- Ладно, иди мучайся.
- А?
- Ну, читай «Хождение по мукам».

(Я, наверное, созрела, чтобы писать в «истории» такие вещи, потому что как-то уж совсем это перестало быть похожим на рецензию. Наверное.)

Просто я действительно мучилась, читая второй том, «Восемнадцатый год»: в первом-то, «Сестрах», про сестер и немножко про войну, а тут про войну и немнооожко про людей. Страх, смерть, ужас, мрак. Я даже перестала читать перед сном, потому что ну невозможно, потому что днем я как сяду веселая за Толстого, так встаю через час разбитая, уставшая, ни на что не годная.

Потому что я читала о том, как люди убивают людей. Читала, как люди убивают братьев и сыновей. Читала, как вся страна бродила, бежала, подчинялась сумасшедшим, подчинялась тем, кого никогда не видела. Читала о расстрелах без суда и следствия – мы уже привыкли к этому выражению, но нужно задуматься, чтобы понять: расстреливали за намек на страх пойти в атаку. Расстреливали за то, что кому-то показалось, что ты думаешь о чем-то белом, а не красном (грустный каламбур). Расстреливали, распихивая ночью, выводя на задний двор, в переулок, исполняя чей-то приказ, сказанный шепотом на ухо пятнадцать минут назад. Я читала, как жизни перемалываются в труху – тоже избитое выражение, но тоже правда. Как никто не может быть счастлив. Как никто не может купить хлеба. Как никто не может себя защитить ни от чего.

«Хождение по мукам» закончилось случайно в читальном зале университетской библиотеке, и я вышла на набережную и увидела всё такими невидящими от отупения глазами. Шла и думала, что еще нужно столько всего успеть, и что завтра зачет, и что опять придется идти пешком, потому что стоит город, что дикий холод, что придется писать рецензию, потому что иначе я вообще забуду, что читала Толстого. Вдруг я поняла, что на улице солнце. Светит. Что ослепительное голубое небо. И над Исаакием и Невой висит такой красивый, перистый след от самолета. Что Зимний слепнет от солнца. И стрелы кранов на Дворцовом симпатично симметричны. И навстречу идут люди – хмурые, веселые, удивленные, сонные, хилые, укутанные, иностранные, сосредоточенные – а у всех на лицах отражается солнце и этот зимний, будто блестящий, воздух.

Послушайте! Так просто и хорошо мне стало, так от сердца отлегла вся эта грязь, муть и темнота! Это банально и, может быть, даже глупо, но как хорошо, что мы живы и здоровы, что мы готовимся к новому году и суетимся, сдавая годовые отчеты, зачеты, долги, что мы устаем и много спим, что мы едим вкусную еду – кто-то вкусные стейки и лобстеров, кто-то вкусную гречу и картошку с салом. Как же нам хорошо. Какие мы счастливые бываем, опаздывая на свидание или на пару, ругаясь с кондуктором, воркуя мило с какой-нибудь соседней в очереди тетенькой! Как старательно город сейчас зализывает все новые раны, как старается радовать нас, как всё-таки дышит, сверкает, снисходительно с усмешечкой смотрит на нас, высокий и строгий!

Как же всё хорошо.

Пруфпики:

1920 год (Источник: Фотографии старого Петербурга)

2012 год