Лёгкие сердца ( романтическая история )

Я странный романтик; я бы даже сказал - болезненный ( тональность Достоевского).
Когда в компании друзей речь заходит о романтизме или романтиках, то девушки и парни вспоминают почему-то о свечах, закате, бутылочке вечернего вина... о последнем ряде в полумраке кинотеатра.
Не знаю, мне всё это кажется смешным и пошлым.
Я почему-то представляю всё это разом, и потому это похоже на бред: зрительный зал на берегу океана, без стен.
Люди, как идиоты, смотрят на закат; их лица освещены спереди, словно карие головки гелиотропов: они послушно, с какой-то тоталитарной и безвольной послушностью, синхронно и жутко поворачивают лица то на стайку пролетающих птиц, то на фетовское облако, брызнувшее с правого края алым светом.
Возле каждого кресла горит свеча и стоит бокал вина ( похоже на мрачную секту с массовыми поминками по умершему солнцу).
Птицы летят в синем небе с замедленной томностью титров.
Ну бред же, согласитесь.

Нет, при имени романтизма и романтиков, на ум мне приходят имена Перси Шелли, Байрона...
Когда до меня дошёл вопрос в компании, какой - для меня, - самый романтический предмет... я молчал, мне было стыдно его назвать.
Дело в том... что девушки и парни на этот раз называли действительно милые предметы: локон любимого человека, перо, которым были написаны нежные письма той самой осенью, фиолетовый цветок между любимых страниц книги... письмо любимого человека, перчатка любимой и даже... бокал с милым розовым следом от губ женщины.

Я на миг закрыл глаза и вспомнил ту самую, роковую вечеринку, о которой я расскажу позже.
Её бокал с почти допитым красным вином стоял на столике, с краю.
Вверху бокала - нежный след её алых губ: похоже на пламя свечи под наклоном от внезапно открывшегося окна.
Уровень вина был симметрично и сладостно равен уровню следа от губ и казался их отражением: никто не видит меня, блаженно прозрачного в моём тихом и тёплом коконе счастья... веселятся, танцуют.
Если я протяну руку и возьму бокал, я смогу... допить её губы.

Потом я просто смотрел на стройную тишину в корсете бокала со спиритуалистическим отпечатком её губ.
Если долго и влюблённо смотреть на такой бокал, то кажется, что эти губы как бы... невесомо парят над землёй, поджав колени; губы словно бы привстали на цыпочки... закрыли глаза и... блаженно и легко оторвались от земли и людей.
Наклонил голову свою... подбородок на столе, как у грустной собаки, наблюдающей за беспричинным и странным весельем людей.
Стал смотреть на ту, которую люблю через невесомую нежность бокала и поцелуя: похоже на милый парад планет: мои губы, её губы в пустоте, она сама, с ней - кто-то ещё, в тёмном.

Помните, как в детстве мир сладостно преображался, когда мы смотрели на него сквозь разноцветные осколки стекла?
Дивно было наблюдать за любимой сквозь её же зарю поцелуя, который укутывал её в тёплый и парной янтарь: её лицо - мотылёк в янтаре её же губ.
Нежнейший и прирученный закат её губ... карманный закат: посмотрел сквозь него на комнату и танцующих людей, загрустившую у окошка собаку: все были в этом странном, ночном закате, или рассвете; во всех этих людях, и знакомых мне, и нет, в самых разных вещах и их улыбках, была - она, моя милая!
Я любил их всех!! Боже, как я их любил тогда!!
Все они казались нежнейшим шёпотом её милых губ...

Но больше всего я любил... собаку, ставшую похожей на чудесного лисёнка.
Она словно улыбалась мне с пола, заметив, что моё поведение не только отличается от привычного поведения людей, но и... похоже на её поведение.
Я не вытерпел, протянул руку к уже пустому бокалу, прильнул к нему губами, к тому самому нежному месту алой мякоти стекла, и отпил пустоту, тишину с невесомым и немым отражением человеческих лиц и пёстрых движений, походивших на странные пузырьки тишины.

Часто замечал, что если долго смотреть на человека, на его спину, когда он идёт впереди, или просто на человека, когда он беседует с кем-то, то он бессознательно на тебя обернётся.
Видимо, девушка почувствовала спиритуалистический флирт с её губами на бокале, и обернулась на меня, улыбнувшись.
Это было так странно... словно бы любимый тобой человек, стоя перед зеркалом, ушёл... а ты подошёл к зеркалу и увидел, как отражение чудесным образом полупрозрачно задержалось, нежно улыбнулось тебе: густота воздуха чувств распространилась на воздух в комнате, став предельно плотной, слившись с нежностью мира, луны и медленных птиц за окном.... и вот, это отражение сладостно медлит, не может раствориться разом.
Губы тянутся к серебряной глади зеркала с рябью улыбок вещей... они вот-вот поцелуют отражения её же губ... но в итоге целуют свои же губы.
Слышится плеск волны и смех русалки: рядом проходит девушка, поправив вечернюю, карюю волну длинных волос; улыбнулась мне: дурачок.
Её голос за кадром события из соседней комнаты: Саше больше не наливать...

Но мне мало было просто приложиться губами к прохладной, заалевшей, как бы раздетой тишине стекла.
Я улыбался собаке, всё это время родственным взглядом с интересом смотревшей на меня: незаметно взял бокал... да что там - украл бокал, спрятав его в ладонь и направился в ванну.
Собака направилась за мной.
Заперевшись, я с нежностью Голлума поцеловал бокал и обнял его, прижав к груди.
Набрал в него чуточку воды из крана, глянул на неё под наклоном сквозь алость её губ, и вода, чудесным образом, как в Кане Галилейской на свадьбе, обратилась в вино моей нежности, которую я с наслаждением выпил.

В нижнем проёме двери была тень собаки и её хвост, как бы норовящий подлезть под дверь и улыбнуться мне... на манер проказливой кошачьей лапки.
В голове... мелькнула дикая и странная мысль: отколоть этот осенний хрусталь поцелуя на память себе - гербарий поцелуя!
Я уже думал как оправлю его и сделаю медальон.
Наклонился над ванной и осторожно стал нажимать пальцами на стекло... брызнуло стекло и ещё что-то красное.
Губы издали лёгкий стон. Кровь закапала в ванну... белые осколки, похожие на лепестки...
Всё как-то пошло не по плану.
Улыбаясь, я смотрел как с пальцев капает кровь в белую ванну: порезался о нежные но жестокие губы той, кого безответно люблю.

Бокал в руке стал похож на грустный раненый цветок на котором гадают.
Бесёнок во мне решил... догадать.
Стал обрывать прохладные лепестки стекла. Капала кровь... цветка и губ: разорванный гранатовый браслет.
На глазах проступили слёзы, и совсем не от боли.
Под дверью грустно улыбался хвост собаки: чеширская улыбка хвоста не могла пробиться ко мне и утешить.
Припав на колени с замученным цветком моей нежности в правой руке, я робко дотронулся до затихшей улыбки собаки.

Да, я замечтался тогда, вспомнив о бокале...
Парень, сказавший о бокале со следами от губ, с улыбкой спросил меня: ну а какая по твоему самая романтическая вещь?
Он спросил это несколько свысока, мол, куда мне до его галантного романтизма.
А мне и правда стыдно было отвечать.
Если бы опросить миллион людей, девушек и парней, спросив у них о самом романтичном и вечном символе, предмете любви, достойном Куприна, Набокова, Пушкина... то никто, понимаете, никто даже и не подумал о том, что для меня является самым романтичным и пронзительным до слёз, предметом всех времён.

Набравшись храбрости, вдохнув воздух полной грудью, я робко произнёс: воздушный шарик...
Такой смех, какой был у парней и девушек, мог быть лишь в кошмаре сна, когда ты стоишь голый перед знакомыми, а они, одетые, смеются, невыносимо смеются, а ты не понимаешь почему, сжимая в вспотевшей ладошке какую-то ржавую, алую чепуху: может, из-за неё они смеются?
Послышался улыбающийся женский голос: представляю себе... Пушкина с шариком, или Данте, Набокова!
Да это же... жутко до мурашек!
Встретишь такого Пушкина с красным шариком в переулочке вечернем, и... испугаешься!
Сам Кинг бы испугался...

Признаю. Я странный и смешной человек, и самые нежные и сокровенные мои чувства часто вызывают смех даже у друзей.
Но разве... каждое глубокое и редкое чувство, истина, в конце концов, если она есть, должны подходить всем?
Можете себе без нервного смешка представить Набокова и Достоевского, как гомосексуалистов? А повесившегося Чехова?
Согласен. Примеры не очень удачные... как впрочем и истина: ей тоже нужна удача, как при зарождении жизни, чтобы хоть капельку быть.
Да ей и не нужно может быть и быть: все её попытки существовать в истории человечества встречались либо смехом, либо кровавыми войнами.
Словно истина так мала и в тоже время так огромна и прозрачна, как воздух, или чёрная дыра с чудовищной плотностью после взрыва сверхновой, что легче... нам умереть и причаститься истины, чем истину ощутить на земле.

Когда компания стала расходиться, ко мне подошла подруга с собакой, и, поправив очки ( тоже, своего рода бокалы с недопитой осенней синевой, тишиной глаз), спросила: Саш, можешь рассказать... почему именно воздушный шарик самый романтичный предмет всех времён?
Я рассказал... Это было два года назад.
Был приглашён на одну вечеринку пораньше, чтобы помочь.
Среди девушек, тоже пришедших пораньше, была она... та, кого я безответно и беззаветно люблю: назову её Машей, Машенькой.
Я помогал протирать и расставлять бокалы на столе. Маша с подругой и парнем своим надували шарики, занимались декором и музыкой.

То, что было на вечеринке, я пропущу.
После неё, я в шутку взял с собой два разноцветных шарика: небо и осень листвы в моих руках... маленький пушкинский мир, наполненный дыханием моей Машеньки!
На ночной и опустевшей улице я смотрелся довольно нелепо с моими шариками.
Вёл себя подчёркнуто весело, дабы никто не заметил моего тайного плана.
Сам того не замечая, прощаясь с Машей и её парнем, поцеловавшего её в щёку, слегка приобняв, я выпустил в небо жёлтый шарик: пальцы дрогнули, подобно векам, и разжались.
Маша улыбнулась, глядя в небо "цветом в осень", как сказал бы Есенин.
В переулке стояло самое несчастное и нелепое существо в ту ночь с весёлым синим шариком в руке: та, кого я любил, удалялась от меня в переулочки ветра, листвы и полумрака.
Дыхание той, кого я любил, вырвалось из моей осиротевшей руки и поднималось в небо, как печальная птица.

Поверьте, я испытывал не меньшее горе, чем душа, отлетевшая от умершего тела, оглянувшись с грустью на то, с чем ещё миг назад была одним целым.
Стоял как нежный идиот тогда посреди ночи с синим шариком в руке, и плакал...
Но потом я пришёл домой... так Беатриче с Данте выходя из Чистилища, увидели шум доброй листвы и синеву необъятную неба, похожего на океан.
Есенин писал в своём чудесном стихе: Несказанное, синее, нежное...
Боже, каким блаженством и чудом было просто держать в своих руках... дыхание моей Машеньки!
Круглое, синее, нежное дыхание... как в космосе.
Целая планета дыхания! Я казался себе ангелом, пролетающим мимо голубой и маленькой планеты...

Я целовал дыхание мой Машеньки и тепло прижимал к груди со слезами на глазах.
Потом была ночь на часах и на сердце.
Я разделся и лёг в постель. Со мной была Машенька. Ничего пошлого, грубого...
Просто лежал на левом боку, а рядом со мной, на подушке почти, лежал и улыбался шарик приглушённым светом от люстры, похожей на старинный подсвечник, бронзово-тёмный.
Обнял шарик и поцеловал, и замер так...
Если бы в этот миг в окне напротив был кто-то любопытный с бессонницей и биноклем, он бы... подумал, что я - неизлечимый извращенец или навеки больной идиот.

Накрыв шарик одеялом, я отстранился слегка... в горле замерли горячие слёзы счастья: очертания под одеялом идеально повторяли изгибы плеча моей Машеньки... если бы она была рядом со мной под одеялом.
Как это экзистенциально странно и дивно: дыхание любимого существа обретает очертания плеча, словно бы заполняя незримую и податливую форму моей вогнутой и послушной нежности, протянутой к ней.
Мне вдруг представилось, что Машенька... умерла, а рядом со мной, в ночи, на осиротевшей и прохладной простынке, продолжает тепло существовать её милое дыхание...
Не вынеся этой мысли, я зарыдал в голос и прильнул дрожащими губами к сонному дыханию Машеньки, похожего на комнатное, совсем ручное небо ( представляю с какой улыбкой смотрел бы на это неведомый соглядатай с биноклем из окошка напротив).

Успокоившись, я улыбался и читал дыханию Машеньки стихи Перси Шелли, Андрея Платонова, Блока... свои стихи, но как-то робко.
Потом положил упругое, прохладное, как лягушонок, дыхание Машеньки себе на грудь.. и шептал что-то совсем нежное, неразборчивое, словно смазанный почерк дождя на окне.
Нет.. невозможно описать эту нежность и романтизм!
Что локоны любимых, письма любимых? Милое дыхание моей Машеньки, как редкий и синий цветок росло у меня из груди!
Я был как бы беременен дыханием моей Машеньки. Больше того, я блаженно ощущал своё сердцебиение по ту сторону груди, тела, жизни, в доверчивой и округлой синеве воздуха: так на средневековой гравюре любознательный и нежный еретик выглядывает за пределы небесной сферы, почти касаясь рукой звёзд.
Я нежно касался и гладил дыхание милой Машеньки!
Понимаете? Я как бы... касался и целовал голос Машеньки, её воздух, эти голубые чернила её голоса, похожего на письмо ангела!
Ах, если бы это испытали Хемингуэй, Набоков, Перси Шелли и Пушкин... они бы написали удивительные строки...
Мир взглянул бы на воздушный шарик иначе... Мир не был бы уже прежним!

Утром я проснулся и поцеловал зардевшуюся утренним тёплым светом щёчку дыхания Машеньки.
Удивительным образом, у этого дыхания, как расцветшие лепестки, образовались новые качества существования: щёки, плечи, ладони...
Приготовил утренний завтрак. Поставил тарелочку и чашку чая с одной стороны стола и с другой.
Шарик на ниточке закрепил на стуле: он был на уровне моей головы когда я сидел.
Мы были счастливы в то утро! Я сидел напротив дыхания Машеньки.. говорил о грустном рассказе Бунина "Лёгкое дыхание", которое так нравилось Набокову.
На тарелке у Машеньки были опрятные жёлтые шарики яичницы, словно два взошедших в облачках солнца где-нибудь на далёкой и доброй планете в созвездии Ориона.

Уходил на работу... и весь день только и думал о дыхании Машеньки: мне самому не хватало воздуха, было душно в груди, словно у нас было одно дыхание на двоих.
Какое счастье было прийти домой и увидеть, как возле потолка, словно добрый дух, тебя встречает дыхание твоей любимой...
Первые несколько дней я жил как в раю.
На 5 день мне приснился кошмар: я прихожу домой, радостно вхожу в зал: моей Машеньки нет.
Иду на кухню - и там её нет. В ужасе отдёргиваю занавеску: нет, окно закрыто. Небо улыбается листвой перелётных птиц...
Захожу в нашу спальню... лёгкий, задремавший полумрак.
На той стороне, возле окна, странная тень, как бы стыдящаяся себя, прижалась к стене.
Подхожу ближе, вскрикиваю: Машенька повесилась!
Тонкая ниточка привязана к трубе отопления. Лицо повёрнуто к окну, в звёзды и ночь.

На шестой день дыхание Машеньки стало как бы увядать: шарик становился меньше.. его существование незримо и спиритуалистически сливалось с воздухом комнаты, моим дыханием и грустными цветами у меня на окне: так умирает человек, нежно сливаясь с природой.
Но видеть, словно в замедленном препарировании раскадровки, как это милое дыхание, капля за каплей ( в небо, вверх, назло всем законам!), покидает тебя, становясь частью тебя, частью мира, этих грустных, словно увядших вещей на полочках и столе, фиолетовых цветов, к которым я её особенно ревновал, было невыносимо!

Я решился на сближение наших существований.
Словно умирающий в пустыне, нашедший бутылку с водой, я... вдыхал, пил по капле робкое дыхание Машеньки в почти фетовских декорациях ночных теней и розовеющих облаков.
Шарик уменьшался всё быстрее и быстрее, как шагреневая кожа в романе Бальзака.
Но я впервые чувствовал это дыхание! Я буквально видел его, когда тонкой и тёплой струйкой оно касалось моих тёмных волос, глаз и губ... обнажённой груди.
Нет... что мне слепые, искусственные восторги тех, кто дышит опиумом?!
Я пил дыхание моей Машеньки через соломинку, как нежный ангел на берегу неба в шезлонге родного крыла.
Казалось, что у сердца были свои лёгкие: так сладостно и рассветно дышалось: сердце, алым шариком рвалось из груди в небеса.

На следующий день случилось ужасное: рай сменился адом.
Я спал на кровати. Дыхание Машеньки спало рядом со мной; потом упало на пол, беззвучно, как нежный лунатик: я тоже иногда падаю с постели...
Мой кот, видимо, захотел с ним поиграть...
Проснулся я от чудовищного и яркого звука выстрела: солнце в комнате приложило дуло к виску и выстрелило, и мир погрузился во тьму.
Кот был напуган не меньше меня: включив свет, я увидел его забившегося под стол, с каким-то припадочным, эпилептичным хвостом бившимся об пол, с совершенно безумными глазами.

Возле моей кровати... лежали синие, чернильные кляксы дыхания Машеньки, похожие на разбитый бокал.
Опустившись на пол, к осколкам, лепесткам дыхания Машеньки, я прорыдал на полу до утра.
Всё это время, неведомо для меня, во мне назревала лихорадка и нервное перевозбуждение.
В полубессознательном состоянии не вставал с постели два дня...

Вот такая история. А романтичная она, или нелепая, решать не мне.
Моя подруга, которой я всё это рассказал, поправив очки ( казалось, её рука держит два светлых и радостных шарика, которые вот-вот выпустит в небо), улыбнувшись, спросила: Саш, так я тоже была на той вечеринке и помогала надувать шарики.
Если не ошибаюсь, Маша... надула всего один шарик. Другие надували её парень и я.