Токио:

«Я не жалею, мягко ответил он, о своей причастности к техническому триумфу атомной бомбы. Не то чтобы я не чувствовал угрызений совести, но я не чувствую их сегодня вечером сильнее, чем вчера».

Включение в комиссию по атомной энергии и исключение из неё, процесс по ограничению доступа к государственным атйнам. Плюс слежка со стороны ФБР. В итоге жизнь Роберта Оппенгеймера получилась кинематографической, чем, видимо, и воспользовался Кристофер Нолан при создании своего фильма.

Текст отзыва — личное впечатление, написано в виде отчёта в игре. Без спойлеров.

Писательское ремесло требует среди прочего вплетать легкий, п
усть даже ложный слушок в сверкающую достоверность событий,
и зачастую оказывается так: чем меньше у тебя фактов, тем
легче превратить их в стоящий рассказ.

Плюсы: техническая сторона и подача материала.

Мысли: долго я откладывала это чтение, уделяя внимание другим книгам. И, пожалуй, зря. Это произведение мягко берёт вас за лапку и уводит за собой, рассказывая о том, что случилось в прошлом, не скупясь на красочные образы и слова.

Техника. Произведение переведено хорошим русским языком, стиль единый и подходящий для такого рода работы. Описания местами перегружены подробностями, но не критично. Графический материал уместен и служит неплохим подспорьем: преимущественно ч/б фото, однако репродукция картины с обложки дана в цвете. Очень жаль, что у книги нет аудио-варианта, он был бы очень кстати.

Итог: я осталась довольна прочитанным произведением и, пожалуй, задумалась о посещении музея или картинной галереи. Мне понравился основной толчок автора к созданию этой книги, а потому невольно захотелось позалипать на какие-нибудь картины, представляя себе, что может крыться за ними. Тем не менее, бегать с советами я бы не стала — произведение всё-таки довольно специфично :)

Journeys, like artists, are born and not made. A thousand differing circumstances contribute to them, few of them willed or determined by the will-whatever we may think.

Гениальный Даррелл талантлив во всем. И если "Александрийский квартет" поднимает к каким-то новым вершинам восторга литературного, то вот эта вещь для меня - вершина документальной прозы.

Даррелл описывает годы своего пребывания на Кипре, этом волшебно прекрасном острове, колыбели мифов, легенд, родине Афродиты.

Годы, начавшиеся так безмятежно, лирично и с юмором (одно описание покупки дома на Кипре заставит рассмеяться любого), и окончившиеся трагичным греко-турецко-английским конфликтом с террорестическими актами и попыткой Англии как-то контролировать ситуацию. Даррелл оставил безмятежную жизнь в деревне (а он уже начал к тому времени писать гениальную "Жюстин" ) и вернулся к работе директора по связи с общественностью.

Ему удалось создать прекрасные отношения с местными жителями, но когда начался кризис, и отношения стало невозможно сохранить - ведь общавшихся с англичанами могли заподозрить в измене и просто убить. Как и случилось с одним хорошим другом, и эти сцены в книге, наверное, самые горькие.

"I shall be sixty next year," said Panos, "what a pleasure is to get old."

Необыкновенная любовь к Кипру и боль за людей и понимание, что простых путей решения таких конфликтов нет и быть не может, и необыкновенная честность, ведь не каждый согласится с политическими взглядами Даррелла, но он не побоялся их открыто высказать.

В книге очень много красивейших описаний природы, прекрасно переданная атмосфера местечковой общины, глубокие философские рассуждения и размышления, и прекрасные местные поговорки, притчи и рассказы.

'If the stone falls on the egg, alas for the egg -
If the egg falls on the stone - alas for the egg.' (Cypriot Greek proverb)

Честная и прекрасная проза. Высокая поэтика и завораживающий язык.

In an island of bitter lemons
Where the moon's cool fevers burn
From the dark globes of the fruit,

And the dry grass underfoot
Tortures memory and revises
Habits half a lifetime dead

Better leave the rest unsaid,
Beauty, darkness, vehemence
Let the old sea-nurses keep

Their memorials of sleep
And the Greek sea's curly head
Keep its calms like tears unshed

Keep its calms like tears unshed.

Да, работа проделана явно большая для написания этой книги.
Энн Эпплбаум собрала просто огромное количество сведений о Гулаге.
Замечательно структурировала все , и объединила сведения в книге и от непосредственных свидетелей, и главное из архивов, раз сейчас это стало возможным.
Рассмотрено все , от возникновения лагерей и заканчивая их распадом. То, сколько литературы приведено в конце книги, то есть та литература , на которую опирась писательница конечно заслуживает уважения, и понимаешь, что книга действительно стоящая. Все разложено просто по полочкам, затронуты все аспекты .Конечно сведений почерпнуто из этой книги очень много, хотя я уже и читала кое что на эту тему.
Понравился язык книги, читается очень легко, уж не знаю , может и переводчик постарался, но читалось без усилий, хотя и тема нелегкая и это не художественная книга.
Но было все таки НО. Всю книгу, я даже не подозревала, что смогу поставить книге что- то ниже 5, потому что это просто колоссальный труд и книга, которую хочется посоветовать почитать всем, кто интересуется этой темой, но вот в последней части о СССР, о России мне сразу бросилось в глаза- это автор американский. До того все было освещено с позиции, когда не видишь, что написана она человеком , который не жил и не живет в СССР и России. И хотя я тоже уже не живу в России, мне не понравился взгляд писательницы на последние события. И все таки, это лучшая книга о Гулаге, что я прочла.

Дурак зашвырнет в море камень, и сотни мудрецов не хватит, чтобы его оттуда достать. (Поговорка греков-киприотов)

Некогда могучая и весьма обширная Британская Империя оставила, канув в лету, не только свой язык и культуру в миллионах уголков земного шара и смешанный клубок постколониальных проблем, но также великолепную и качественную литературу, объединенную темой путевых заметок. Если же автор таких заметок личность весьма известная и волей неволей была вовлечена в важные исторические события, чтение обещает быть занятным вдвойне.

Сухая биографическая справка сообщает: в 1952 году Лоренс Даррелл переезжает на Кипр, чтобы полностью посвятить себя литературе. В этот период он зарабатывает на жизнь преподаванием английского языка в местной школе. Однако, вскоре начинаются волнения и террористические акции, вызванные требованиями греков-киприотов воссоединения с континентальной Грецией, ситуация осложнилась позицией турок-киприотов и англичан, стремившихся контролировать остров. Даррелл в это время оставил преподавание и работал офицером по связям с общественностью в Никосии, его книга «Горькие лимоны» (Bitter Lemons, 1957) — это видение событий тех трагичных лет умным и (почти) непредубежденным наблюдателем.
Кроме истории из первых уст, книга ценна еще тем, что в ней, гораздо в большей мере, чем в романе, обнажается сама личность писателя, его восприятие мира вокруг и людей, с которыми сталкивает жизнь в самых разных, порой весьма неоднозначных ситуациях. После *Горьких лимонов* я могу смело сказать, что полюбила всю эту сумасшедшую и великолепную семейку Даррел искренне и беззаветно за человечность, настоящесть, за все то лучшее, что все же есть в человеке, несмотря на все тени и призраки ночи, которыми полна наша общая история.

Домик в деревне...
В греческой деревне (на Кипре). Морской воздух, легкое вино, компания друзей, слетевшихся на аромат цветов и истории настолько древней, что и представить сложно. Друзья принесли с собой дух шумных городов, по которому все же скучаешь среди такой идиллии. Ради такого кайфа можно стерпеть некоторые бытовые неудобства с водопроводом. Благо местные ещё уважают тебя не только за то, что ты англичанин, но и за знание греческого языка.
Лепота...
Индейская национальная изба, а не лепота. Кипр - не Греция, и на дворе конец 50-х, всеобщее стремление к свободе добралось и до маленького острова. И мистеру Дарреллу не удается наблюдать за беспорядками со стороны, как Кристоферу Ишервуду. И повторить судьбу лорда Байрона ему тоже не уготовано.
Он уезжает, оставляя на память записные книжки. И чудесное стихотворение:

Горькие лимоны
Этот остров горьких лимонов —
Лихорадка лунного света
На темных округлых плодах,
И сухая трава всегда
Тревожит шуршаньем память —
Годы словно текут вспять,
О прошлом лучше не вспоминать.
Страсть и ночь, и сама красота…
Пусть наяды хранят свое горе,
А кудрявое древнее море
Пусть лелеет Эллады грезы
И штили как непролитые слезы,
И штили как непролитые слезы.
Лоренс Даррел

Очень долго читала я эту книгу, во-первых, нахрапом и через слово ее не проскочишь, а, во-вторых, прочитав в начале про роман Гюисманса "Наоборот", пришлось прерваться и почти читать его. Но все-таки вот я тут. Не слишком объемное, но очень насыщенное людьми и событиями произведение, оно начинается с путешествия трех приятелей - доктора Поцци, и аристократов князя де Полиньяка и графа Робера де Монтескью в Лондон и продолжается до самой их смерти. Концентрированная выжимка Блестящей Эпохи с ее контрастами и перекосами, нетерпимостью на одной странице и превознесением предмета нетерпимости на другой. Франция предстает и передовой в чем-то, благодаря усилиям того же Поцци, и закоснелой во многом, стремящейся к прогрессу, но не то чтобы очень сильно - и число бессмысленных дуэлей легко превышало число гистероэктомий. Любопытный портрет эпохи, живой и со стороны автора-англичанина довольно лестный. Во всяком случае, по Англии он проходится менее лестно. Рекомендую.

Да, название этой книги очень точно отражает её послевкусие... Такой солнечный, сочный, яркий цитрус - и такой горький привкус!
Книга начинается весело и трепетно, рассказывает о забавных встречах Лоренса с местными жителями - и рисует волшебные кипрские пейзажи, восходы и закаты... Чтобы уже ближе к концу первой трети книги наконец-то показать то самое, чего Великая Британия так и не увидела до середины пятидесятых, когда окончательно оформился развал огромной империи - живых людей. Не пасторальных благостных крестьян, ума у которых едва хватает на то, чтобы возделывать свою землю и покупать билеты футбольной лотереи... Нет. Совсем других людей, реальных. Тех, кто просто хочет самостоятельно принимать решения. Тех, кто надеется научиться управлять своей страной. Тех, кто в глубине души так и не простил своих завоевателей. Даже если они и оказались совсем неплохими соседями.
Обидно, когда волшебный и прекрасный мир обагряется кровью. Но сколько можно приезжать в чужие края, чтобы жить там по своим правилам?
Досадно, что сам Даррелл, понимая многое, не видел и не чувствовал, что нельзя безнаказанно давить и унижать целые народы. Пружина когда-то распрямится. И тогда придется выбирать, с кем ты.
И очень жаль, что эта книга сейчас и в совсем других странах столь же актуальна. Слишком многие ищут внешнего врага вместо того, чтобы просто объединиться для решения собственных проблем. Горькая книга.
Жаль, что в ней так мало того самого солнечного юмора и света, которым наполнены книги "брата, погибшего при Фермопилах". Хотя я очень рада, что знакомство с автором состоялось. Я обязательно еще доберусь до других его книг! :)

Ох, нелегкое это чтение, и откладывала я его до последнего, но больше, кажется, нельзя было.
Сопроводила чтение походом в Музей истории Гулага - лучше всяких иллюстраций, когда смотришь своими глазами на документы, о которых только что прочитал. Те самые листочки, с нормами по категориям - сколько где посадить, сколько расстрелять. Или проценты смертности в отчетах.
И самое пессимистичное - что света в конце пока не видать. Даже здесь нашлись рецензенты, возопившие, что все это ложь и провокация. Черт, реально, самое большое преступление 90-х - это то, что не раскрыли до конца все архивы и не убрали к чертям мумию из мавзолея. Лучше бы отдали его под музей-архив с общим доступом, может, тогда неверующих бы пробрало наконец. Хотя психозащиты они такие, крепкие. Остается только надеяться, что когда-нибудь в школе будут проходить именно подобные вещи, а не возвращаемые опусы о молодогвардейцах.
История ГУЛАГа и заключенных - начиная с ареста, и дальше, через псевдосуд, этап и принудительные работы. Тот самый миф об экономической эффективности тоже рассмотрен. Все эти стройки века и нквд-шники, сидящие на добыче всего, что можно добыть из самых дальних и необжитых мест. Все прелести лагерного быта. Разрушенные семьи и разрушенные жизни. Я не знаю, что тут еще можно сказать. Книгу нужно читать. Отличная журналистская работа - с документами, с архивами, с интервью и прочими источниками.

Тот самый случай когда книга более беспристрастна, чем любая статья или научный труд. Все началось с портрета и заинтересованности - а кто нарисован? А почему именно он? Почему такие цвета? Такая поза? Что хотел показать художник?
И постепенно Джулиан Барнс погрузился в жизнь доктора Самюэля Поцци. Довольно провокационной личности, про которую можно найти немало нелестных моментов. Много слухов и сплетен.
Но этот человек уже давно умер, а все показания односторонние, что самого доктора, что других людей. И Барнс в открытую рассуждает - да, ходили такие слухи, но правда ли это? Имели ли они под собой основание? Или это были злые сплетни? Или недостаток понимания? Отношения мужа и жены - если мы видим лишь одну точку зрения и одно объяснение - можно ли на его основании уверенно строить историю? Обвинение в нелюбви, вызвавшее охлаждение, или предшествующий конфликт и семейная драма. Что первопричина, а что следствие?
Ну а поскольку доктор был довольно знаменит и связан со многими незаурядными персонажами истории - то самому Поцци посвящена лишь часть повествования. Автор перебирает людей по цепочке, прыгая с пятого на десятое, возвращаясь то к одному, то к другому. Тем не менее какая-то линия повествования остается сохранена.
Для чтения книги совершенно не нужно знать историю мужчины на портрете. Барнс проведет по фактам и домыслам его биографии, оставив читателю самому судить чему верить. Текст увлекает, вызывает вопросы, дает часть ответов. Потому что истину нам знать не дано. Уже давно умерли все участвовавшие той эпохи, уже давно нет свидетелей. Да и откровенно говоря, каждый "свидетель" знает лишь часть информации, которая далеко не всегда правдива. Но кто-то может уверенно повторять чужое суждение или заблуждение, а кто-то намеренно соврать. А для истории останутся разрозненные обрывки истории, картины, да фотокарточки.

В начале, когда я поняла, что книгу о Гулаге решила написать иностранка, я несколько скептически отнеслась к этой затее. Т.е., я не имела ничего против того, чтобы иностранцы узнали поподробнее про эту часть истории страны, опираясь не на домыслы и фантазии, а на реальные факты (а в добросовестности автора можно было не сомневаться, это быстро становится понятно), но была практически уверена, что жителям нашей страны, знакомым с этой темой, не удастся почерпнуть из книги ничего нового, что в ней будут удивляться и ужасаться вещам, которые нам уже давно известны.
Но я рада, что это оказалось не так. Автор не ограничилась поверхностным знакомством с темой. Она очень глубоко проработала вопрос, прочитала множество мемуаров (и наших, и иностранцев, попадавших в наши лагеря), беседовала с выжившими. Книга прекрасно структурирована, в ней соблюдается хронология, автор пытается рассказать о различных прослойках населения, попадавших в лагеря. Есть здесь и крестьяне, и партийцы, и бывшие, и рабочие, и интеллигенция, и духовенство и, конечно, уголовный мир. Кроме этого, она обращает внимание и на различные национальности: евреи, украинцы, поляки, немцы. Обращает внимание и на разницу в составе в зависимости от периода, до и послевоенного.
Ее воспоминания более выдержаны, как рассказ человека со стороны. Она не вкладывает все эмоции в какой-то эпизод, важный для конкретного человека, но не вносящего глобальный вклад. Зато мы можем рассчитывать на более достоверную информацию, в том числе, часто она обращается и к статистическим данным, хотя в ряде случаев признает, что на них нельзя полагаться. Если же подтвердить какое-то распространенное мнение документально не удается, она указывает и это. Мы же, привычные к той или иной трактовке, иной раз и вовсе не задумались бы над необходимостью поиска каких-либо доказательств.
Пытается она и делать сравнения, проводить некий анализ. Русские во время войны даже в лагерях часто мечтали уйти на фронт и сражаться против немцев (хотя были и другие взгляды), поэтому редко когда встретишь попытку сравнить наши лагеря с немецкими. Для автора же в этом нет ничего оскорбительного, она поднимает эту тему и проводит различие между одними и другими. Также она пытается анализировать действия Сталина, выясняя, что им двигало. И приходит к выводу, что часто это была не только жестокость и параноидальная боязнь потери власти, но и элементарная выгода. Он считал рабский труд самым дешевым и удобным для подъёма страны из разрухи.
Ее рассказ о лагерях не заканчивается со смертью Сталина и послаблением режима. Более быстро, но отмечая важные события она проходит и через эпоху Хрущева, Брежнева, дойдя до распада СССР. Теперь уже рассказывая нам о борьбе диссидентов, о психиатрических лечебницах.
И, наверное, самое главное, чего следовало бы опасаться от иностранца, держащегося за такую тему, но чего я ни разу не увидела в книге. Нет в ней пренебрежения или ужасания именно нашей нацией в целом. Нет попытки противопоставления, мол, мы бы никогда, а вот их, конечно, могли … Она писала именно как человек, который столкнулся с невероятным угнетением и стремящийся, чтобы люди об этом знали и помнили, чтобы это не повторилось.
P.S. Ну, и просто кладезь для людей, интересующихся данной темой, список литературы в конце. А то я пыталась выхватывать фамилии и заносить их в виш по мере прочтения, но это не всегда удавалось.

Я так долго мусолила "Горькие лимоны", что к концу забыла, что было в начале. Я не читала ни одного из тех произведений, что принесли Лоренсу Даррелу известность, поэтому не могу оценить насколько стиль этих путевых заметок совпадает с лучшими образцами его прозы, но было скучновато. Этот мир меняется так стремительно, что читать длинные, пусть и со вкусом написанные пейзажные зарисовки, в эпоху Ютуба и Тиктока кажется абсурдом.

Больше всего мне понравилась первая треть, когда автор был еще свободен куролесить по Кипру и артистично пить вино с греками, там был живой юмор и интересные бытовые детали, которые пробудили во мне желание посетить Кипр. Потом началась политика, и эпикурейская жизнь сошла на нет. Автор стал умным и критически мыслящим чиновником, совершенно беспомощным перед лицом происходящих изменений.

Позиция Даррела довольно двусмысленная. С одной стороны, он сочувствует населению Кипра, которое вдруг с чего-то начало бороться за независимость. С другой стороны, он представитель нации колониалистов, и все его сожаления в основном из разряда "Ну что же они, все так хорошо было, англичане и киприоты - братья навек, мы им помогаем, им же так лучше". Видно, не лучше, если порыв к свободе был так силен.

Лоренс Даррел был достаточно умен, чтобы понять необратимость происходящего. Он успел урвать несколько лет расслабленной жизни на острове с дружелюбными поселянами, но в силу общемировых тенденций, эта идиллия закончилась, начались протесты, взрывы, ответные казни. Автор уезжает до полного поражения колониального режима. Это почти побег. Последние страницы книги пронизаны грустью и ностальгией. Киприотские лимоны горчат и вдохновляют на полные фрустрации стихи.

И штили как непролитые слезы.