5 Возвращайся, Никион...

Право, автор, мой дорогой автор, так ведь нельзя! Совсем нельзя, Юрий Григорьевич! Я скромно, про себя, мысленно допишу финал, а вы мне простите эту шалость, хорошо? Я закрою глаза, отсчитаю полет «Юности» до Ленинграда и увижу, как Диму встречает звонок Ники! Я совершу немыслимый кульбит во времени и узнаю, что она поступила! Да, вот так, с первого раза! Всем несчастьям назло, взяла да и вошла в пятерку! Я вот смахну эту странную надрывную слезу и представлю как девчушка – легкая женственная грациозная Никион с древнеегипетской прической, открывает дверь мегарона на Таврической. Я попробую, а вы простите… Ну, пожалуйста! Я сейчас совсем не вытерплю открытого финала. Я сейчас, как, пожалуй, еще никогда прежде, хочу счастья.

Вы ведь не знаете, а я каждое лето сомневалась, не скрасить ли дни другим, «Киммерийским», а решилась только этим. По личным меркам – особенным. Вы ведь не знаете, а оно в ценный момент жизни было рядом, на расстоянии вытянутой руки – и в холодном Петербурге, на крыле самолета, и дома, в тепле, у мамы. И потому сейчас открытый финал как оборванный вдох. Да, конечно, я знаю, что жизнь так часто не терпит счастливых концов, но как не ждать его здесь?
И как было не полюбить Нику Ратманову? Веронику, Нику Самофракийскую, Никион. Ведь все в ней верно, выпукло и больно от начала и до конца. Есть мир огромный и прекрасный, с оранжевым небом, под которым оранжевые мамы оранжево поют, прилизанный и вроде честный. Есть мама и папа, красивый дом и достаток – ну как не поверить такому? И даже в таком прекрасном мире разве ты, я – мы все в шестнадцать не пытались нащупать правду? Скажите «нет» и я не поверю. Я смотрю на Нику и вспоминаю собственный бунт, это обостренное чувство несправедливости, эту жажду докопаться до истины. Кто не пережил стычек с родителями? С ходулей взращиваемого самосознания так легко упасть, так легко ошибиться, когда мир слишком резко меняется вокруг, а родной человек оказался вдруг и не друг и не враг…
И разве можно не сочувствовать Игнатьеву? Диме, Дмитрию Павловичу, «академику и ученому»? Вот перестукивают колеса и за толстым стеклом, конечно, не слышно дроби ее кулачка. А он не поднимет головы. И будет думать, наверняка, что все потеряно, что не вернуть, но… Дима, Дима! Увези ты ее тогда из Свердловска в Ленинград, стало бы легче? Ну, конечно, нет. Разве можно увести от проблем? От разочарования. Ведь они не бедствие, не ураган и не наводнение. Они в голове. Не реши их сейчас, острым концом ударят после. Они и ударили, но сейчас я верю, просто знаю, что все образуется, слышишь? Пока Ника считает часы до звонка, еще не все потеряно!
Одного не приму и никогда не прощу – слепого эгоизма, немыслимых жертв ради благосостояния. И детских слез. Хорошей же матерью была Елена Львовна, выбрав между красивым будущим и ребенком! Здесь можно громко кричать о том, что я еще не так высоко летаю, чтобы судить ее, но не нужны мне ничьи доводы, годы опыта личного или заочного, чтобы понять, что в моральном плане она упала ниже некуда, когда вычеркнула Славика из своей жизни. О, как она гордилась своим умением быть идеальной и на работе, и в семье! Примерная мать, так и не сумевшая стать близким человеком своим дочерям! Не судите? Бога ради, в ее финальном поступке я вижу не меньше показного, чем во всей ее жизни.
И хорошим ли отцом был Иван Афанасьевич? Оставим в стороне случившееся со Славиком. Да, измену простить невозможно. Но был ли он сам верен жене? Отнюдь нет. Как и не стал настоящим отцом и мужем после. После жертвы. Ведь так здорово «страдать», замалчивая за столом больную тему, создавая облик примерного родителя, а в бурю обнажившейся правды увиливать, засиживаться в барах допоздна…
Отличные родители, прикрывшие горькую прогнившую начинку ярким фантиком с надписью «идеальная семья». И как в этой ситуации не сойти с ума от осознания правды? Как пережить вот это развенчание образов? И Нику, бедную мою Никион, можно понять всецело. До любви ли, до веры, когда привычный мир разрушается на корню? А ведь удержать все было так просто – достаточно не отводить глаз, не умалчивать и не врать.
Но я верю. Вы же помните? И вряд ли скоро смогу отпустить этот мир бесконечного киммерийского лета, на страницах которого переливается и шумит Первопрестольная, где Ленинград, мой недавний, но такой любимый Питер красуется каждой улочкой, каждым мостом, и ты с удивлением понимаешь, что знаешь, знаешь прекрасно, где стоял институт Димки и по какой улице торопилась на свидание Ника! И я вряд ли забуду этих замечательных ребят. Андрея Болховитинова, так здорово, так верно рассуждающего о будущем, об искусстве, о призвании. И, боже мой, как же его жаль! Но могло ли быть иначе? И я вряд ли скоро забуду это прошлое, это время юности моих родителей. Яркое, цельное, по-своему удивительное.

Но я верю. Кто запретит мне эту малость? Это безудержное ожидание того, что фортуна повернется ясным ликом. Конечно, никто. Так и было задумано, правда, дорогой автор? Это путешествие к себе и собственной памяти, это понимание того, что все в этом мире преходяще, а за миг счастья порой необходимо уплатить невероятно высокую цену, это горе с примесью счастья в бессонные отпускные восемь утра. Иногда только и кажется, что мы пешки в играх судьбы, но я верю, что у киммерийского лета нет конца, и за холодным бореем все равно выглянет солнце. Нужно только ждать.

Возвращайся, Никион, возвращайся.

«Не благодари, это я должен тебя благодарить. Никион, ты не знаешь, чем ты стала для меня за этот год. Даже меньше — года еще нет, а я за это время словно прожил вторую жизнь. Я ведь и раньше жил только для того, чтобы тебя встретить. Я просто этого не знал, понимаешь? Странно — жил, как живут все… учился, сдавал экзамены, зачеты, писал диссертацию, рылся в земле, и все это для того, оказывается, чтобы встретить тебя. И действительно — встретил. Что же, ты думаешь, я смогу теперь жить, как до тебя? Поздно, Никион. Для меня это теперь — на всю жизнь. И как бы все ни сложилось… я имею в виду — потом, в будущем… мне достаточно сознания, что ты есть, что мы с тобой дышим одним воздухом, ходим по одной земле. Только это я и хотел сказать… любимая. Только это».