2.5 Книга-то порченная. Да кто ж её...

...Мой высыхающий мозг начала сверлить мысль... ("Вечный зов")

Мне нравится заполнять пробелы в классике. Но не всё то классика, что давно и толсто. Я пыталась оправдать книгу и автора "эпохой", прикрыть глаза на худшее, акцентировать лучшее. Не смогла. Конечно, мое отношение анахронично: я подхожу к тексту со знанием "нового материала", с современного ракурса. Но правильно ли предполагать, что автор абсолютно искренен и незамутнён в описании своего альтернативного мира?.. Он действительно знал о своём времени меньше, чем я?! Не могу поверить. Значит, он знал, но писал как надо?! Слишком искусственным и метким кажется попадание в болевые точки советской околовоенной истории. Метким, но совсем не исцеляющим. А сознательная ложь оценки и уважения не повышает. Можно же было не писать, промолчать, можно было не становиться по крайней мере "лучшим учеником".

Любой текст состоит из "что" и "как". Может не нравиться "что" написано, может не нравиться "как" написано. Есть объективное и субъективное. Но как ни рассматривай, книга переваливается с двоечки на троечку. Ну ладно, читать пронизанный советским пафосом томище о 1920 - 1950 годах - не моя мечта. Но ведь есть тексты об этой эпохе, которые я признаю отличными (Гроссман, Бабель, Быков). "Вечный зов" далек от совершенства, с какой стороны ни поверни. "Что" - идеологичено и неправдиво. "Как" несостоятельно. Художественная образность текста сомнительна. Автор пытается. У него не получается. Слишком много лишних реплик, накрутки диалогов, странных деталей, плеоназмов: "непросто и трудно", "в голове, где-то подо лбом, похолодело", колюще-режущие глаза. Повторы. Не менее пяти раз звучит тема «Анна порченная. Да кто ж её...» (автору почему-то хочется это смаковать), герои вспоминают целые абзацы предыдущего текста со всеми запятыми.

Кажется, большой объем должен гарантировать фундаментальность изложения, охват эпохи, но на самом деле книга очень поверхностная, комиксово-карикатурная. По ней не выучишь ни историю становления советской власти в одном конкретном регионе, эпизод гражданской войны (намного более короткие зарисовки Бабеля передают хаос гражданки значительно полнее); ни хронику Великой войны, по крайней мере панораму одной отдельной битвы (сравните "Жизнь и судьба" Гроссмана, короткие повести Быкова да хотя бы советского в каждой строке Симонова). Была бы книга только сюжетная приключенческая... Но "динамические" сцены не увлекают до конца, они нередко искусственны и полны штампованных лозунгов и плоских образов. Была бы сентиментально-мелодраматической... Но эти надрывные чувства неестественны, полны повторов, автор как будто боится (не умеет) чувствовать, играет в чувства, напрягается, но потуги получаются искусственные - словно психами Веры можно имитировать любовь. Был бы это роман взросления... но взросления персонажей-подростков мало - есть обсыпавшаяся мозаика, недоверие к автору, утрированное чувство (все равно как кричать ​​иностранцу в надежде, что он поймет чужой язык, если просто громче сказать). Оптимист скажет, что в романе богатое переплетение жанров. Но ни один жанр не выдержан досконально. Некачественно. Рвано. Имитация.

Несовершенная композиция. Ввод материала, чередование сцен, перепрыгивание времен - не вижу системы, логики и эстетики. В этом, думаю, кроме субъективного моего восприятия и относительной величины авторского таланта, есть объективная проблема большого объема: запыхавшись в социалистическом соревновании, автор не успел пару раз перечитать всю книгу. Но есть и вполне продуманная, искусственная однотипная схема: эпизод начинается с того, что герои в новой ситуации, через пару абзацев или реплик - флэшбэк, что же собственно произошло. И это повторяется раз за разом, снова и снова, в конце концов я перестала напрягаться, что опять ничего не понимаю, потому что знала - сейчас мне подробно всё разжуют, я еще и рада не буду, как подробно. Перетусованные куски не образуют стройной системы, дают впечатление отрывочности и неаккуратности (как внезапное сосредоточение на одной какой-то теме-истории - бабка Акулина; объёмный монолог Лохновского; партсобрания). Чувство неловкости вызвали феерические мелодраматичные совпадения. Невольно подумаешь: тесна Россеюшка, или на фронтах, или пешком с каторги, герои постоянно сталкиваются вокруг заколдованной деревни Шантара или их тянет друг к другу с разных концов Евразии в один окоп (не разминуться, тесно, нужно расширить, однако, "королевство"!).

Ключевое слово "Вечного зова" для меня - "порченная". Употребляемое в книге преимущественно к женщине (к любой и каждой женщине!), это определение в конце концов плесенью расползлось на весь текст. Книга не то что никудышная, плохая - она ​​порченная.

Вся книга - скрытый ответ-аргумент на чьи-то вопросы (школьное задание: поставьте вопросы к тексту). Вопросы, которые боялся задать вслух тогдашний читатель?.. Может ли советский солдат попасть в плен, не потеряв честь и не став предателем? Ну, может, через одного. Но будет порченный. Что было в 37? Так, перегибы, случалось, но ведь не на пустом месте, и жертвы были всё равно порченные. Могли несправедливо осудить высокого военного, а потом отпустить (отец Наташи)? Могли, но он всё равно порченный (не хочет видеть дочь, читатель понимает, осужденный - клеймо, оно не ставится просто так). Могли выпустить осужденного? Могли, но он всё равно порченный (был или будет). Может красноармеец жениться на дочери кулака? Может, но оба они - порченные! (Одна физически, второй морально.) Можно ли любить сына больше чем родину? Можно, но тогда, когда мать (порченная) сумасшедшая, а сын тоже вырастет после такой любви порченный. Может ли у врага народа быть сын герой? Может, но порченный, конечно (Зубов). Могла девушка под оккупацией работать на партизан? Конечно, могла, но она будет порченная (если не морально, то физически, даже если добровольно, всё равно - порченная). Все они - кто отклонялся от чистого пролетарского происхождения, кто сомневался, колебался, ошибался - все они порченные автором, или физически, или морально.

Я действительно пыталась быть объективной к ненавистному мной совку. Не смогла, ну не смогла. Всё внутри возмущалось. Альтернативный мир Иванова аморальный в своей неправде, но нагло обращается ко всем больным темам. Не было Катыни с расстрелянными офицерами (Наташин отец); без права переписки (Иван) - не страшный эвфемизм, а буквально запрет переписки; за трудодни (которые, оказывается, не просто палочки) дают всё больше и больше ("подзаработаем трудодней на свадьбу"!!!); в 37 были отдельные перегибы (только 37 и только из-за отдельного слишком старательного Алейникова); троцкистов надо давить и давить; в штрафбате нет политических, только уголовники; инвалидов не свозили в спецлагеря; друзья гэбэшника искренне выговаривали ему во время ареста (просто спокойной ночи, малыши, а не сталинские репрессии); с военнопленными разбирались с каждым индивидуально и отпускали; посаженный за измену мог вернуться в конце концов по амнистии. Я не могу прикрыть на это глаза и оправдывать автора временем, не могу получать удовольствие от "удачных эпизодов". Вряд ли Иванов писал под дулом пистолета, писали многие, ну как-то же у других получалось не так противно.

В первой книге, мне показалось, герои оживали на собраниях. Вот где настоящая жизнь, которую знает автор! Пафосная штампованная болтовня звучит наиболее искренне. Во втором томе порадовали собрания вредителей. Нет, порадовали только вначале, скоро смеяться расхотелось. Окончание фрагмента, когда Лахновский делится страшными коварными планами разложить будущее поколение молодежи сексом и абстракционизмом, попало на мою поездку в метро, ​​боюсь представить себе, что подумали пассажиры о моей мимике и бормотании (да, я разговаривала с плеером, изредка практикую). Покерфэйс сохранить я не смогла. (Кто смог бы?.. Каменные, стальные люди...) Это не пародия, это безобразная карикатура на литературу.

Очевидно, что у автора были проблемы с женщинами. Большинство женщин в книге насилуют (секс в совке! наверное, это и принесло книге народную любовь), большинство изнасилованных утверждают, что надо повеситься (но не вешаются), остальные пару женщин - корыстные стервы-манипуляторки-шлюхи, в крайнем случае - сумасшедшие. В конце концов меня охватил спортивный азарт. Ну хоть одна женщина, хотя одна адекватная женщина... Нет, ну я понимаю, что судьба бабья тяжела и беспросветна, но в крупноформатном романе... ну хоть одна!.. Ни од-ной. Все порченные. Даже почти адекватная Наташа ведет себя, влюбившись, как психическая, имеет порченного отца и попадает в притон. Ну и что, что и отца освобождают, и из притона - это не снимает порчу. Психи Ганки можно хоть как-то списать на подростковый возраст и гормоны. Но корыстная Вера, имитируя любовь, имитирует именно безумие. Т. е. именно такое психически неадекватное поведение автор считает нормальным для влюбленной женщины.

Большой объем неровной, рваной по качеству книги содержит и трогательные, интересные эпизоды. Некоторые истории, если бы они были рассказами, получили бы от меня по крайней мере высокую оценку. Сама по себе история бабки Акулины, беглой каторжанки-варначки - захватывает. Как и эпизод с побегом на фронт Андрейки. Мне лично было интересно прочитать о танковой атаке (к сожалению, я не могу определить, сколько в этом эпизоде ​​правды, книга дает слишком много поводов для сомнений). Мой младший дедушка Иван Брезгунов, который ушел на фронт добровольцем, приписав себе лишний год, был танкистом, на мемориальном сайте, посвященном Великой Отечественной, есть документ о его награждении после танкового боя. Как и многие другие солдаты, он не любил рассказывать о войне. Могла бы быть трогательной история скитаний Наташи. Мне нравится и эпизод о военнопленном филологе, который мечтал посетить места Гете - и посетил, вот только сейчас здесь концлагерь. Меня тронула и сентиментальная история безногого Кирьяна. Как отдельные кусочки, отдельные диалоги и сценки они вполне неплохи. С большой же формой автор явно не справился.

Па-беларуску

Тут...

Мне падабаецца запаўняць прабелы ў класіцы. Але не ўсё тое класіка, што даўно і на тысячу старонак. Я спрабавала апраўдаць кнігу і аўтара "эпохай", прыплюшчыць вочы на горшае, акцэнтаваць лепшае. Не атрымалася. Вядома, маё стаўленне анахранічнае: я падыходжу да тэмаў і звестак з веданнем новага матэрыялу, з сучаснага гледзішча. Але ці слушна меркаваць, што аўтар цалкам шчыры і незамутнёны ў апісанні свайго альтэрнатыўнага свету?.. Ён дапраўды ведаў пра свой час менш чым я?! Не магу паверыць. Значыць, ён ведаў, але пісаў як трэба?! Надта штучным і трапным падаецца закрананне болевых кропак савецкай ваколваеннай гісторыі. Трапным, але ані не лекавым. А свядомая хлусня ацэнкі і павагі не павышае. Можна ж было не пісаць, прамаўчаць, можна было не рабіцца прынамсі "найлепшым вучнем".

Тэкст складаецца з "што" і "як". Можа не падабацца "што" напісана, можа не падабацца "як" напісана. Ёсць аб'ектыўнае і суб'ектыўнае. Але як ні разглядай, кніга перавальваецца з двоечкі на троечку. Ну ладна, чытаць набрынялую савецкім пафасам таміну пра 1920 - 1950 гады - не мая мара. Але ж ёсць тэксты на гэтую тэму, якія я прызнаю выдатнымі (Гросман, Бабель, Быкаў). Гэты раман далёкі ад дасканаласці. Мастацкая вобразнасць тэксту сумнеўная. Аўтар спрабуе. У яго не атрымліваецца. Зашмат лішніх рэплік, дзіўных дэталяў, плеаназмаў: "непросто и трудно", "в голове, где-то подо лбом, похолодело". Далучаюцца паўторы. Не менш за пяць разоў гучыць кшталту «Анна псутая. Ды хто яе…» (аўтару чамусьці хочацца гэта пасмакаваць), героі ўспамінаюць цэлыя абзацы папярэдняга тэксту.

Здаецца, вялікі аб'ём павінен гарантаваць грунтоўнасць выкладу, ахоп эпохі, але насамрэч кніга вельмі павярхоўная, коміксава-карыкатурная. Па ёй не вывучыш ні гісторыю станаўлення савецкай улады ў адным пэўным рэгіёне (нашмат карацейшыя замалёўкі Бабеля перадаюць хаос грамадзянскай вайны значна паўней); ні хроніку Вялікай вайны, прынамсі хоць бы панараму адной асобнай бітвы (параўнайце "Жыццё і лёс" Гросмана, кароткія аповесці Быкава ды хоць бы савецкага ў кожным радку Сіманава). Была б кніга толькі сюжэтная прыгодніцкая… Але "дынамічныя" сцэны не захапляюць да канца, яны нярэдка штучныя і поўныя штампаваных лозунгаў. Была б сентыментальна-меладраматычная… Але гэтыя надрыўныя пачуцці ненатуральныя, поўныя паўтораў і натугі, як быццам аўтар баіцца адчуваць, гуляе ў пачуцці, напружваецца, але напругі атрымліваюцца штучныя, нібы псіхамі Веры можна імітаваць каханне.. Быў бы гэта раман сталення... Але сталення персанажаў-падлеткаў мала - ёсць абсыпаная мазаіка, недавер да аўтара, утрыраваныя пачуццё (усё адно як крычаць замежніку ў спадзеве, што ён зразумее чужую мову, калі проста гучней гукнуць). Аптыміст скажа, што ў рамане багатае перапляценне жанраў. Але ні адзін жанр не датрыманы дасканала. Няякасна. Рвана. Імітацыя.

Недасканалая кампазіцыя. Увод матэрыялу, чаргаванне сцэнаў, пераскокванне часоў - не бачу сістэмы, логікі і эстэтыкі. У гэтым, думаю, акрамя суб'ектыўнага майго ўспрымання і велічыні аўтарскага таленту, ёсць аб'ектыўная праблема вялікага аб'ёму: у сацыялістычным спаборніцтве аўтару не хапіла часу пару разоў перачытаць усю кнігу. Але ёсць і цалкам прадуманая, штучная аднатыпная схема: эпізод пачынаецца з таго, што героі ў новай сітуацыі, праз пару абзацаў або рэплік - флэшбэк, што ж уласна адбылося. І гэта паўтараецца раз за разам, зноў і зноў, урэшце я перастала напружвацца, што вось зноў нічога не разумею, бо скеміла - зараз мне падрабязна ўсё разжуюць, я яшчэ і рада не буду, як падрабязна. Ператусаваныя кавалкі не ўтвараюць зграбнай сістэмы, даюць уражанне ўрыўкавасці і неахайнасці: раптоўныя нечаканыя засяроджанні на адной нейкай тэме-гісторыі (як гісторыя бабкі Акуліны). Пачуццё фэйспалму выклікалі феерычныя меладраматычныя супадзенні. Міжволі падумаеш: цесная Расеюшка, ці на франтах, ці пехатой з катаргі, героі ўвесь час сутыкаюцца вакол зачараванай вёскі Шантары або іх цягне адзін да аднаго з розных канцоў Еўразіі, не размінуцца, цесна (трэба пашырыць, аднак, краіну!).

Ключавое слова "Вечнага зову" для мяне - "псутая". Ужыванае ў кнізе пераважна да жанчыны (да любой і кожнай жанчыны!), гэтае азначэнне ўрэшце цвіллю распаўзлося на ўвесь тэкст. Кніга не тое што нікчэмная, благая - яна псутая.

Уся кніга - прыхаваны адказ-аргумент на нечыя пытанні (школьнае заданне: пастаўце пытанні да тэксту). Пытанні, якія баяўся задаць уголас тагачасны чытач?.. Ці можа савецкі салдат трапіць у палон, не страціўшы гонар і не стаўшы здраднікам? Ну, можа, праз аднаго. Але будзе псуты. Ці былі перагібы ў 37? Ну, былі, але ж не на пустым месцы, і ахвяры былі ўсё адно псутыя. Ці маглі несправядліва асудзіць высокага вайскоўца (бацька Наташы)? Маглі, але ён усё адно псуты (не хоча бачыць дачку, чытач разумее, асуджаны - таўро, яно не ставіцца проста так). Ці маглі выпусціць асуджанага? Маглі, але ён усё адно псуты (быў ці будзе). Ці можа чырвонаармеец пабрацца з дачкой кулака? Можа, але абое яны - псутыя! (Адна фізічна, другі маральна.) Ці можна любіць сына больш чым радзіму? Можна, але тады, калі маці псутая вар'ятка, а сын атрымаецца ад такой любові псуты. Ці можа ў ворага народа быць сын герой? Ну, можа, але псуты (Зубаў). Ці магла дзяўчына пад акупацыяй працаваць на партызанаў? Вядома, магла, але яна будзе псутая (калі не маральна, то фізічна). Усе яны - хто адхіляўся ад чыстага паходжання, хто сумняваўся, вагаўся - усе яны псутыя аўтарам, або фізічна, або маральна.

Я сапраўды спрабавала быць аб'ектыўнай да ненавіснага мной саўка. Не змагла, ну не змагла. Усё ўнутры абуралася. Альтэрнатыўны свет Іванова амаральны ў сваёй няпраўдзе. Не было Катыні з расстралянымі афіцэрамі (Наташын бацька); без права перапіскі (Іван) - не страшны эўфемізм, а літаральна забарона ліставання; за працадні (якія, аказваецца, не проста палачкі) даюць усё больш і больш ("подзаработаем трудодней на свадьбу" - з кнігі); перагібы з 37 былі (толькі 37 і толькі праз асобнага занадта старатлівага Алейнікава); трацкістаў трэба душыць і душыць; у штрафбаце няма палітычных, толькі крымінальнікі; інвалідаў не звазілі ў спецлагеры; сябры гэбэшніка шчыра выгаворваюць яму ў час арышту (проста спакойнай ночы, маляты, а не сталінскія рэпрэсіі); з ваеннапалоннымі разбіраліся з кожным індывідуальна і адпускалі; зняволены за здраду мог вярнуцца ўрэшце па амністыі. Я не магу прыплюшчыць на гэта вочы і апраўдваць аўтара часам, не магу атрымліваць задавальненне ад "удалых эпізодаў". Наўрад ці ён пісаў пад дулам пісталета, пісалі многія, ну неяк жа ў іншых атрымлівалася не так брыдка.

У першай кнізе, мне падалося, героі ажывалі на сходах. Вось дзе сапраўднае жыццё, якое ведае аўтар! Пафасная штампаваная балбатня гучыць найбольш шчыра. У другім томе пацешылі сходы шкоднікаў. Не, пацешылі толькі спачатку. Заканчэнне фрагменту, калі Лахноўскі выкладае страшныя падступныя планы раскласці наступнае пакаленне моладзі сэксам і абстракцыянізмам, трапілася на маю паездку ў метро, баюся ўявіць сабе, што падумалі пасажыры пра маю міміку і мармытанне (так, я размаўляла з плэерам, рэгулярна практыкую). Покерфэйс захаваць я не змагла. Хто змог бы?.. Каменныя, сталёвыя людзі... Гэта не пародыя, гэта брыдкая карыкатура на літаратуру.

Відавочна, што ў аўтара былі праблемы з жанчынамі. Большасць жанчынаў у кнізе гвалцяць (сэкс у саўку! напэўна, гэта і прынесла кнізе народную любоў), большасць з гвалчаных сцвярджаюць, што трэба засіліцца, астатнія пару жанчын - карыслівыя сцервы-маніпулятаркі-шлюхі, у скрайнім выпадку - вар'яткі. Урэшце мяне ахапіў спартовы азарт. Ну хоць адна жанчына, хоць адна адэкватная жанчына... Не, ну я разумею, што лёс бабскі цяжкі і беспрасветны, але ў вялікафарматным романе... ну хоць адна!.. Ні ад-ной. Усе псутыя. Нават амаль адэкватная Наташа паводзіць сябе, закахаўшыся, як псіхічная, мае псутага бацьку і трапляе ў прытон. Ну і што, што і бацьку вызваляюць, і з прытону - гэта не здымае цвілай плямы. Псіхі Ганкі можна хоць неяк спісаць на падлеткавы ўзрост і гармоны. Але ж карыслівая Вера, імітуючы каханне, імітуе менавіта вар'яцтва. То-бок менавіта такія псіхічна неадэкватныя паводзіны аўтар уважае за закаханасць жанчыны.

Вялікі аб'ём няроўнай, рванай па якасці кнігі ўтрымлівае і кранальныя цікавыя эпізоды. Некаторыя гісторыі, каб яны былі апавяданнямі, атрымалі б ад мяне прынамсі высокую ацэнку. Сама па сабе гісторыя бабкі Акуліны уцеклай катаржанкі-варначкі - неверагодна цікавая. Як і эпізод з уцёкамі на фронт Андрэйкі. Мне асабіста было цікава прачытаць пра танкавую атаку (на жаль, я не магу вызначыць, колькі ў гэтым эпізодзе праўдзівага, кніга дае зашмат падставаў для недаверу). Мой маладзейшы дзядуля Іван Бразгуноў, які сышоў на фронт добраахвотнікам, прыпісаўшы сабе лішні год, быў танкістам, на мемарыяльным сайце, прысвечаным Вялікай Айчыннай, ёсць дакумент пра ягонае ўзнагароджанне пасля танкавага бою. Як і многія іншыя салдаты, ён не любіў расказваць пра вайну. Магла б быць кранальнай гісторыя бадзянняў Наташы. Мне даспадобы і эпізод пра зняволенага філолага, які марыў наведаць мясціны Гётэ - і наведаў, вось толькі цяпер тут канцлагер. Мяне кранула і сентыментальная гісторыя бязногага Кір'яна. Як асобныя кавалачкі, асобныя дыялогі і сцэнкі яны цалкам неблагія. Вялікай жа формы аўтар відавочна не змог утрымаць.