3

… будто я, Оскар, выражаю разрушенный образ человека, обвиняющего, вызывающего, вневременного и, однако же, выражающего все безумие именно нашего века…

Вот об Оскаре, собственно, и книга. Тягучая, очень физиологичная, дурно пахнущая и абсолютно безнадежная. До прочтения я думала, Грасс будет осуждать войну, не зря же ему дали Нобелевскую премию. А эта книга, она осуждает не войну, она вообще категорически против жизни в нашем мире. Существование абсурдно и бессмысленно. Новый мессия – лилипут, горбун. Искореженный внешне и внутренне – символ времени.

… то я сидел на карусели, хотел слезть, но мне не разрешали. Со множеством детей сидел я в пожарных машинах и в лебедях с дыркой для сиденья, на кошках, собаках, свиньях и оленях катался, катался, катался, хотел вылезти, но мне не позволяли. Тут и детки тоже начинали плакать, хотели, подобно мне, слезть с пожарных машин и лебедей с дыркой, слезть с коней, собак, оленей и свиней, не хотели больше кататься, но им не позволяли. Потому как Отец Небесный стоял рядом с хозяином и оплачивал еще один круг и потом еще один. А мы молились: "Ах, Отче наш, мы знаем, что у тебя много мелочи, что тебе нравится, когда мы катаемся на карусели, что тебе приятно показать нам округлость этого мира. Но только спрячь, пожалуйста, свой кошелек, скажи "стоп", довольно, хватит, конец, баста, вылезайте, закрываемся, стой! -- у нас, у бедных детишек, кружится голова, нас всех, числом четыре тысячи, привезли в Кеземарк на Висле, но переправиться мы так и не смогли, потому что твоя карусель, твоя карусель..."
Но милосердный Боженька, но Отче наш, но хозяин карусели только улыбнулся, как сказано в писании, и выудил очередную монетку из своего кошелька, чтобы все четыре тысячи маленьких деточек и Оскара за компанию в пожарных машинах и лебедях с дыркой, на кошках, собаках, свиньях и оленях гнало и гнало по кругу и всякий раз, когда мой олень -- мне и по сей день кажется, что я сидел на олене, -- проносил меня мимо Отца нашего Небесного и хозяина карусели, он являл мне другое лицо: то это был Распутин, который своими зубами колдуна впивался в монетку за очередной круг, то это был король поэтов Гете, достававший из изысканного расшитого кошелька монетки, лицевая сторона которых неизбежно изображала его отченашевский профиль, и снова Распутин -- завораживающий, и снова Гете -- сдержанный.

Мысленно я почему-то противопоставляю «Жестяному барабану» «Игру в бисер» Гессе. Обе они – порождение своего времени, порождение величайшей и страшнейшей войны. Гессе создает из слов сверкающую переливающуюся башню, создает, на мой взгляд, самое красивое и гармоничное произведение в литературе, он уводит читателя от реальности в мир умозаключений и головоломок, убаюкивает совершенным текстом, лечит красотой. Грасс пишет полную противоположность: рваную, образную, черную по своим настроениям прозу. Я прочла и восхитилась автором, его способностью так написать, так чувствовать, но книгу невзлюбила. Читалось с удивлением, долей омерзения и тяжестью на душе.

ибо из глаз у них текли слезы, и не потому, что сердца их были настолько переполнены, ведь нигде не сказано, что при переполненном сердце из глаз сразу бегут слезы, у некоторых это так никогда и не получается, особенно если взять последние и минувшие десятилетия, поэтому наше столетие, возможно, нарекут когда-нибудь бесслезным, хотя мера страданий столь высока, -- вот именно по причине бесслезности люди, которые могли себе такое позволить, и ходили в Луковый погребок, где хозяин подавал им кухонную дощечку -- свинью или рыбу, кухонный нож за восемьдесят пфеннигов и самую заурядную огородно-садовую кухонную луковицу за двенадцать марок, а потом ее крошили на мелкие и еще более мелкие части, пока луковый сок не добьется результата, -- а какого результата? -- а такого, которого не мог добиться весь мир и все страдания этого мира -- круглой человеческой слезы.