Домой возврата нет...

Как бы вы отнеслись к тому, если бы все милые вам имена в искусстве однажды утром исчезли, и вы бы не знали, кто написал вот эту книгу, кто сочинил вот эту музыку?
На нас безымянным светом каких-то незаселённых звёзд светили бы сиротливые мелодии и книги, которые были бы оставлены автором в той же мере, в какой мир оставлен богом : мы бы лишились лунной, оборотной тайны искусства - жизни автора, личности, отбрасывающей живую тень на своё творение.
Как думаете, почему Брэдбери для своего рассказа избрал главным героем к тому времени умершего, замечательного писателя Томаса Вулфа?
Почему именно его он послал на космическом корабле к далёким звёздам, дабы именно его сердце, похожее на кончик шариковой ручки, выводило чернилами ночи свои таинственные слова, описывая красоту и осень планет?

Работа Джоэла Рея

Дальше...

Вы только представьте : человечество достигло на уставшей от безумств земле сытого и тихого счастья, оно может летать к самым дальним звёздам, но.. разве сытое сердце, пресыщенное успокоительным, прирученным счастьем может стремиться к бесконечному? может вместить в себе мучительно-сладкий вихрь непокоя и бездны, равной не менее мучительно-сладкой, зовущей звёздной бездне над человеком?
Чем описать эти бездны, миры? Прирученной бездной в человеке? Разумеется нет.
Значит, нужно напрячь все мышцы науки, сосредоточить мысль в одной сияющей, дышащей точке пространства и времени, чтобы пронзить память пространства - время, словно припоминая что-то самое главное : это похоже на пароксизм последней, увядающей мысли последнего человека на умирающей Земле, заметённой белой вьюгой звёзд.
Это крылатый крик мысли о помощи в звёздную бездну...
А в дымной осени звёздных пространств, голубые, лиловые, жёлтые листья планет шёлково дышат, сладко покачиваются на тёмном ветерке, и невесомо опадают, кружатся вокруг солнечной лампы радужными, тёплыми мотыльками...
Кто опишет всю эту ускользающую красоту?
Человек из прошлого, в котором люди, словно по завету Гёте и Канта, видели звёзды в себе, касались звёзд в ночном небе тёмной, расправленной ладонью ресниц, пропуская их, словно сверкающую воду реки меж ресничными перстами?
Этим человеком стал Томас Вулф, и его письма на Землю из звёздных пространств, были подобны сигналу с умирающей, далёкой звезды, терпящей бедствие.
Звезда пульсировала, металась в бреду, выводя рваную кардиограмму света, кардиограмму неземного сигнала о красоте и тайнах вселенной... человечество так давно ждало такого сигнала из дальних уголков вселенной, и вот, дождалось, но от самого человека, и это было похоже на грустный разговор человечества с самим собой среди одиночества звёзд, среди осени падающих звёзд : "звёзды листьями льются..", сказал бы Есенин.

Скажите честно, вам важно было бы знать, какой именно писатель полетел бы к звёздам и пишет эти письма на Землю?
Каких писателей вы бы отправили к звёздам?
Нет, есть много жадных до славы писателей, музыкантов, режиссёров, которых так и хочется собрать в одном месте и... послать к самым дальним звёздам : продолжали бы они "творить"? Пускай себе пишут друг другу и звёздам, сводя звёзды, себя и несчастных инопланетян с ума...

Так почему же нам так жизненно-важно знать "имя звезды", что шлёт нам свои сияющие послания?
Эта звезда могла быть Достоевским, Набоковым, Платоновым, Перси Шелли, Есениным, Данте - какой дивно-оледенелый, последний круг звёздного ада он бы описал своим обожжённым пером, подобно падшему ангелу, приблизившись к умирающей или же новорождённой звезде!, -
Так почему именно Вулф? Разве нам так важно видеть имя автора на книге?
Фолкнер в конце жизни жалел, что подобно елизаветинцам не выпускал "безымянных книг".
Молодой Микеланджело, создав свой шедевр - Пьета, не подписал его, но когда на площади в Риме он услышал восхищённый шёпот толпы о том, что такую божественную красоту мог создать только их земляк, Микеланджело прокрался ночью на площадь и высек на статуе : Микеланджело Буанарроти, флорентиец.
Почему нам так важно имя, авторство? Разве это лишь суетная жажда славы, тщеславие?

Если честно, меня с самого раннего скитания детства изумлял этот вопрос.
Я знал о пренебрежительных словах о славе Толстого, Байрона, Лермонтова, Пушкина... мол, слава - дым, суета, себялюбие, она умрёт, как и человек, она - фантом человеческой жажды бессмертия, к которому желает прижаться душа-сирота, она - фантомные боли утраченного бессмертия...
Мне казалось, что все эти писатели намеренно говорят всю эту чушь о славе, что-то скрывают... Также мне казалось и о важно-лживых словах простых, взрослых людей о любви, боге, красоте и женщине... все они это говорили словно нарочно, словно что-то скрывая, но... почему не говорят эту тайну мне?

"Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье.."
Да, гении чувствовали, что за лживой маской "славы" таится оболганное слово, слово самой заветной любви, вокруг которой души поэтов кружили мотыльками, обжигая крылья судьбы о тайну этого слова, а тайна улыбалась цветами и звёздами, глазами любимых, обычных прохожих, которыми они жили чуть больше чем собой, ибо им жизненно важно было их глазами, их сердцем взглянуть на мир, и даже взглянуть на своё творчество их глазами, глазами звёзд, што прошумят яркой травой спустя века над ними, землёй...

Однажды дочка спросила Толстого, чего больше всего он хочет?
Ответ был прост : чтобы я любил всех, и чтобы все любили меня ( т.е. любили не его томящуюся самость, но любили через неё - она - лишь фокус сосредоточения,- ту живую бездну веков и пространств, в которых он весь, ибо этими веками и пространствами он и любит их, ими желает их обнять, ибо в славе таится вековечный порыв человека обнять всех людей : другой вопрос, чем обнять... большинство же хочет, чтобы просто "обняли" его.)
По сути, до этих строк ответа Толстого можно сжать весь Новый Завет.
И в самом деле : слава, точнее, дым её слова, словно межзвёздный туман, скрывает главное : почти лермонтовский разговор звезд друг с другом, и этот разговор не видит толпа, не видящая дальше себя.

Вот Томас Вулф, словно ангел, летит среди звёзд, словно бы возвращаясь на какую-то милую Родину, к себе домой.
Он жил не столько собой, сколько гениями прошлого : Толстым, Достоевским, Шелли и Китсом... из яркие души, словно звёзды, говорили друг с другом в его творчестве.
Больше того, он наклонял своё лунной сердце, словно линзу - телескопичность сердцебиений.., - к паутинке ряби и звёздам на воде, к подробностям заката, видя микрокосм жизни - его гений словно бы томился по описанию чего-то глобального, звёздного, - подмечая живую, зовущую связь звезды, лица и цветка, луны и ладони, времени и реки...
Души гениев прошлого, цветы, открытые миру лица-ладони неслись в бледном тумане страниц и времён в бессмертие, и на наших ладонях, держащих книгу Вулфа, тёплым, нежным весом расцветали далёкие звёзды и лица людей, их сердца, расцветал весь сияющий размах инерции красоты и бессмертия прошлого, который мы словно бы должны передать дальше, поцеловав глаза любимого ли человека, написав историю или стих, или же сказав звезде в ночи, весне - люблю!
Всё это неслось звёздами, и душа Вулфа ощущала живое, блаженное натяжение тёмной глубины времён и пространств как свою душу, ибо всей этой роскошью звёзд, милых лиц любимых она желала коснуться мира и нас, дабы жить дальше себя, жить нами, в нас.
И в этом натяжении души участвовало и грустное детство писателя с пророческой смертью брата от туберкулёза, и бессонные часы мучительного вдохновения, когда пальцы словно бы касались милых звёзд на дождливом окне : коснёшься отражённой в капле звезды, словно мотылька в капле янтаря, и звезда, целый мир, сорвётся с твоих пальцев....в которых участвовала и его милая, замужняя любовница-муза Алин, старше него на 8 лет ( он словно бы желал обогнать своё время, распрямить возраст души, заглянуть дальше себя, хоть в любимой... не у каждого писателя бывает ревнивая и страстная муза с пистолетом с двумя детьми от другого, в то время как у Вулф были лишь дети-книги, и муза ревновала его к творчеству, но всё же, именно с ней Вулф "зачал" своего первенца - роман "Взгляни на дом свой, ангел!", этот роман Вулф посвятит именно ей)...

Да, все эти сверкающие островки его жизни тоже неслись планетами с другими звёздами, и среди этих звёзд меланхолично и темно неслась, приближалась к нему одна трагическая и немая звезда - болезнь Вулфа, (мрачно роднящая его с любимым им Китсом и даже Андреем Платоновым : если будет время, то напишу о любопытной связи Платонова, Вулфа и данного рассказа Брэдбери), которая прервала его жизнь в пушкинском возрасте на самом взлёте его крылатой души.
"Взгляни на дом свой, ангел", улыбчиво шептали Вулфу звёзды и планеты... Он оглядывался на Землю, и писал то, что не успела дописать на земле рука, чем не успело надышаться сердце, оставив в тёмном чемоданчике - словно он собрался к звёздам, - листы неоконченных и прекрасных романов.
Вы думаете, он писал и дышал среди звёзд только собой? Нет, он любил маленький, вращающийся синий атом Земли в этот миг, вместе с населяющими её душами, вращающихся вокруг неё сверкающими электронами, а человечество в этот миг жило блестящей точкой в ночи - Томасом Вулфом... и все другие планеты, все гении прошлого, все увядшие звёзды и цветы, его милая муза Алин, казалось, были живы, и являли собой часть какого-то единого, сияющего организма.

Вулф, словно ангел, протягивал Земле на ладонях страниц всю трепетную, ранимую красоту прошлого, себя, точнее, того прекрасного, мучительно-сладкого, что было в его жизни и душе, чем он взглянул на мир, за что мы его и любим, и если в этот миг его ракета разбилась, погибла, то словно свет от погасшей звезды, его слова и чувства некоторое время текли бы тихими лучами на Землю, словно бы он стоял лицом к нам а спиной к солнцу и вечности, и вдруг, среди лжи и суеты, мрака эгоизма и болезни в себе, Вулф понял, что он, именно то, что стоит лицом сердца ко всему человечеству, красоте жизни, и тогда он сделал бы шаг в сторону, словно бы светло очертившись из мрака, и вся суета, эгоизм и мимолётный дым тела и славы, т.е. то, что видит толпа, не замечая души и вечности, остались на месте, как были, разбилось, но самое главное, вечное в нём, сдвинулось по ту сторону жизни и смерти, и на милую Землю, людей, что тянулись к прекрасному, хлынул бы солнечный ливень из за его спины..

Да, Томаса Вулфа не стало, и не так уж важно, когда, и где, в космосе, или на белом тумане больничной простыни, ибо когда он был жив, его душа летела по ночам к звёздам и людям, склонялась над ночным окном и над бледными, дневными окнами страниц : что-то в нём жертвовало собой ради красоты, и наконец, отошло в сторону, и на всех нас хлынул звёздный, вековечный свет скитаний чувств поэтов и влюблённых самых разных времён.
Взгляни на дом свой, ангел, шепчет бледная рябь губ страниц его книги всем нам, и каждый оглядывается... кто на милые лица любимых, кто на своё окно, а кто и на звёзды...