Ричард Флэнаган: безумная отвага – вот что нужно писателю

Тасманского писателя Ричарда Флэнагана называют «одним из наших величайших ныне живущих романистов» (газета Washington Post). Семь из его романов получили многочисленные награды, среди которых Букеровская премия 2014 года за «Узкую дорогу на Дальний Север» и Премия писателей Содружества (The Commonwealth Writer’s Prize — была учреждена в 1987 году, присуждается писателям-беллетристам за работы на английском языке в каждом из четырех регионов: Африка, Канада и Карибский бассейн, Европа и Южная Азия, Юго-Восточная Азия и Южно-Тихоокеанский регион — прим. пер.) за «Книгу рыб Гоулда». Также он является активным защитником окружающей среды и опубликовал несколько научно-популярных работ, из них недавняя «Токсично» (‘Toxic’) разоблачает производителей тасманского лосося. В мае 2021 года Флэнаган прочитал лекцию в рамках Всемирного фестиваля «Голоса ПЕН-клуба» в программе «Артур Миллер: писательская свобода».

Гардиан (The Guardian) называют последний роман Ричарда Флэнагана «Живое море снов наяву» (‘The Living Sea of Waking Dreams’) «волшебным и реалистичным рассказом о боли экологии, который в одночасье является игривым и обнадеживающим в своей основе», а обзор книг Нью-Йорк таймс (The New York Times Book Review) – «криком тревоги о том, на что мы избирательно обращаем внимание». Я же нахожу его одним из самых выдающихся и трогательных романов, которые я читала. Это настоящий шедевр.

Автор ответил на мои вопросы по электронной почте в преддверии виртуального мероприятия «Фестиваль книги Бэй Эриа UNBOUND» (Bay Area Book Festival UNBOUND), где он пообщается со знаменитой поэтессой Джейн Хиршфилд вечером четверга 3 июня. Билеты на фестиваль предоставляют десятидневный доступ к просмотру после завершения прямого эфира.

Шерилин Парсонс: Откуда вы нам прямо сейчас пишете?

Ричард Флэнаган: Я – за столом в Тасмании.

ШП: В январе 2019 года в разгар бушевавших в Тасмании пожаров вы отправились на крошечный остров Матсайкер (остров у южного побережья Тасмании – прим. пер.), чтобы работать над романом. Но вы осознали, что создаете другую историю, которая позже стала «Живым морем снов наяву». Вы говорили, что «именно там, на том самом отдаленном острове, с тем визжащим ветром и шумом волн, разбивающихся о скалы», вы обрели историю и голос, чтобы ее рассказать. Как вы думаете, почему это случилось там? Что требуется от писателя, чтобы наткнуться на этот магический эликсир?

РФ: Не имею ни малейшего понятия. Если бы имел, я бы прибегал к этому способу с каждой моей книгой. Все, что я знаю – это чтобы узнать, о чем мне писать, я должен писать.

ШП: Помимо времени и одиночества, какие, на ваш взгляд, еще условия, внутренние и внешние, являются для писателя оптимальными, если он хочет создать свою лучшую работу?

РФ: Самое замечательное в писательстве – это то, что творить можно в неоптимальных, а порой даже ужасных условиях. И так были созданы многие из весьма интересных книг. Это единственная форма искусства, которая не привязана ни к власти, ни к деньгам. Наверное, именно поэтому многое из того, чем мы восхищаемся в писательстве, приходит с окраин – географических, социальных, политических, экономических. Безумная отвага – вот что прежде всего нужно писателю, чтобы преодолеть страх потерпеть неудачу, свойственный нам всем. Она также, к сожалению, является самой разрушительной формой тщеславия. Читатель от этого только выигрывает. Писатель же по большей части либо получает немногое, либо многое теряет, иногда даже все. Его грааль — это надежда создать нечто прекрасное и, очень редко, долговечное. Конечно же он практически никогда этого не добивается. Но так чудесно, что он продолжает стараться.

ШП: Как вы понимаете, что рукопись не выходит? Вы говорите, что избавились от наработок романа, которые привезли с собой на остров Матсайкер. Почему?

РФ: Если рукопись меня утомляет, то скорее всего она утомит и читателя. А роман может быть каким угодно, кроме как утомительным. Писатели становятся известным за книги, которые они решили не писать или, написав, не издавать.

ШП: Здесь, в Калифорнии, за ужасом серии пожаров 2019 года последовал еще больший ужас 2020 года, и мы в страхе ждем следующие месяцы; масштаб засухи этого года превосходит даже предыдущий. Я знаю, что Австралия столкнулась с тем же, а остальные регионы мира – со своими климатическими катастрофами. Как литература может принести пользу и может ли она? Как мы можем продолжать писать несмотря на горе?

РФ: Мне очень жаль слышать такие новости. На пороге иной катастрофы, в 1939 году, Оден написал то, что часто цитируют – поэзия не приносит никакой пользы. О второй половине высказывания, его заключении, часто забывают, а это является истинным суждением Одена. Он писал: «Поэзия не приносит никакой пользы. Она выживает». И выживая, она предлагает надежду. Вызовом для меня было подобрать слова, которые говорили бы и о горе, которое многие испытывают, и об этой надежде.

Потому что они выживут и, сделав это, станут «образом происходящего, ртом», с помощью которого можно сказать о том, что имеет значение и задать вопросы, которые должны быть озвучены.

ШП: Вы говорили, что не хотели, чтобы «Живое море снов наяву» отнесли к «климатической фантастике». Почему?

РФ: Почему? Потому что прилагательные – это суждения, а суждения часто ошибочны и всегда вводят в заблуждение.

ШП: Я наткнулась на онлайн-комментатора «Живого моря» в Нью-Йорк Таймс, который утверждал, что не стал бы читать книгу, потому что она слишком мрачная и грустная. По иронии судьбы, главная тема романа – именно ущерб, причиняемый таким активным «отведением взгляда». Но вы также исследуете эмоциональную боль, стоящую за попыткой не видеть. Что вы скажете людям, которым этот роман и другие подобные ему могут показаться непреодолимым?

РФ: Позволено ли мне назвать их несчастными ублюдками? Как отметили несколько комментаторов, это еще и комичная книга, и она обнадеживает. А в такой момент нашей истории это оскорбительно для людей, притворяться, что мир – радужное место. Это не так. И нам нужно честно рассказывать о том, что произошло и происходит. Все эти кризисы – расовый, политический, экономический, экологический медицинский – в конечном итоге являются единым кризисом, и его ужас тяготит всех нас. Чтобы его преодолеть, мы должны дать ему имя, указать на него, найти язык, который откроет нам глаза на то, что произошло и еще произойдет. Я хотел, чтобы доброта и благодарность были центром моего повествования. Обе вещи казались той силой, которая, оставаясь незамеченной, являлась чрезвычайно важной.

Отчаяние – это легкий цинизм, а цинизм – новая наивность. Отчаяние рационально, однако надежда – это самая суть того, что значит быть человеком. Надежда – вот, что у нас есть. Человек не узнает, кто он и на что способен, пока действительно не пройдет испытание. Что-то из того, что мы узнаем о себе, разочаровывает. Что-то ужасает. Что-то поражает. Но мы должны понимать, что поставлено на карту, чтобы иметь возможность надеяться. Оставаться добрым к другим, когда они подводят нас и мы подводим их. Когда мы сами терпим неудачу.

ШП: Депрессия и тревога сегодня свирепствуют и называются «психическими заболеваниями», но они также кажутся вполне точными реакциями на сегодняшний мир – на монетизацию человеческого опыта, стремление к власти и «успеху» (за счет других), наше отключение от природы и других сил, которые вы исследуете в «Живом море». Как вам удается оставаться в здравом уме, а тем более вникать в эти травмирующие реалии в своих произведениях?

РФ: Возможно, я не так уж вникаю или притворяюсь, что не вникаю. Возможно, писатель навеки обречен играть роль святого Фомы, прикладывая руку к ране мира, чтобы проверить, реальна ли она. А возможно, писательство спасает меня от этой раны или, по крайней мере, что-то мне в ней объясняет. Потому что, написав эту книгу, я понял, что наш мир – такое чудесное место. Если бы мы просто увидели мир таким, какой он есть и что предлагает, мы бы не стали отказываться от него. Так многое нас ослепляет, а романы – это та форма, которая помогает нам вернуть чувство прекрасного, а вместе с ним смирение и благодарность.
Но, как недоумевает Лиза Шан ближе к концу книги: возможно, мы боимся красоты. Возможно, мы напуганы и поэтому уничтожаем ее. Потому что красота — это форма истины, ослепляющей и подавляющей правды. И слишком часто мы предпочитаем ложь.

ШП: Вы говорили о том, чтобы доверять истории и избегать предвзятого представления о том, «о чем» должна быть книга или какой-то идеи, которую вы хотите передать. Почему это доверие имеет значение для качества работы, вашего собственного процесса написания книги и опыта читателя?

РФ: Потому что наименее показательная вещь в любой книге — это намерения автора. По этой причине встречи с писателями всегда доставляют дополнительное разочарование. Рассказ позволяет писателю ускользнуть от тонущего груза своего персонажа, истории и мнения в хаос жизни. Романы — это не учебник нравственности: они существуют вне морали, этики или политики.

ШП: В вашей недавней лекции ПЕН-клуба в программе «Артур Миллер» вы говорили о роли литературы в «выражении невыразимого». То, как вы использовали язык в «Живом море», сделало именно это: он не просто донес значение, а стал этим значением и эмоциональным опытом; например, нарастающим ужасом, который мы испытываем, читая и представляя стремительный непрерывный поток изображений, пока Анна листает новости в своем телефоне. Или заикание Томми, которое несет такой огромный смысл. Каково было прийти к языку этого романа?

РФ: Освободительно. Все, что нарастало во мне в течение долгих лет, внезапно обрело голос. Странно, как ты словно задыхаешься годами, а потом однажды утром, моим первым утром на том далеком диком острове, голос пришел ко мне. А дальше была просто работа. Много работы, но пережив ту странную осень событий, я наконец понял, как об этом написать.

ШП: Что вы можете посоветовать писателям? Читателям?

РФ: Читателям – читайте. Писателям – примите страх и читайте еще больше. В ужасе, улыбаясь.

Шерилин Парсонс (Cherilyn Parsons)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ