Игры ангелов (Силуэт. 18+)

У Марселя Пруста, печенье Мадлен с липовым чаем, чеширски таяло во рту сладкой улыбкой воспоминания о детстве.
Воспоминания росли прозрачно и тихо из под ало прикрытых век, словно цветы на заиндевевшем окне на заре…
Недавно утром, проснувшись раньше любимой, я открыл окно и озябшими руками словно бы прополол голубую грядку окна, оставив посередине один прекрасный цветок морозного узора.
Улыбка любимой в лиловой пижамке, тоже была похожа на цветок, на нежный сон окна о сирени.
Цветами наших поцелуев светло заросло окно где-то в раю: ангел грустил у окна и смотрел на далёкое, тихое солнце, размером с медленную, словно задумавшуюся снежинку возле ночного фонаря.

В одном из романов (Беглянка?), Пруст мимолётно вспомнил странные сексуальные игры детства.
Это было не с ним, аристократическим и мечтательным мальчиком в накрахмаленном белом жакете, а с его милой подругой, которая уединялась с другими мальчиками в высокой траве, откуда в небеса, медленно и невесомо, как плоды с запретного Древа, падали дивные и певучие птицы.
Маленький Пруст шёл с мамой по солнечной и опрятной тропинке, а из непоседливых цветов, из пены цветов, словно маленькая и грешная Афродита, появлялась та самая девочка в синем платье, грустной и словно навек повзрослевшей улыбкой, улыбаясь душе мальчика, его воспоминаниям о ней, когда он будет вспоминать о ней спустя много лет.
Фактически, та девочка в цветах улыбнулась всем нам.

В моём детстве было нечто похожее, с той лишь разницей, что вместо печенья — была лебеда, а вместо девочки — мальчик в синей футболке.
Запах этой высокой и сладостно-горькой травы, до сих пор ассоциируется у меня с Нарнией детства: в лебеде чеширски таяло моё детство и сердце.
Запах лебеды рождает во мне терпкие воспоминания с прекрасным деревом липы в высокой траве, словно севший на мель, летучий Голландец, с рваными парусами.
Мне было 12 лет. Как и Пруст, я был мечтательным мальчиком.
Витал в облаках, а может и дальше, медленно касаясь сердцем, поверхности луны, словно розовой подошвой босоногого ангела.
Ах, моё босоногое сердце детства!
Моя утраченная свежесть, как писал Есенин...

Все мои сверстники, уже бредили сексом, кичились им грубо, матерились.
А я.. я искренне смотрел на девочек, как на ангелов, которые могут общаться друг с другом телепатически и читать мысли мальчиков: по крайней мере, девочки, которых я знал, читали мои мысли о них.
Я был для них прозрачным, как влюблённый призрак с алым сердцем у груди, вместо цветка.
Для меня пол — был таинственной луной, медленно и светло приблизившийся к земле.
Я любовался им как чем-то небесным, наравне со звёздами.
Иногда, подобно влюблённым астрономам.. в сумасшедшем доме, я и девочка, сидели на вечерней лавочке и любовались на эту луну, безмолвную и прекрасную, быть может,, населённую таинственной жизнью.
Мы любовались без подзорной трубы и телескопа: так сильна была наша нежность.. и безумие.

Девочка любила положить ладошку на моё лицо и я смотрел на ласково сузившийся, словно зрачок кошки, мир и девочку, сквозь тёмную, раненую прищуринку пальцев.
Мои губы, не желая того, как лунатики, сами собой целовали тёплую и чуточку солёную ладошку девочки, просто потому, что когда я ей что-то говорил, мои губы касались её ладошки: так ягоды на веточке вишни, под ласковым ветром, медленно касаются окна..
Простая моя улыбка, уже была поцелуем.
Малейшее моё дыхание, было робким признанием в любви.
Я жил в блаженной и какой-то цветной тесноте, словно ангел нежно обнял меня, и не стало границы между душою и телом, жизнью и любовью, чувством и девочкой.
Девочка сама улыбалась мне, как ангел, касаясь рукой моего лица: её удивительные глаза чайного цвета, чуточку разные, лишь однажды качнулись мне навстречу, как «безнадежные карие вишни», так сладостно и прозрачно качнулись, что я не выдержал этого блаженства приближения её милых глаз и закрыл свои глаза.
А она.. тихо поцеловала свою руку на моём лице.
Поцеловала меня через прозрачную нежность своей ладони.
Я даже не почувствовал её поцелуя, но, почувствовал нечто необъяснимое, словно губы девочки, её неземная нежность, были только что вот тут, двигались мне навстречу… и исчезли, словно переместились в 4 измерение, в 5 время года, в 6 чувство… любви.
Её губы и нежность, их инерция тепла, стали светом и прошли сквозь её руку и сквозь мою трепетно смолкшую плоть, на миг как бы закрывшую все глаза осязаний, как бабочка на цветке одуванчика смежает бархатные тёмные крылья с синими глазками узоров на них.
Девочка поцеловала моё сердце, заставив его вновь биться, глаза — вновь видеть звёзды и вдруг ставший навеки счастливым, мир.

А потом появился таинственный и странный мальчик.
Словно русалка, он увлекал меня в пену цветов, в изумрудные волны высокой лебеды.
Я был доверчивым и шёл на голос нежности и детства.
Там, в голубой глубине лебеды, под бескрайним августовским небом, был райски островок: по шишкински художественно поваленное дерево, вечно удивлённые, голубые лица цветов и возвышающееся над нами дерево липы.
Совсем рядом с нами проходила тропинка и голоса людей доносились до нас матово-ласково, как если бы находились под водой: липа в августе шумит чудесным морским прибоем. Что-то адриатическое..

Странный мальчик и я, садились на поваленное дерево и некоторое время сидели молча, смотря на голубое, беззвёздное небо, словно нежные и робкие астрономы в психиатрической больнице.
Мальчик улыбнулся мне, и.. как-то чеширски приспустил бежевые шорты. Начал мастурбировать.
Я этим никогда ещё не занимался. Я словно оказался в гостях.. на нежной и странной планете.
Я видел улыбку и гостеприимство мальчика, пусть и странное.
В этом всё была какая то сюрреалистичная и бесприютная нежность.
Чисто психологически, мне было стыдно, что я.. не отвечаю на гостеприимство.
Это то же самое, как если бы я пришёл в гости к другу, он накрыл на стол, налил липовый чай, выложил на тарелочку печенье.. и кто-то один из нас всё это стал бы жадно есть, а другой, одиноко смотреть на это.
Это было невыносимо..

Я не знал, что делать, как ответить на странное гостеприимство.
Мне хотелось то поцеловать мальчика в щёчку, то опустившись на колени в цветы, взять на ладошку чудесного синего жучка..
Но ничего этого я не сделал.
Как-то зеркально, сомнамбулически… робко улыбнувшись мальчику, я спустил свои синие шортики и тоже стал мастурбировать.
Это было так странно, невинно, блаженно: два мальчика сидят на поваленном деревце в высокой лебеде и мастурбируют тихо. Иногда что-то мимолётное, как заметки на полях Пришвина, срывается с губ, шелестит листва в синеве, голоса людей доносятся с тропинки, словно призраки гуляют рядом с нами, заблудившись навек в лебеде.
Лебеди голосов тихо плывут по цветам…

Мальчик мастурбировал сосредоточенно, отдаваясь всем телом и душой этому, закусив нижнюю губу.
Со стороны казалось, что он пишет письмо ангелу: то замрёт блаженно, улыбнётся, задумавшись, и снова пишет почерком нежности, слегка под наклоном, как августовский вечерний дождь у фонаря.
А я мастурбировал… как лунатик, толком не понимая, зачем.
Так, в раннем детстве, оставшись в садике в апокалиптическом одиночестве, без мамы и мира, я ложился в траву: зелёные лучики света росли из земли, блаженно близко к моему лицу.
Я пальцем играл с травинкой, качая зелёный свет и смотря сквозь траву, на дивно изменившийся, заштрихованный мир, словно неудавшийся рисунок страдающего ребёнка.

Я мастурбировал и любовался то на листву липы, и росшую чуть вдалеке, иву, то на бескрайнее небо с ласточкой в синеве, похожей на парусник в бурю.
Синий жучок сидел в траве и увлечённо смотрел на меня.
Мне почему-то стало стыдно, экзистенциально не по себе: я сижу, мастурбирую перед несчастным жучком… безумие какое то.
Может я не правильно мастурбирую? Может мальчик сейчас рассмеётся надо мной и уйдёт? И жучок уйдёт, птицы улетят,, заблудившиеся голоса в лебеде, стихнут навек, и листва заалеет и облетит в пустоту, в завечеревшее небо.

На некоторое время я выпал из мира. Забыл, что рядом со мной, мальчик.
Я забыл о своём теле: я словно молился: я мастурбировал на красоту природы, ласково в ней растворяясь и признаваясь ей в любви.
Шелест листвы у моего правого плеча прошептал: я сейчас кончу..
Мне послышалось: кончусь..
Обернулся. У мальчика изменилось лицо, словно ему кто-то незримый причинил душу, жизнь… не знаю.
Я ещё никогда не видел таких лиц. Оно было другое, это не был больше мой друг. Это не был быть может человек.
Лицо меня безумно напугало, оно как бы.. шелестело тишиной, тенями неведомых и запретных ощущений.
Как я говорил, я раньше никогда не мастурбировал, и не знал толком, как это — кончать: я жил в совершенно ином мире, среди телепатических девочек, бездомных и раненых котят, звёзд, тоже, словно бы чуточку раненых.
Я знал, что кончается лето, последняя страница, жизнь..

А вдруг.. мальчик сейчас умрёт?
Может он, словно грустный ангел, взял меня с собой в лебеду, потому что боялся умереть в одиночестве?
Мальчик испустил стон, лицо его исказилось ещё больше, нежностью и болью — жизнью, и из члена брызнуло в цветы что-то белое.
Это было удивительно и странно, прекрасно и.. пугающе.
Я впервые видел такое. Со стороны казалось, что брызнуло из под руки мальчика, словно он порезал запястье.
И снова улыбчивый голос листвы у плеча: хочешь.. потрогай.
Моя рука, нерешительно, как крылатый лунатик, перепорхнула с моего члена, на член мальчика.
Я робко трогал жарко цветущую и ало пульсирующую, словно бы бредящую плоть. Я словно трогал ранку.. смертельно раненого друга.
Мне казалось, я впервые дотронулся до другого человека.
Это было удивительное по новизне экзистенциальное чувство.

Я вдруг ощутил себя бесконечно одиноким, словно я всё это время жил в изоляции на далёкой и тёмной планете, не касаясь людей: я потерял девственность касания.. я впервые коснулся человека, так же трогательно, невесомо, как коснулся бы существа с далёкой планеты.
Мои пальцы касались тёплой и липкой спермы, похожей на сок надломленного одуванчика.
Перевёл взгляд, душу, на лицо раненого мальчика и робко спросил: тебе не больно?
- Не больно, - ласково прошептал шелест листвы, синевы..
В то лето, я и таинственный мальчик, несколько раз ходили в высокую лебеду.
Я так ни разу и не кончил. Боялся.
Зато каждый раз, как зачарованный, смотрел за кафкианскими превращениями мальчика, смотрел как он умирает от нежности рядом со мной, и слепое, доверчивое тепло капало из его запястий на голубые и белые цветы.
Шумела синева в листве и сладостно-горько пахло лебедой, из медленных, изумрудных волн которой, к людям выходили два бледных, призрачных мальчика.

Однажды на тропинке рядом с той лебедой, я встретил ту самую девочку, с глазами, цвета крыла ласточки.
Я улыбнулся ей робко, и в тот же миг, душа словно сорвалась вслед за улыбкой и покинула меня, упав в цветы.
Мне стало почему-то безумно стыдно.
Боль детства и пола, взошли за моим правым плечом, словно месяц крыла.
Я чувствовал что-то вроде предательства…
Я изменил девочке.. с шелестом листвы, с синим жучком в траве.
Рука сама собою, как-то крылато поднялась и я посмотрел на запястье: казалось, из него вот вот что то брызнет: любовь и нежность к девочке.
Мне хотелось нежно умереть у ног девочки..

Мальчик, словно тень на заре, отдалился от меня и ушёл в сторону от заходящего солнца.
Девочка в лиловом платьице подошла ко мне, посмотрела на меня, бледного, почти призрачного, невесомого от нежности и стыда, и сказала: Саш.. что с тобой?
Робко коснулась моего запястья, как бы висевшего в воздухе, утратив вес перед моим лицом, и прошептала: тебе не больно?
Я словно кончился весь.
Солнце досрочно зашло. В глазах свечерело, я покачнулся и упал в цветы, к милым, смуглым ногам девочки.
Это было моё первое признание в любви. Без слов.
Всем телом и душой, жизнью и смертью.