Бьет - значит любит

Моя соседка Генриетта Иосифовна Штангенциркуль всегда была дамой крайне щепетильной в отношении порядка. Несмотря на скудные запасы своих телес, она, тем не менее, бросалась грудью на амбразуру, каждый раз, когда где-то нарушался природный баланс порядка и хаоса. Для нее не имело значения в чем этот порядок заключался: в надраенных ли до скрипа полах квартиры, в новых ли почтовых ящичках, установленных управляющей компанией за счет муниципалитета, а может, в подстриженных и накрашенных газонах придомовой территории, а то и в сфере внутренней и внешней политики нашего правительства. Даже в подвале их многоквартирного дома было сухо и чисто, а мыши, если и были, то передвигались исключительно в тапочках и накрахмаленных чепчиках. В свое время и в альковных вопросах она блюла строжайший порядок и частенько выметала оттуда чересчур назойливых ухажеров и недостаточно компетентных любовников. Но это было раньше. Сейчас Генриетта Иосифовна и рада бы оставить в белоснежных простынных просторах своего ложа хоть кого-нибудь, кто скрасит ее длинные зимние ночи своим человеческим теплом, но былые заслуги на поприще порядка сделали ее дамой одинокой.

Дальше...

Но в один из вечеров, когда Раиса Григорьевна - ее верная подруга по одинокому несчастию, сканвордам и рецептам журнала «Ешь и худей», такая же дама постбальзаковского возраста и душой Жана-Поля Сартра, - достала откуда-то из недр своей безразмерной сумки книгу.

- Пятьдесят оттенков серого, - прочла заголовок Генриетта Иосифовна и поправила очки на носу. – Это что, воспоминания Бродского о Петербурге? – с предположение госпожи Штангенциркуль могло бы иметь под собой почву, если б сие происходило в годах эдак восьмидесятых.

- Не смей произносить святое имя в присутствии этой книги, - подруга погрозила Генриетте пальцем, потом этим же пальцем покрутила у виска, под конец все тем же пальцем принялась стучать в книгу, призывая свою компаньонку обратить внимание на галстук, изображенный на обложке. – Это ужас, а не книга. Как такое вообще можно читать! – Восклицала Раиса Григорьевна. – Более того, как такое можно писать? – Вопрошала она же.

И поведала Раиса Григорьевна своей подруге все, что знала об этой книге. Да поведала в самых детальных подробностях и подробных деталях. А Генриетта Иосифовна, слушая, ойкала, охала, причитала, хваталась за сердце и пила капли, то и дело, желая позвонить в скорую, милицию, обществу по правам человека или немолодому, но весьма импозантному соседу Федору Тимофеевичу.

- Сама-то я, конечно, не читала, - добавила Раиса. - Знающие люди рассказали, которые в сугубо академических целях проштудировали ее от корки до корки, от сих до сих, от альфы до омеги, в общем, полностью.
Испросив разрешения ознакомиться с романом, она его получила, но, естественно, с выражением лица крайнего изумления своей подруги. И только после того, как наша героиня объяснила свое любопытство своей природной любознательностью и, кроме всего прочего, желанием восполнить пробелы в знаниях, а также понять причину отчего же в нашем современном мире не осталось больше места более достойной литературе и прочая, и прочая.

После того как Раиса Григорьевна покинула скромную обитель Генриетты Иосифовны, последняя не медля, принялась за чтение. Прямо на пороге своей квартиры. И не сходила с места до тех пор, пока в ее пылающем мозгу не появилась, доселе откладываемая на потом, мысль пуститься во все тяжкие. Она отложила столь вдохновляющее чтиво, собралась с духом, для пущей храбрости хлопнула пару капель валерьянки и позвонила немолодому, но весьма импозантному соседу Федору Тимофеевичу. Непосредственно в дверь. Как и предполагалось за дверью оказался тот самый, чей облик она натянула на Кристиана Грея. Он предстал пред взором Генриетты в классических домашних трениках и неожиданно в белой рубашке, от чего сердце нашей героини затрепетало, а легким стало мало воздуха. Она скромно протянула Федору тоненький ремень от своего самого любимого платья и еще более скромно попросила:

- Бей...те. Вы однажды грозились, что выдерете меня как Сидорову козу.
- Дура, - ласково сказал Федор Тимофеевич, но просьбу выполнил.
«Бьет – значит любит», - подумала Генриетта Иосифовна.

И жили они долго, не очень счастливо, но зато регулярно. А Раиса Григорьевна нерегулярно.