Признание (зарисовка)

Меня назвали в честь Пушкина, что во многом и определило мою жизнь.
Есть ранимые и податливые души (судьбы?), которые пластически принимают очертания «Слова», чувства.
Это прирождённые творческие люди, часто, не имеющие души для себя, их душа — робко мерцает где-то в мире: в стихе, услышанным в детстве, в улыбке незнакомки в парке, в сирени на ветру, в весенней травке..
Моё имя «присоседили» к моему отчеству: Сергеевич. Словно оно одно грустило на безымянной лавочке моей судьбы, и вот, в один осенний день, к нему подсело имя — Саша.
Забавно, но до имени я был эдаким русским Бенджамином Баттоном: я ещё не родился, а уже был словно бы старше своих родителей: просто, Сергеич.
Я так свыкся с тем, что меня назвали в честь Пушкина, что даже не удивился, когда в 1 классе один мальчик сказал, что я похож на курчавого негритёнка.
Мой папа чем-то был похож на Пушкина, и я думал, что Пушкин — это мой прадедушка, или что-то вроде того: я искренне полагал, что моя прабабушка когда-то тайно встречалась с Пушкиным. Моя бабушка как раз была из Саратовской губернии. А я часто слышал, как Пушкин ездил в глушь, в Саратов. Разумеется, к моей прабабушке..
Для чего же ещё? Всё сходилось. У меня и деревня была в глуши, и в старой комнатке прабабушки, возле печки, висел портрет Пушкина. И полное собрание сочинений его на полочке.
Пушкин привозил.. нет, я не глупый был, я так лишь на миг подумал. Улыбка подумала.
Это была моя тайна детства.

По вечерам, я подходил к глобусу в своей комнате (всегда, бог знает почему — перепуганной или замечтавшейся бог знает о чём, как и я на уроках: Александр Сергеевич, — слышался голос учительницы с земли, — вы опять летаете в облаках, среди ласточек?) и ласково гладил Африку: это была и моя родина.
После того, как я однажды сильно загорел на море, старший брат с улыбкой сказал: ну всё! Ты превращаешься в настоящего негра! Теперь ты будешь темнеть всё больше и больше, и однажды утром проснёшься совсем чёрным!
У меня на ресницах дрогнули слёзы.. Это рок.
Ночью я плохо спал и часто просыпался, подносил свою худенькую ручку к лицу и грустно шептал: боже мой! Она совсем чёрная! Я превращаюсь в Пушкина! В негра!
Меня не смущало, что была ночь, и в этот миг, и моя рука и рука мамы и брата, и даже лапка любимого кота Барсика, были чёрными.
Словно бы мы были странной семьёй, по ночам превращающейся в негров..

Однажды, в осеннем парке, я подошёл к «чёрненькой» девочке (папа её был африканцем), и, заговорщицки наклонившись к её лицу, прошептал: я такой же как ты, африканец. Давай дружить?
Девочка улыбнулась и странно посмотрела, сначала на меня (загар у меня давно сошёл, и я снова был болезненно-бледным), а потом на моих родителей, которые сидели на лавочке рядом.

Я очень любил в детстве, да и сейчас люблю — крыжовниковое варенье.
В школе, в 1 классе, я робко спросил учительницу: Виктория Кирилловна, а у Пушкина какое варенье было любимым?
Я знал, что ответит учительница, и просто гостеприимно (есть такая улыбка) ждал ответ:

- Крыжовниковое..

Зимой я часто бродил в одиночестве возле школы в чудесном парке.
Ложился в снег, раскинув руки в стороны, и представлял, что я — раненый на дуэли Пушкин.
Иногда у меня слёзы текли по щекам.
Мимо проходила красивая смуглая девочка с каштановыми волосами под белой шапочкой.
С жалобной, какой-то гладящей меня улыбкой, остановилась возле:

- Здравствуй, Саша.

- Здраствуй, Вика..

- Ты опять сегодня не был на литературе?

- Я не мог…

- В снегу валялся? (грустная улыбка).
Я однажды.. лягу с тобой. Хочешь? Вместе прогуляем какой-нибудь урок.

- А почему сейчас не хочешь лечь?

- Не знаю.. я как-то привыкла с тобой общаться, когда ты лежишь или на снегу или в траве, у моих ног.

Она привыкла, что я странный. Я ей писал стихи. Иногда просто, переписывал стихи Пушкина и выдавал за свои.
Вика сидела за партой, шёпотом оборачивалась ко мне и говорила тихо, чтобы учительница не услышала: ты прям Пушкин..
Я знал, что у Пушкина жена была одной из самых красивых женщин в России, как знал и то, что он её ласково называл: моя косенькая Мадонна — у неё глаза были чуточку разные.
Я трепетно предвкушал, что и моя будущая любовь будет самой прекрасной женщиной в России.
Смущало лишь одно: она тоже будет косенькой?
Я часами разглядывал портрет Гончаровой. Иногда даже засыпал с ним в постели: ничего не было заметно. Вроде не косенькая. Может скрывают от нас что-то?
Мне снились странные сны: Гончарова идёт с Пушкиным возле реки под руку.. и на глазу у неё, чёрная повязка, как у Кутузова.

Прошли года… я встретил любовь всей моей жизни.
Сбылось всё: она была самой прекрасной женщиной в России. В мире.
А глаза? Боже мой… всё сбылось как-то блаженно и ласково, как может сбыться только во сне, когда нет мучительной перегородки между мыслью, действием и временем, словно само время и пространство ласкаются к нашим ногам и рукам, как верный и нежный зверь.
Любимая не была косенькой, но какая то милая, русская раскосинка была в самом силуэте, мечте её милых век, очень редких по форме: на флорентийских витражах с ангелами, порой бывают такие глаза, и ещё.. на некоторых автопортретах Зинаиды Серебряковой.
Кроме того, её неземные глаза, были цвета крыла ласточки. Они были чуточку разные по цвету.
По ним я и узнал в апрельском парке моего смуглого ангела.
Пушкин как раз в апреле просил руки у Гончаровой..