Просто эмоции. Больше чем эссе, чуть меньше (немного), чем бред.

Я очень люблю эту книгу. Знаете, самое необычное, загадочное и в то же время понятное мне чувство - это любовь заранее. Я любила эту книгу задолго, до того, как её прочитала. Любила любовью одухотворённой и какой-то пророческой что-ли (пусть даже из-за такого пафосно-напыщенного выражения меня поднимут насмех, но, пусть, других слов всё равно не найду, сколько ни старайся). И вот эта пророческая любовь меня доконала. Я всегда утраивала себе такие обстоятельства, которые каким-либо хитроумным способом заставили бы меня выполнить то или иное действие (это как говоришь друзьям, что ты уже что-то сделала, а сама только в процессе собирания - себя, чтобы в свою очередь собраться хотя бы задуматься о возможности выполнения сказанного действия) Так и у меня - исполненная этой самой пре-любовью, как я до этого почему-то, без особой причины, полюбила Набокова только за то, что он был при мне, собой, этой своей колыбелью между двумя вечностями, я заставила себя прочитать эту книгу - и прочитать не один раз, а дважды, трижды, до, как должно было быть - осточертения, но, не со мной и не в этот раз.

Эта книга дохнула на меня разломом и пустотой - тем, что на самом деле давно во мне сидело и мучилось, мучилось, как переношенный плод, оно одухотворило меня, последней страницей - на выдохе - этой простой каллиграфией печатных букв и этим изломом, изломом, через который так внезапно и искренне прошел Цинцинат - молчавший - внешне - почти всю вторую половину книги, и только это одно - "Сам", "Сам" с-а-м - гудит у меня в голове, и я пытаюсь что-то из него вытянуть, что-то вроде тех синих штор, которые, как читатель думает - выражают всю депрессивную иронию бытия, а на самом деле, они просто синие.

Впрочем, последнее, это я зря. Ничего у Набокова просто так не бывает. Даже простые синие шторы. Хотя бы потому, что - колыбель качается над бездной.