Открытая книга - зажжённое окно. Закрытая - погасшее.
Выключил свет в руках - книга Розанова, с его статьёй о Пушкине.
Иду по вечерней улице - окна горят, словно раскрытые миру книги, - мысленно продолжая беседу с Розановым о Пушкине.
Оказывается, в самом начале 20-го века, не было "удобных изданий Пушкина", которые можно было бы "положить под подушку", "потерять с милым на прогулке". Сейчас таких томиков полно, но... как и в те времена, их составители не отличаются вкусом, щедро разбавляя их "академическими эпиграммами", о которых ещё Есенин писал, что от большей их части нужно избавиться. В итоге, эстетическая инерция сердца не успевает разогнаться, увязая в "стихах на случай".
У нас до сих пор нет идеального томика Ч̶е̶х̶о̶в̶а̶ Пушкина. А ведь Пушкин, по выражению Розанова, это "какая-то странная вечность", а значит, томик Пушкина, это почти карманная вечность для каждого из нас, та милая вечность, которую можно положить под подушку, подарить другу, или забыть на осенней скамейке : чёрт ! "поназабывал" уже на создание вполне обычного мира : потерянный карманный "рай", потерянный "ад"..
Розанов хорошо обыграл слова Достоевского о "всемирной отзывчивости русской души", сказанные им о Пушкине. " Пушкин - принимал в себя звуки целого мира, по "Пифийской расщелинки", - как у Достоевского, Гоголя, Толстого, - в нём не было" он не писал в каком-то звёздном чаду, среди ночи, как они, но творил от какой-то светлой полноты грустно улыбнувшегося -на что-то милое, или печальное в мире, - сердца.

Юный Гоголь, приехав в Петербург, поспешил к Пушкину. Был час дня.

"Барин ещё спит" - равнодушно сказал ему лакей.
"Верно, всю ночь писал?" - спросил Гоголь
"Нет, всю ночь играл в карты"

И снова дивная мысль Розанова о том, что мир после Пушкина не стал богаче, но стал совершеннее, ибо Пушкин придал ему " чекан последнего совершенства". Вот почему в звёздную ночь " Барин играл в карты", словно бы в эту ночь, в мире свершалось нечто чудесное : Достоевский, ещё совсем мальчиком, задумчиво смотрел в ночь окна на тихие звёзды, "и, кто знает - замечает Розанов, - не в эту ли и не об этой ли самой ночи Лермонтов писал :

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит."

В эту ночь в мире звёздно вызревал тот гений, что пойдёт дальше Пушкина : так далёкое солнце - звезда, умирает, но его лучи достигают неведомых миров, грустных глаз мальчика у окна - или уже юноши, году эдак в 1837,- которому кажется, что звезда ещё жива.
Звёзды осенью дрожат багряною и жёлтою листвой на ветру, и кажется, что как в стихе Есенина, они вот-вот оторвутся, падут на землю : страшный, сладкий образ.
Почему Пушкина так хорошо читать именно осенью ? Может, есть некий гороскоп искусства, тайная связь между написанием произведения, рождённого под определённой звездой, и тем временем, когда мы его читаем, "празднуем"? Может, потому иные произведения и читаются плохо, что мы приходим к ним не в их "день", словно бы их нет, всё грустно и одиноко, и не все ещё в сборе.

"Роняет лес, багряный свой убор.."

Подумалось, а не потому ли вдохновение у Пушкина расцветало именно осенью, что самый воздух и синий шум листвы, подёрнуты некой патинкой свежести и холодка, придавая им сладкую хрусткость осенних яблок : ощущение голубой оскоминки неба, покоя жизни после чтения стихов Пушкина. Словно в сумраке природы взошло солнце-осень, окрасив листву багряно-жёлтым светом, и тем ярким воздухом, о котором Набоков сказал, что "у читающих Пушкина, самый объём лёгких становится больше" - сердце и тело хотят надышаться солнцем, нечто горним ( я бы прописывал Пушкина в терапевтических целях. Набокова - ....)
Эта яркая тональность осени, сродна тональности сердца, трепещущего меж обнажённых ветвей вен, словно последний, одинокий листок перед звёздным холодом вечности.

p.s. Лучшая закладка для книги - осенний лист, словно лампа, зажигающая свет в окне книги..