Свиданье душ

Блоковский пейзаж строки, настроения: День. У лица - листва, больница.
Иду по улице, держа за руку первый падающий снег, словно озябшую ладонь милого друга.
Время от времени подношу её к губам и дую на неё.
Снежинки тают, улыбаются совсем по чеширски.
Чеширское счастье: улыбка снега на руке, а его самого уже нет, и лишь в сердце — тёплое счастье, словно большая снежинка на вечернем окне, в детстве.
Иду и думаю: Саврасов врал. Фантазёр. Ну кого он изобразил на картине — «Грачи прилетели»?
Никуда они не улетают. Пасутся себе на снегу, тихо сходят с ума.
Может, они - сумасшедшие?
Одни птицы улетели в жаркую Африку, к пейзажам Гумилёва, Рембо…
А эти, поднялись с ветвей, полетели и.. сошли с ума на лету, бог весть почему.
Увидели в соседнем дворике теплотрассу с оазисом зелёной травы и голубой попыткой цветов, и, приземлились, думая, что Африка уже близка, что это — островки Африки.

Стою посреди улицы. Снег держит меня за руку.
Смотрит то на меня, приподнимая своё улыбающееся лицо, то на безумных грачей.
Вот, говорю я снегу: грачи сошли с ума.
Чудесная картина для Саврасова.
В какой-то миг я закрыл глаза и представил, что они — живут во дворике психиатрической больницы.
Рядом прогуливаются пациенты: Достоевский о чём-то спорит с Набоковым, Толстой, самозабвенно, со слезами на глазах, играет на рояле… лавочки, опустившись перед ней на колени.
Достоевский оглядывается и грустно машет головой:
- Идиот. Безнадёжный случай. Боже… он ещё и крышку пытается закрыть!
Владимир Владимирович, ну вы же видите, что это и близко — не рояль.
Это обыкновенный умерший ангел лежит с приподнятым крылом ( так иногда рука подворачивается в локте у упавшего навзничь человека).
Я знал этого ангела. Он был моим другом.

Набоков в лёгком ужасе оглядывается по сторонам.
Россия, снег, падает косой, побелевшей стеной.
Достоевский, Толстой… Саврасов пишет что-то с безумной улыбкой.
— Боже, где я?

- Вы в моей фантазии, Владимир Владимирович, простите.

- А вы кто?

- Не помню. Просто, любящий, на этой грустной земле. Я со снегом прогуливался и засмотрелся на безумных грачей.

- Я, кажется, брежу.. сейчас меня жена разбудит, погладит по груди и с улыбкой скажет, что я снова разговаривал во сне.
Почему вы так странно смотрите… Кто там, за моей спиной?

- Простите, Владимир Владимирович…

- Боже, Верочка, как ты здесь оказалась?
Почему ты с сачком и в синем платье, времён нашего знакомства на мосту? Тебе не холодно?

- Милый, ты снова разговариваешь во сне.
Посмотри… у тебя грудь прозрачная и в ней полно бабочек.

- Просто я тебя люблю.

- Что мы здесь делаем, родной? Кто все эти люди? Мне сегодня снилось, что мы с тобой умерли.
Мне страшно, обними меня…
Боже… а это кто? Толстой?? Несчастный..

Дворник в сером плаще, грустно метёт у бордюра, но не листву, а карие перья ангела.

- Молодой человек, простите за странный вопрос: вы не подскажете, кто я? Не могу вспомнить..

- Вы, Андрей Платонов. Писатель.

- А что я здесь делаю? Почему я подметаю дорожки в психиатрической больнице?
Сегодня опять много мёртвых бабочек нанесло…
И кто их выпускает, зимой?

- Простите. Это я. И, немножко, Набоков. Мои — тёмно-синие, из семейства Нимфолид.

- Вы влюблены?

- А это видно?

- У вашего сердца, словно у забытого фонаря, впустую горящего ранним утром, мерцают бабочки, падая с обожжёнными крыльями на землю.
Прикройтесь. Прижмите руки к груди, вот так.
А я… правда, писатель?

- Да, чудесный. Вы однажды вечером, возвращались от своего друга, писателя Василия Гроссмана, грустным, как всегда, и чуточку выпившим.
На улице вы увидели дворника. Он был очень уставшим.
Мыслями он был не здесь, не в Москве, быть может даже не на Земле: он смотрел на первые звёзды на небе.
Возможно, у него кто-то умер…
Его метла, медленно волочилась по земле, голубым лужицам, словно уставшее и грязное крыло раненой птицы.
Вы подошли к нему, сказали что-то доброе и обняли, а потом.. улыбнувшись, взяли у него метлу и стали мести листву, собирая её в солнечные, вечерние островки.
А грустный дворник сидел на лавочке и тихо улыбался, дуя на озябшие ладони свои и смотря на добрые отсветы солнца в окнах домов, куда возвращались люди с работы, и гостеприимное солнце, словно ангел, зажигало счастье в их комнатах, и тогда мужчина обнимал женщину и слышался детский смех.
Кто-то на улице увидел вас с метлой в руках, и по Москве пошли слухи… которые потом вылились в грустный и не смешной анекдот про вас, Хемингуэя и Сартра.

- На Толстого невозможно смотреть без слёз. Что с ним?

- Всё из-за любви. Он безответно был влюблён в… истину.

— А она существовала вообще?

- Она пыталась.

- За эту неделю уже второй ангел.
Выхожу тёмным утром на улицу: звёзды блестят, близко-близко, как в детстве, когда лобиком прижимался к окну и что-то шептал вместе с сердцем.
Ловишь себя на мысли, что не хочется переводить взгляд с небес на землю.
Там — всё чисто и словно бог ещё не умирал и человек ещё не был рождён и даже… задуман.
Звёзды, улыбаются как дети, когда проснутся и сладко потягиваются. Листва весело дрожит на ветру..
Перевожу взгляд на землю. На тропинке парка — лежит ангел.
Толстой пытается его оживить, сделать ему искусственное дыхание…
Молодой человек, у вас снег на плече… плачет.
Вы с ним новенькие в нашей больнице?

- Нет, что вы. Я мимо проходил. В магазин, и засмотрелся на безумных грачей.

- А что с ними? Они не более безумны, чем вот эти вздрагивающие на ветру, веточки.
Не более безумны, чем руки.
Вы смотрели когда-нибудь долго на руки свои среди ночи, расправив их у лица?
Они же совершенно безумны и грустны.
Их хочется обнять, прижать к себе и тихо заплакать.
И тогда заплачут и они, забыв о том, что они не умеют плакать.

- Почему грачи не улетели в Африку?

- А вы?

- Я… не умею летать. Если бы умел, то может, тоже, куда-нибудь улетел.
К любимой, в другой город.
У её окна, на 6 этаже, была бы моя Африка.
Под окном, поздно вечером, грустно шёл бы грациозный трамвай, похожий на грустного жирафа с длинной шеей рожек своих: остановился, глядит на меня у высокого окошка, и, задумавшись, медленно жуёт голубую листву медленных искорок на вечерних веточках проводов.
Я был бы счастлив каждую ночь летать к любимой в другой город и просто смотреть в окно, как она тихо спит.

- Оставайтесь у нас.

- Не знаю. У вас тут уютно. Да и жена меня ждёт. Искать будет..

- Здесь не найдёт. Уж поверьте.
Хотите, и её к нам пригласите. Друзей можете позвать, но только самых близких.
А знаете, грачи, кажется, и правда, безумны.
Видите, вон тот грач, прячет в цветах среди снега, орех?
За ним наблюдают другие врачи.. то есть, грачи.
Вот грач уходит по воздуху, словно робкий святой.
Другой грач, выкапывает орешек и прячет его рядом, в снегу.
Грачи наблюдают за ним. Он прекрасно знает, что они наблюдают…
И снова, счастливый и блаженный, чуточку святой грач, шагает по воздуху… туда, где солнце и опустевшие гнёзда среди карих веточек, похожих на следы птиц на снегу, словно маленькие орешки.
И снова новый грач раскапывает орех, и всё по новой. И так целый день, целый день..
На это невыносимо смотреть.

- Андрей Платонович, можно я вас обниму?
Можно… мне вашу метлу? А вы посидите на лавочке, отдохните.
Сегодня чудесный снег. Он похож на неясный шёпот спящей, уставшей женщины, впервые за несколько дней, улыбнувшейся во сне.
А потом сходим с вами в книжную лавку. Вы не читали Набокова? Сартра?
А Пенелопу Фицджеральд? Она очень любила ваш чудесный рассказ — Возвращение.
А хотите, зайдём в магазинчик и купим хорошего вина и орехов для грачей? Много орехов, хотите?