Дуглас Коупленд о Поколении X: «Конфликт поколений вечен»

Мне 59 c половиной. И я больше не чувствую себя человеком. Я превратился в приложение. Я – фильтр для слов. Я – фильтр себя-в-мире.

Самоидентификация всегда имела огромное значение. В конце 1980-х мне так не нравилось быть «бэби-бумером», что пришлось придумать, как не быть им: мой дебютный роман, опубликованный 30 лет назад, назывался Поколение Х («Поколение X: Сказки для ускоренного времени», «Generation X: Tales for an Accelerated Culture»). Почему ускоренного? К концу 90-х начало казаться, что история, наконец, выходит из «синдрома изоляции» («синдром изоляции», или синдром «запертого человека» – паралич мускулатуры, при котором нарушается связь с внешним миром – прим. пер.). Советский Союз рухнул. Победно маршировал либеральный капитализм. Звучание эпохи переменилось. На каждом втором билборде кто-то рушил кувалдой Берлинскую стену – те самые молодые люди, которые явно не вписывались ни в одну из ранее существовавших категорий. Кто они? Герберт Маршалл Маклюэн писал о том, как легко мы увлекаемся сверхупрощениями, что, я думаю, и произошло с предложенным мной штампом. «Поколение X» стало мемом. Причем стало мемом в те времена, когда и мемов-то «выходило» пять или шесть в год.

Позвольте заметить с высоты прожитых лет, что ничто не вызывает такого желания скукситься и уйти в себя, как когда толпа сажает вас любимого на пьедестал – меня объявили «голосом поколения». Что прикажете делать на моем месте? Я провел большую часть начала 90-х в телестудиях, где недоумевающие интервьюеры говорили: «Ну, конечно же, вся молодежь – бумеры. Было бы нелепо думать иначе!» Особенность такого термина, как «поколение X», заключается в том, что у каждого свое определение, и люди всегда хотели, чтобы я соглашался с их [определением]. В какой-то момент я понял, что X перестал быть моим и зажил собственной жизнью.

Я родился в двадцатом веке на той странной развилке истории, после которой мы все стали «оцифрованы»: мой мозг подвергся воздействию кино и телевидения, а затем, с конца восьмидесятых, – цифровых технологий. Маркетологи обожают датировать поколения конкретными годами. Но это не физика, тут нет никакой точности. Теперь, когда я воспринимаю себя как приложение, я понимаю, что одна из моих задач – объяснять старую эпоху новой эпохе. Когда вскользь упоминаешь «Семейку Брэйди» (Brady Bunch – американский ситком эпохи начала телевещания – прим. пер.), и в комнате повисает неловкая тишина, я воспринимаю это как очередную звонкую пощечину. Гораздо больше, чем годы рождения, поколения сближают или отдаляют разделяемые эмоциональные переживания.

Ложное предположение о человеческом сходстве – ключевой компонент в дискурсе поколений, потому что без него невозможно демонизировать молодежь. Между тем, на этом можно прилично заработать. Уже пятнадцать лет я с любопытством наблюдаю за тем, как тем же ядом, которого не жалели для поколения X, брызжут в поколение Y (миллениалов): они нытики, лентяи, не приносят пользы, и далее, и далее. Полагаю, что такое обесценивание и брюзжание по поводу новых поколений – лишь повторение общечеловеческого паттерна. Просто никто из смертных не живет так долго, чтобы в этом убедиться.

Что изменилось через три десятилетия после появления поколения X? Ну, миллениалы стареют. Есть даже термин для тех, кто родился в начале восьмидесятых: «гериатрические миллениалы». В наши дни популярная антропология, если это можно так назвать, перешла к изучению тайн поколения Z, в то время как поколение Z уже достаточно взрослое, чтобы вступить в драку с поколением Y. Символы поколений возникают стихийно. Для X им стала фланелевая рубашка. Для Y – тост с авокадо. Для Z – презрение к тостам с авокадо и узким джинсам. Возможно, для следующего поколения это будет огромная ванна с диазепамом.

Я часто спрашиваю себя, возможно ли, что само деление на поколения – лишь следствие структуры нейронных связей в нашем мозгу: ведь в препубертат все мы подвергались воздействию различных технологий, а также определенному воздействию глобальных финансовых циклов. А они, в свою очередь, «построили» наш мозг.

Это обсуждение мозга и поколений важно, потому что примерно в 2010-м мой собственный мозг начал чувствовать себя иначе. Я понял, что никогда не вернусь к старой, доинтернетовской версии: меня как будто подменили. Спустя десять лет спустя я даже не помню, что чувствовала «доисторическая» версия мозга. Единственное, что внушает оптимизм, ну, или хоть как-то утешает, так это то, что ровно такое же «превращение» произошло с каждым первым человеком на планете. На самом деле, я бы даже сказал, что наш вид никогда не был так «нейронно-унифицирован», как сейчас. Итак, с нейронной точки зрения, могут ли поколения вообще стать устаревшим понятием?

Что дальше? Младенцев, рожденных во время пандемии, называют «поколением C» – от Covid или Corona. За несколько лет до этого Джордан Холл предложил полностью перезагрузить систему именования, используя вместо этого греческие буквы. Он предложил Поколение Омега – последнее поколение, что звучит гламурно и круто, но так каждое поколение подумает, что это конец линии. По крайней мере, поколение Z должно задаться вопросом, какие рабочие навыки действительно пригодятся в будущем при полной автоматизации. Я считаю, что им следует начать называть поколения так, как американцы называют ураганы: начинать в алфавитном порядке и чередовать мальчиков и девочек.

В моей новой книге The Extreme Self: Age of You («Экстремальное Я»), которую я написал вместе с Шимоном Басаром и Гансом Ульрихом Обристом, мы исследуем, как индивидуальность трансформировалась во что-то еще, сначала из-за технологий, а затем как следствие пандемии. Если машины все время создают эмоции, что значит быть человеком, принадлежащем к поколению? Вот несколько советов.

Аутофобия

Это «страх быть личностью». Посмотрим правде в глаза: быть личностью — это тяжкий труд, и я не стану утверждать, что современные люди слеплены из подходящего теста. Быть личностью нынче скучно; неудивительно, что куда все больше людей передают самоидентификацию на субподряд QAnon или Антифе (QAnon – одна из теорий мирового заговора – прим.пер.). Ваш пост в Инстаграмм едва ли наберет миллион просмотров, но вот группа, куда вы только что вступили, с легкостью наберет их от вашего имени. Так легче чувствовать себя совершенно одиноким, а также частью вселенского сообщества.

Колоколообразная кривая патологии

Мне всегда любопытно, где грань между нормой и патологией. Когда кто-то из веселого становится взрывным, потом полной катастрофой, а затем ему ставят какой-нибудь страшный диагноз? Может, нам стоит начать описывать людей по-другому. Например, вместо: «Шейла – мягкий и выдержанный человек, коллекционирует безделушных сов», не лучше было бы сказать: «Мозг Шейлы отлично снабжается дофамином, у нее легкое расстройство такого-то спектра, со склонностью к низкосортному к накопительству» (тут автор явно намекает на DSM – классификацию психических расстройств американской психиатрической ассоциациии, при которой часть расстройств, как, например, аутизм, признаются спектром, а не отдельным заболеванием – прим. пер.). По крайней мере, вы бы знали, где находитесь. У вас также может быть индекс природных данных / воспитания – число, которое сообщит другим, какой процент вашего поведения может быть оправдан, скажем, плохими родителями или детством в маленьком городке.

Люди с высокой сетевой ценностью

Когда в 1990-х годах Интернет только появлялся, все думали, что он будет использоваться только во благо. На чем все сидели? И почему все были так удивлены, когда в 2016 интернет ушел в темноту (скорее всего, здесь автор имеет в виду даркнет, хотя он и появился раньше – прим. пер.)? По правде говоря, интернет должен был потемнеть намного раньше. Иногда я задаюсь вопросом, не работает ли Дональд Трамп над Web 3.0, незаметно создавая новый Интернет? В какой-то момент Трамп был самым влиятельным человеком на Земле. Он продемонстрировал, что отдельный человек плюс сеть может (с легкостью) обойти любые препоны и любые инстанционные запреты. Интересно, кто сейчас самый взаимосвязанный человек на Земле. Владимир Путин? Илон Маск? Как бы вы это измерили? Как вы его награждаете? (Может быть, это все еще Кевин Бейкон и всегда будет Кевин Бейкон. Привет. Я Кевин Бейкон. Вы можете помнить меня по таким фильмам, как «Джон Ф. Кеннеди. Выстрелы в Далласе». или «Свободные».)

Плато демократии

Любопытным явлением из приведенного выше ряда стало сползание демократии, динамика которого такова: «Интернет сказал мне, что я невероятно особенный, поэтому, если я не могу быть в большинстве, и мир будет управлять мной, тогда никто не может управлять миром по своему усмотрению». Есть ли в демократии какая-то встроенная кнопка для самоубийства, на которую рано или поздно нажимают? И теперь, когда мы, кажется, разобрали реальность, основанную на консенсусе, что заменит консенсус?

Кто самый обиженный?

В наши дни всех возмущает все, даже если они не возмущены хоть сколько-нибудь. По большей части это фальшивое возмущение, эмоциональный аналог диетической колы. Может быть, однажды мы будем относиться к крайне левым и крайне правым, как к бабушкам и дедушкам-расистам, которых вы видите только один или два раза в год. Что бы вы ни делали, не говорите о Грете Тунберг или вакцинах.

Мне. Ты. Нас. Их.

Интересно, в какой момент люди перестают быть людьми, – процесс, обратный взрослению. Я гораздо больше имею дело с пожилыми, и я с ужасом жду приближения того дня, когда кто-нибудь из близких уже не вспомнит, кто мы. Может быть, то же самое и с поколениями. У нас нет способа определить, когда заканчивается одно поколение и начинается следующее. Мы лишь пытаемся предсказать, какие радости и горести выпадут на их долю, в то время как будущее – всего лишь непредвиденные последствия настоящего.
Как и все мы, в этом году я проводил много времени в зуме. По окончании каждого звонка я всегда закрывал крышку ноутбука. Может быть, смерть – она именно такая: просто закрыть крышку ноутбука, ничего космического, просто легкий щелчок, который сигнализирует о том, что мы больше не пользуемся нашим приложением.

Дуглас Коупленд

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ