Из дневника женщины

В каком-то французском фильме женщина сказала: Люди, которые нам снятся, должны оказываться рядом с нами при пробуждении. Жизнь была бы проще.
Наверное это так. Но в моём случае всё иначе, безумней.
Ты снишься мне часто, но когда я пробуждаюсь рядом с тобой, ты не замечаешь меня, и это разбивает мне сердце… которого у меня нет.
Это не преувеличение и не поэтический образ.
У меня действительно нет сердца, буквально.
Впрочем, нет у меня и тела.. а что есть?
Моя обнажённая душа, хрупкая любовь к миру и сны о тебе.
Прости, похоже на нежную тавтологию: я не могу любить красоту мира без мыслей о тебе.

Я бы даже сказал… моя любовь к миру и моё робкое существование в нём, держатся одной мыслью о тебе, похожей на оброненный в вечернем поле фонарик, как бы ладонью вздрагивающей света касающийся одинокого цветка и щурящейся всеми своими раскосыми лапками — паучка.
Если не знать, забыть на миг, что в мире есть фонарик, то глядя на это вечернее поле, можно подумать, что светятся сами цветы, светятся одной красотой и любовью, тоскуя по взошедшим звёздам и луне.
Словно кто-то проходил в цветах и перевернул, как чашу, их сны, и они пролились на землю опрятной лужицей света.

Я не помню как умер. Помню смутно вечер и поле в цветах.
Помню, что любил кого-то безответно и сильно, всей своей жизнью любил.
Ещё помню цветы у лица, голубоглазые глаза цветов грустно заглядывали в мои глаза, как те дворняжки, что робко подходят к нам на скамейке в парке, заглядывая в самую душу, не замечая тела, потому как сами забывают порой о своём бесприютном теле, живя лишь глазами и ветром: душа вселяется в ветер и прорастает голубой шерстью дождя, семенящего бог знает куда.
Это знакомо многим влюблённым, печальными призраками слоняющихся по вечернему городу вместе с дождём, как бы держа его за руку.
Когда я умирал, дождь улёгся рядом с моим телом, как верная дворняжка, порой касаясь моей затихшей ладони своим тёплым и влажным носом.

Все наши представления о смерти довольно забавны.
Смерть всегда была рядом с нами и в нас, как ангел мотылька в янтаре нашего сердца.
Порой этот ангел в нас оживал на миг во вдохновении, отчаянии и влюблённости, когда мы бессознательно жили дальше своего тела, блаженно забывая о нём, живя сквозь души и тела милых стихий, животных, друзей..
Да, в ночи смерти есть странно дышащая яркая точка, в которой умещается наша душа, всё то, чем мы жили, любили.
Безвекая звёздочка, живущая на 360 градусов вокруг себя в пространстве и времени.
В этом дыхании звезды есть миг, когда душа становится всецело тем, что она мыслит в последнее биение сердца.

Всё возможно в этот миг. Даже.. бог.
Почему в этот важнейший и вечный миг жизни души, мы видим определённые воспоминания из детства, юности, порою самые простые, невзрачные?
Вот девочка в школе за одной партой со мной смотрит в окно на ноябрь.
Вот лист осенний падает в голубую лужицу.
Прохожая на улице коснулась меня плечом, идя куда-то с рыжей собакой.
Дворник ранним утром, замерев на миг, оперевшись на лопату в снегу, улыбается и смотрит на птицу, сорвавшуюся с ветки, с которой на землю светло заснежилось.

Всё, больше ничего нет, ничего не вспоминается, и в этих воспоминаниях, робких, бесприютных, нужно как-то уместить свою душу, сказать всем этим что-то бесконечно-важное.. а сказать порой — нечего.
Что выскажется в муке в этот миг душой, тем она и будет в смерти: душа может начать жить 300 лет назад, в заснеженной и маленькой стране.
Жить через 1000 лет, родившись посреди осени, как иногда рождаются посреди океана.
Душа может родиться сразу в раю, или.. стать блаженным Ничем, устав от той и этой жизни.

Моё сердце затихало, закрывало глаза в вечернем поле а я слышал сердцебиение дерева надо мной.
В последний миг жизни сердца я улыбнулся и вспомнил о тебе, моя родная, как ты любила сидеть на скамейке под этим деревом а я наблюдал за тобой издалека, и сердце билось так сильно и громко, что я закрывал его ладонью, боясь что его услышат прохожие. Что ты его услышишь…
Лежал в цветах и смотрел на чудесное сердцебиение осеннего дерева.
Какая-то птица с алой головкой вылетела нырком из него.
Моя душа вылетела из тела.
Последняя моя мысль была о тебе.
Мои глаза смотрели на дрожащий на веточке кленовый лист..
Меня уже не было.

Ты снова пришла в этот парк и села на лавочку, открыв томик Гёте.
Алый лист, похожий на сердце, сорвался с ветки и поцеловал твоё плечо.
Ты улыбнулась и положила его между страниц и посмотрела на небо: в голубом воздухе взора мерцали прозрачные, дышащие точки, похожие на дневные и спящие звёзды, плечами крыльев как бы прижатых к высокой тишине того осеннего дня, переполненного моей душой и любовью к тебе.
Тогда ты не знала, что сердце моё положила в книгу и унесла к себе домой.
Так началась потусторонняя жизнь моего сердца у тебя дома.

Кто-то это может назвать полтергейстом, призраком.. не важно: моя душа, бесприютная и истомлённая по тебе, не желающая рая без тебя и жизни иной, хотела жить рядом с тобой, с одной тобой.
В моём призрачном существовании, к которому я словно бы всю жизнь готовился, была своя прелесть: утратив тело, я мог как в райском меню в кафе на берегу неба, выбрать себе любое тело вещественности: я мог стать всем в твоём доме, в чём было много тебя, твоего милого запаха, касаний, любви.

Тёплый воск касаний медленно стекал с твоих книг, чашки с чаем, алых цветов на столике..
И во всём этом нежно был я, увязая душой в твоих бесприютных касаниях.
Я не давал им умереть, исчезнуть, храня их как святыню и гербарий между голубыми страницами моих незримых сердцебиений души.
Ты засыпала, тушила свет, а я зажигал твои касания в своих руках и жил ими, прижимая к себе, играя с ними как ребёнок в раю с мотыльками: я буквально пил твои касания голубыми глотками счастья.

Иной раз я не мог сдержать моей любви… души к тебе и робко давал о себе знать: невзначай со столика падала на пол книга твоих любимых стихов и раскрывалась моей душой, навстречу тебе: так в порыве страсти и любви не обнажаются, не раскрываются тела, как книга раскрывалась перед твоими милыми ногами всей своей доверчивой белизной и тёмной дорожкой строк, как бы внизу живота.
Ты поднимал книгу с пола, как раненую птицу, читала меня и улыбалась: боже! ты держала всю нежность мою, всего меня, с моей приласкавшейся к твоим рукам — вечностью!

Бывало, я вселялся в бокал гранатового сока, поставленного тобой в холодильник.
Ночью тебе снилось что-то нежное, странное.
Ты просыпалась и лунатиком любви шла ко мне.
Открывала холодильник, словно мою грудь, а там, в прохладной, яркой пустоте, алело моё сердце, ожидающее тебя с той же блаженной мукой, с какой моя душа миллионы лет назад томилась по тебе где-то в межзвёздных, холодных пространствах, скитаясь алой кометой над ещё нерождённой Землёй.
Ты брала моё алое, озябшее сердце в руки и подносила к губам: это было счастьем и раем.

Странное дело. С исчезновением тела, исчезает и само понятие стыда, как в раю.
Если бы я был человеком и мне было бы что скрывать, мне было бы стыдно вот так вот украдкой вовлекать тебя, твоё тело и душу… в любовь, любить тебя тайно, почти телесно, вне твоего согласия.
В жизни, мысля из тела, это было бы даже преступно, но Там..
Там я понял, что в простом вдохновении, с человеком происходит нечто похожее: бесприютная нежность и красота мира, на самом деле не менее таинственны и духовны, приникая к нашей груди.

Мы точно также не спрашиваем у звезды, веточки сирени, дождя, гладя рукой и сердцем их робкую красоту, хотят они этого или нет…
Боже мой! Если бы люди видели, знали, сколько незримых душ и веков участвуют в простом движении веточки сирени на заре или вербе!
Как эта веточка влияет на двух влюблённых, впервые поцеловавшихся возле неё!
Где находится в этот миг душа их будущего ребёнка?
Голубыми плечиками крыльев она в этот миг прижата к этой веточке и первым звёздам в вечер их поцелуя.
Да, если бы люди видели.. как девушка наклонила к себе веточку сирени и поцеловала её, а где-то в Германии 19 века, одинокий поэт, сидя вечером на лавочке со своей тетрадкой стихов, улыбнулся и посмотрел на небо, робко коснувшись рукой своих губ…

В своём обнажённом и доверчивом существовании я стал сопричастен мыслям и снам моей любимой, а мои чувства и сны стали нежной частью её чувств, самых затаённых.
Когда она чувствовала мои чувства, моё «я» изымалось из них и она сразу ощущала просто нежность, общие для нас просторы души.
Лучи бессмертия и тайны вечности пробивались к ней ласковыми мыслями о мире, странными строчками её творчества.
Это было похоже на переписку двух ангелов, с той лишь разницей, что в переписке люди не видят друг друга, но чувствуют.
Любимая чувствовала меня. Называла своей музой…

Всё чаще, чувствуя странную потребность общения со мной, она разговаривала с цветами в вазе на столике, как бы гладя их аромат — душу мою.
Подходила к ночному окошку, за которым шёл дождь, открывала его ( словно бы подошла ко мне со спины, положив руки на плечи крыльев и.. раскрыла их: так раздевают на небесах!), и протянула руку к дождю: я был дождём и целовал её руку и она это чувствовала..
А потом она садилась за столик и начинала рассказ о девушке, сошедшей с ума из-за неразделённой любви: девушка писала нежные письма дождю, деревьям, птицам..

Когда любимая засыпала, дождь и деревья писали ответные письма, полные невыносимой нежности, которой нет и не могло быть в мире между людьми.
По странным законам Того мира, я не мог ей прямо сказать о своих чувствах ( о, только тут я понял, сколько неизъяснимой нежности и тайны неба в робких и нерешительных признаниях в любви!!).
Я мог лишь положить у её милых ног свою вечность, свою душу: я чувствовал как крылья ангелов искренне не понимали что происходит и почему человек добровольно отказался от рая.

Она не могла увидеть меня, но уже чувствовала меня и начинала любить.
Мы были похожи на двух ослепших ангелов, понявших, что вне достоверности мира, плоти и «я» — есть нечто большее, в чём души могут обняться всецело.
Века для нас обратились в туман между звёзд, и мы неслись в нём, не чувствуя тел, обнявшись в невесомости, как те орлы, что сцепляются в небе и падают на землю: если орёл разожмёт свои объятия первым — его любимая поймёт, что он её не любит: не любит всей своей жизнью.
Иногда орёл и орлица летели так в объятиях крылатых до конца, и разбивались.

Наши души летели сквозь века и звёзды.
Любимая смутно чувствовала, вспоминала сердцем, что уже жила раньше, в других веках… где мы так же не могли воссоединиться вполне.
Наши сердца разбивались в веках, но души продолжали лететь дальше, сквозь ад и рай, века и звёзды, обнявшись.
Цветаева где-то писала, что 6 чувство ищут те, кто забыл о 5 чувствах.
Но мы не забыли. Наши осязания словно бы ослепли, и падая всей бесприютной красотой земли, стихов.. мы касались лиц и не узнавали друг друг.
Мы касались дождя, стихов, милого шума осенней листвы, и ощущали их красоту как свои лица — в вечности: мы что-то припоминали…

Сама телесность мира нам была уже почти не важна.
Нам уже не хотелось увидеть лиц друг друга: мы ощущали единое и небесное лицо тепла наших существований и гладили его со слезами счастья на глазах.
Это было больше чем секс.
Невыносимым счастьем было просто встретиться сердцами на окне, за которым, как бы сквозь лёгкую и матовую талость, зацвела верба созвездий: нежно пушистые, счастливые звёзды и рука любимой на них..
Мы жили друг другом уже как полноценные любовники.
Любимая шла вечером в постель, в свои сны.. как на свидание со мной.

Во сне она улыбалась всем своим счастливым, почти чеширски изогнувшимся телом ( её сердце нежно пропадало из мира), часто получая наслаждение большее, чем при обычном сексе.
Соседи недоумевали: она жила одна, но ночью, за накренившейся тишиной стены, порою слышались два разговора: женский и нежно-мужской.
Два разговора, как два синих цветка газовой конфорки, то укручивались до шёпота, то цвели очень ярко.
Наши души назначали свидания друг другу на её губах…

Я обнимал свою любимую со всей роскошью восьмикрылого ангела: обнимал её тело и душу — разом, андрогинно: из-за плечей раздетого сна и со стороны тела.
Наши общие сны стали обратнолунным местом нашего тайного существования, но и сердцем её, как бы впервые повернулось к звёздам лицом, словно в школьном учебнике астрономии, на двух ладонях страниц разместили две симметричные половинки луны: и обе смотрят — в звёзды!

Не моё тело проникало в лоно любимой, но моя обнажённая душа тепло и доверчиво погружалось в неё.. целиком, без остатка для себя и для мира, и замирало в ней.
Привычного и грубого, часто, такого нелепого движения, как в сексе — не было: его заменило дыхание женщины: на кончике дыхания любимой начиналась моя душа, на миг становясь, то доверчивым теплом наволочки возле раскосинки её полураскрытых губ, то заострённо-крылатыми тенями от её дышащих колен на стене…
В этом спиритуалистическом акте любви, в котором душа обнимала тело, не было ничего грубого, пошлого: так ангелы в раю нежно опускают свою любимую душу на широкую простыню своих белых крыльев…

Прости, я устала, родной.
Ты сейчас у окна? Я чувствую твой взгляд отражённый…
В дневниках Цветаевой есть любопытная запись о том, что если бы она уделяла живым столько же нежности и любви, как мёртвым и своим стихам, это было бы кошмаром и.. она сама отправилась бы в сумасшедший дом.
Забавно, правда?
Одно время я тоже думала, что сойду с ума…
Но не так уж наши с тобой отношения и безумны.
Одного я боюсь: что в какой-то миг ты куда-то уйдёшь, по странным законам Того света, к которому я тебя вечно ревную, и я действительно могу сойти с ума от ожидания тебя в пустоте, от покачнувшейся в ночи веточки за окном, от случайно упавшей книги…

Боже! Да я сама невзначай бы уронила книгу, в желании тебя приблизить!
Помнишь ты мне показал как-то в книге стих Гейне — Азра, о последнем представителе таинственного народа, люди которого умирают от любви?
Пообещай мне одно.. я понимаю, что ты меня любишь больше, чем может вместить разум и вынести тело, но… когда ты от любви ко мне станешь всецело ранимой красотой природы, дай мне об этом знать в последний миг.
Ах, иногда мне кажется, что тебя уже давно нет рядом со мной.
Всё чаще я просыпаюсь ночью со слезами на щеках и глажу рукой пустую подушку рядом.
Посмотри, как красиво за окном зацвела верба дождя...