Заблудившийся трамвай

Как сходят от любви с ума?
По разному. Может дождик за моим окном, тоже сошёл с ума от любви и думает, что он — Сёра?
Дождь пишет замечательные картины за моим окном.
А на днях, утренний мороз сошёл с ума и думал, что он — Гоген: он рисовал на моих окнах чудесные силуэты пальм и цветов с острова Таити.
Все, все в кого-то влюблены в этом безумном мире..

Сойти с ума от любви.. какое таинственное выражение.
Словно гумилёвский, заблудившийся трамвай сошёл вечером с рельс и заехал бог знает куда: в осенний лес, на пляж где-то на Таити, или даже на луну.
Вот бы астрономы удивились, увидев трамвай на луне.
А между тем, то, что происходит с сердцем влюблённого человека, сошедшего с ума от любви или находящегося в разлуке с любимой, не менее таинственно.
Просто мысли человека, пока ещё сложно увидеть.

На самом деле, сердцебиение мыслей, крыльев, в какой-то райской синестезии, может покинуть тело, как душа, и мерцать в 14 веке в Авиньоне, где томится Петрарка по Лауре своей в миртовом вечернем саду, или мерцать в 26 веке, в комнате поэта-астронома, открывшего что-то чудесное на далёкой планете: он так мило радуется, танцуя с томиком Гумилёва (хотя возможно, это простой несчастный сумасшедший, которому в палате установили телескоп).
Сердцебиение мысли может мерцать даже на далёкой планете: когда нам нечем дышать вдали от любимого человека, возможно — кто знает? — мы в этом миг давно покинули Землю, мыслью своей, и даже солнечную систему, и наша мысль лежит навзничь на далёкой и холодной планете, и мы умираем на ней без любимого человека.
Потому-то, нравственно, в пространствах боли, мы порой можем ощущать себя вдали от любимой, дальше, чем может позволить Земля, её приглаженные и усыновлённые расстояния.
А сердце в любви — помнит вечность, помнит о том, как она в счастье и боли, лежала среди далёких звёзд.

Кончился дождь. За окном моросят теперь тихие звёзды.
Они тоже сошли с ума от любви..
Может они влюблены в моего смуглого ангела?
Я видел однажды в парке, как они ласково целовали её чудесные глаза. А дождик целовал её плечи, ладошки, лицо, поднятое к облакам.
Вся природа влюблена в моего смуглого ангела. Про солнце на пляже я и не говорю даже: то, что оно делает с ней, похоже на чистый разврат.
Боже, до чего я дожил.. ревную любимую к звёздам, солнцу, дождю..
Может именно такая ревность была в Эдеме?

Я не могу жить без любимой. Не могу, не могу, не могу, не могу.
На днях ехал в трамвае и на запотевшем окне написал эти слова. Всё окно исписал.
Потом пересел на другое место и написал стих для любимой: дышал на окошко и писал стих пальцем. Дыханием и плотью. Как в Эдеме.. Я утратил любимую, как Эдем: иногда я слышу как в Эдеме тихо падает листва и идёт мелкий осенний дождь..
Подошла кондукторша и улыбнулась мне, взглянув на стих на окошке.
- Это ваши стихи?
Я, робко: да, мои. Простите. Просто у меня сердце разбито..
- Ничего страшного. И летом были ваши, да? Но их писали на листочках цветных и оставляли на сиденьях и они словно сами ездили бог знает куда: зайцами. Вы знаете, что о ваших стихах и вашем смуглом ангеле, уже легенды складывают?  Хоть бы раз увидеть вашего ангела...
Всё будет хорошо, не переживайте.
А вы куда едете, если не секрет?
- В Авиньон..
- Это где? На нашем трамвае? Или вы с пересадкой?
- Да, на вашем трамвае. Без пересадки. Это во Франции 14 века..

В былые времена, в католических монастырях, монахов наказывали.. за их нежные пороки: за мастурбацию, например, налагали на них.. забыл как называется.
Они должны были простоять всю ночь на коленях в тёмной и холодной келье или подвале, читая вслух молитву Деве Марии — 1000 раз.
Боже.. если бы ангелы видели, как я грешу, вдали от любимой, и как схожу с ума по ней, мне пришлось бы простоять на коленях с молитвой — 1000 лет.
Простоять на луне, в ночном Авиньоне, под окном Лауры, или в ночной Москве под окном любимой, что одно и то же, или даже посреди вечернего, Тихого океана, прямо на волнах, к смущению.. крестящегося на меня, Фёдора Конюхова.

Но ангелов в моей комнате я пока не вижу.
Поэтому приходится налагать на себя.. забыл как это называется: в общем, томление по любимой, назовём это так.
Вчера, например, я поставил себе цель, произнести вслух, стоя на коленях, милое имя любимой: 1000 000 раз.
Мне этого показалось мало (и не только в соотношении с нежностью греха).
В былые века, наказанные монахи стояли на коленях, в мрачных условиях, даже в подвале холодном, среди пауков и черепов.
Господи, где я только не стоял на коленях вчера!
На крыше моего дома, на подоконнике, возле отрытого окна: холодный ветер и тихий снег, стояли на коленях вместе со мной: мы молились о нашем смуглом ангеле.
Бог знает, что подумали прохожие на улице, увидя меня, обнажённого по пояс, стоящего на коленях у открытого окна.

Я даже упал на колени в одном тихом переулочке, перед бездомным, каштановым котёнком, и молился перед ним.
О чём я думал? Бог его знает. Может я смутно понимал, что животные — это бесприютные и одичавшие ангелы, милые юродцы неба и земли, и потому они связаны с богом, раем — родиной любви, а значит, они как-то связаны и с любимой моей, и могут передать ей мои заветные мысли.
Я стоял на коленях, в небе замёрзшей лужицы, перед удивлённой кошкой, и молился, а она стыдливо оглядывалась и виляла хвостом и словно бы говорила: что с тобой, Саша? Ты влюблён? Вижу, что влюблён в своего смуглого ангела.
Ты знаешь, что на небесах, только и разговоров, что о море и твоём смуглом ангеле?
Такой как она, больше нет.
Когда поэта Басё сослали на Колыму, он писал о коленочках твоего смуглого ангела, чудесные хокку. Его так и называли: Колбасё..
У тебя есть.. колбаса? — кошка воровато оглядывается по сторонам.

Я прихожу в себя, спускаюсь с небес, на замёрзшую лужицу.
Что у меня есть? — робко переспрашиваю я вслух, кошку.
Мимо меня, за спиной, кто-то прошёл и кошка стыдливо отвела от меня взгляд, и хвост, словно она не со мной.
Человек прошёл и она сказала тихо: колбаса, ну, колбаса, у тебя есть? Я голодная..
Мне стало стыдно..
Но ведь и в средние века, монахам платили за молитвы.
Может, и кошкам нужна своя плата?
Не вставая с колен, наклонился и поцеловал смущённую серую кошку, в лобик, и сказал, чтобы она никуда не уходила.
Пошёл в магазин и купил ей хорошей колбасы.
Кошка была на 7 небе от счастья.
Вскоре, как из пустоты, появились ещё 4 кошки: вечерняя улочка словно бы покачнулась на ветру расцветшей и пушистой веточкой вербы..
Я перекрестился: ну всё, моя молитва точно дойдёт до любимой..
Оглянулся: идёт старушка, и, с изумлением Конюхова, смотрит, как я на коленях кормлю кошек и зачем-то крещусь..

Вечером я молился в горячей ванне с пеной: блаженный, голый и.. чуточку пьяный.
Молился долго. Почему в ванне?
Бог его знает. До чего только не додумаешься в любовной тоске.
Строишь самые безумные и нелепые конструкции мыслей, надежд, идя по ним как бы над землёй, по синему воздуху.
Мне представилось, что у ванны — райская акустика (почти как у раковины, на картине Боттичелли — Рождение Венеры), как у антенны, тайно передающей сигналы к далёким звёздам и ангелам.
Мы же не всё знаем о том, как связываются с ангелами?

Я не шучу. Возможно, в нашем нелепом и безумном мире, в котором искажён образ бога и любви, чтобы выйти на тропинку к красоте, любви и небу, нужно как-то нравственно, или событийно, — надломить, нарушить привычное и разумное течение мыслей, поступков, жизни.
У каждого — свой узор подобного выхода за пределы прозаичной и разумной нормы.
Когда Достоевский сочинял свои дивные миры, а его возлюбленная (стенографистка) записывала, он ходил по комнате и задумчиво постукивал рукой об стену: какая-то азбука Морзе — перестукивался с ангелами с далёких звёзд.
Словно ангелы жили у него за стеной.
В 18 веке, в Москве, рядом с Александровским садом, жил один юродивый — Сашка Снежок, который любил молиться на кленовых деревьях (прозвище видимо взялось от его любви бросаться с деревьев, в людей, снежками, как бы благословляя их).
Для всех это было безумно, нелепо, безбожно даже.. а небеса общались с ним именно так. Он так был ближе к звёздам и богу.
Я бы рекомендовал влюблённым во время ссор, или даже просто во время мыслей наедине с собой, когда мы словно попали в фатальную и мучительную колею одной мысли и не можем её решить месяцы, что-то резко поменять в акустике восприятия: подняться на вечернюю крышу и там подумать, с бокальчиком вина, под звёздами (иногда нам мешают думать вечно, просто стены дома. Стены в мыслях).
Но моя мечта, чтобы я и мой смуглый ангел, однажды, во время ссоры.. ушли в лес, разделись бы там до гола, и залезли на сосну. На одну и вторую, рядышком. И там бы ссорились, глядя друг на друга с улыбкой кроткой и милосердной.
И.. на перепуганного медведя внизу. Или крестящегося на нас Конюхова.

Я схожу с ума, схожу с ума, схожу с ума, схожу с ума, схожу с ума без любимой..
На неделе, я распечатал фотографии любимой: только её смуглые, восхитительные коленочки, милые ладошки и совершенно неземные глаза, чуточку разные по цвету: цвета крыла ласточки..
Вышло около 2000 экз.
Для чего? Я обклеил ими свою спальню: стены, потолок..
Получилось удивительно: похоже на заиндевевшие окна в раю, нежно испещрённые папоротниками, карими цветами, глазками на крыльях асфоделиевых бабочек..
В своей спальне, я создал келью любви, сумасшедшей и вечной любви, где есть лишь одна религия — моя любимая.
В этой неземной келье, я молюсь любимой..
Пусть и странно, порой, грешно, но молюсь..

Мне нужно что-то сделать, что-то придумать, придумать, придумать, чтобы я и любимая, снова были вместе.
Это почти невозможно, разумом я это понимаю, но сердце верит в чудеса.
Для разума и бога нет, и человек смертен для разума: если я и любимая снова будем вместе, это будет не менее чудесно, чем увидеть ангела в вечернем парке, или доказать бытие бога и рая: ощущение любимой, бога и ангелов — где-то блаженно рядом, на одной горней плоскости…

У меня осталось меньше месяца.
Всего то и нужно, за это время, отыскать то, что не смогли сделать философы и поэты, на протяжении веков — разгадать женскую душу: это не менее сложно и таинственно, чем поймать сигнал с далёкой звезды..
Или чуть проще: меньше чем за месяц, мне нужно создать произведение искусства, совершенно неземное, излучающее райский свет (или хотя бы создать строчку в стихе, прозе, равную строчке Петрарки, Платонову, Бродскому… нет! ради любимой, чтобы случилось чудо, я должен создать строчку, — выше, выше всего, что было написано раньше на земле: лампочка стиха, а в ней — сияющая, вольфрамова дуга райской строки, изогнутая, как моё тело в ночи на постели, когда я томлюсь по любимой и плачу, корчась в муке, с её милым именем на устах..).

Лучи, незримо исходящие от написанной мной строки, должны как нейтрино, нежно проникнуть в любимую мою, пронзив её насквозь, замерев в ней, как бы прикрыв глаза в молитве и небесных мыслях о нас и нашей неземной любви, и любимая, опираясь на этот свет в груди, во всём теле, с такой беспричинной нежностью вдруг подумает обо мне, или прочитав перед сном мой стих, или мой рассказ, ни с того ни с сего, проснётся среди ночи, откроет глаза и прошепчет: я люблю тебя..

Интересно, является ли неземной и редкой, мысль, о больших и малых бесконечностях?
В этой мысли прелестна сама тональность: я додумался до неё в 6 лет, пережив боль и ад, который не снился и мудрецам (но о ней писал Достоевский).
Быть может, я отчасти додумался до этого как бы внахлёст, всем ангелическим и поруганным детством, тоскуя о любимой моей, и в этой мысли — тогда, ища спасение своё — сейчас: любимая моя=спасение.
Если яблок, бесчисленное число, а в каждом яблоке 4 семечки, то бесконечность семечек — выше бесконечности яблок и т.д.

Так и человек, живя вечно, бесконечно познавая мир, может никогда не открыть в нём бога, не соприкоснуться с настоящей, небесной любовью, хотя она всё это время была рядом с ним.
Человек просто будет заперт в одной бесконечности, малой, и нужно как бы чуточку умереть для себя, для ложной морали или страха, чтобы сойти с этой бесконечности, словно с рельс, гумилёвский трамвай.
Я так однажды сошёл с «рельс» и блуждал кротким странником в бездомном мире, кратно превышающем тот полыхающий космос, который пугал Паскаля своей бесконечностью.
Но именно эта бесприютность и тоска по неземному, и помогла мне увидеть в любимой мой, то — что выше и больше всех бесконечностей.

Через моего ангела, и только через него одного, я открыл рай и услышал крылья ангелов надо мной, словно шелест осенней листвы в Эдеме.
Мне мало думать о любимой днём и ночью: я перенёс, расширил эти мысли на сны и творчество.
Но и этого мне оказалось мало: мне мало думать о любимой каждый миг.
Человеческое тело и время не созданы так, чтобы я мог вполне блаженно и небесно, думать о любимой моей.
Для этого мне и нужно ощущение рая и бессмертия, чтобы как бы внахлёст думать о любимой моей, выходя в открытый космос больших и малых бесконечностей.
Боже.. я попал в ловушку своей бесконечной любви и бесконечной невозможности нам быть вместе: я словно бы пересадил, как пересаживают цветы, сады, — свои лучшие и вечные чувства, мысли — из этого мира — в Тот, где я и любимая, не изуродованные разлукой и глупыми страхами, сомнениями: вместе. Навсегда. Ибо там нет времени. Мы и сейчас, какой то вечной частичкой души — Там. Я это чувствую, и моя любовь-лунатик, часто Там бывает и видит ангелов, благословляющих нашу любовь.

Но что мне делать? Я перенёс Туда, большую часть себя. Я срываюсь в небо, падаю в небо, и об этом кричит моё творчество последнего времени: оно просто сквозится лазурью и ветрами небес.
Мне не страшно умереть. Мне страшно.. жить без любимой.
Мои слова в аду любви — стали телом сияющим, которое соприкасается с раем.
Телом моё бесприютное, изуродованное разлукой с любимой — стало лёгким и прозрачным, как слова в сумерках.
Быть может поэтому, меня так ранят в последнее время слова, ибо слова были телом в Эдеме: то, что сказано, может не только убить, но и погасить звёзды, зародить в человеческой душе новую жизнь, не менее таинственную, чем жизнь на далёких звёздах.
И что потом делать с этой жизнью, разрывающей тебя в одиночестве изнутри, ибо ты не можешь ею разродиться, как женщина?
Эта жизнь —  любовь, там самая высшая бесконечность, гораздо большая и боле вечная,чем тело и душа: это как сравнивать звезду и пылинку в луче..
Только издалека они похожи..
Выход один: дать этой таинственной жизни во мне, в которой нежно слились я и любимая, родиться.
Фактически, кесарево сечение самому себе. Запястью..

Мне уже мало моего тела, жизни, чтобы думать о любимой так, как я хочу.
Я уже задыхаюсь от простых мыслей о любимой: мою грудь разрывает бессмертные крылья любви к ней..
Мне впервые пришла на сердце мысль — именно на сердце, не на ум, — которую многие смутно чувствуют в муках любви, но сразу же теряют, толком не успев даже коснуться её, срываясь в нечто ложное.
Почему нам так хочется порой умереть от мук любви?
О! оставим эту сорную траву боли, души, скучным психологам!
Чтобы обратить на себя внимание? Разжалобить? Чтобы любимый ощутил на миг, как тебе больно?
Всё это жестоко, мелко, и мимо, мимо..
Всё это трава и детство души, в сторону от души и любви.

В одной любви мы ощущаем бессмертие. В красоте — вечность.
Их разделение в муках любви, невозможности влюблённых быть вместе, сродни маленькому апокалипсису, запертому в смирительной рубашке тела: всё равно что отодрать пластырь тела, с сукровицей, от израненной души.
Всё просто. Лишь в подлинной любви, мы как бы переносим ощущение себя, как себя, тела, души — на любовь, и всё в мире становится блаженно-прозрачным, нелепым и призрачным.
Всё, кроме любви и любимого человека.
Но если ты и любимый человек не можете понять друг друга, услышать?
Словно незримые стены растут перед вами, как в кошмаре — бурьян.

На самом деле, в ссорах, в муках любви, человек сталкивается с экзистенциальным измерением времени, я бы даже сказал — с расщеплением времени.
В ссорах и муках любви — мы путешественники во времени.
Эйнштейн открыл дивный закон, что вблизи звёзд, время течёт медленнее.
Но он не успел открыть, что чем ближе к полыхающим звёздам страдания, аду любви, тем время замедляется ещё больше, и человек может за один день, за месяц, пережить столько чувств, сколько хватило бы для 100 или даже 1000 лет.
Мужчина может выйти после ссоры из комнаты, с седыми волосами, а женщина.. с белоснежными крыльями за спиной: оба уставшие, израненные, прожившие века друг без друга.

Мужчина и женщина, вроде стоят в метре друг от друга, но не слышат друг друга.
Просто их чувства находятся за 1000 миль. Или даже на разных континентах, в разных веках или даже на разных планетах солнечной системы, а может и дальше.
Такие чувства, как страх, обида… тормозят свет нашей души и кусочек души остаётся в прошлом.
Другие чувства  — надежда, её боль вдали от любимого, пленяют нас в будущем, словно она — наша память о будущем.
В муке надежды, мы можем оказаться в бесприютном будущем, за 100 лет от любимой, словно на далёкой и холодной планете.

Лишь любовь одна вечна.
В ней одной мы уже вместе с любимым. А значит.. чтобы любимый тебя услышал, преодолел 1000 км, века, или вернулся с далёких звёзд, нужно просто.. умереть.
Прокричать не устами, мыслью, болью и надеждой — я люблю тебя! Я не могу жить без тебя!
А словно в космическом аппарате — в ванне - с розами для смуглого ангела! - отправить сигнал к далёким звёздам, к любимому человеку.
Да, твоего тела уже не будет (но путешествуя в надежде, к любимому, в будущее, мы ведь тоже не замечаем тела, оно просто не нужно и нелепо для таких перелётов), но не будет и ложной, глупой и злой акустики, которая искажает слова, души и судьбы.
И любимая, словно один из «Влюблённых, пролетающих над городом» Шагала, выйдет за пределы земли, в открытый космос чувств, и в совершенной, ласковой тишине, без страхов, обид, сомнений, гордыни.. без всех этих призраков, впервые услышит тебя и поймёт и вы будете вместе, и любимая обнимет тебя и её руки сомкнутся у её милых смуглых плечей, и звёзды будут сиять, хотя ещё день, и ласточка промелькнёт в космосе..
И разве так важно, что тебя уже нет, если любимая и ты  — вместе, в любви, и вы услышали друг друга и стали чем-то блаженно-единым? Стали вместе, навсегда..