1 De profundis

Самой умилительной чертой Виктора Ерофеева является то, что писать он не умеет, совсем. И то, что я прочёл, нельзя даже отнести к категории плохо, это не плохо, плохо — это Хемингуэй, который был хорошим журналистом, но посредственным писателем, а то, что здесь — это просто вне того, что мы можем назвать литературой: здесь соединение бесталанности, претензии и посредственности с отсутствием всякого художественного видения, и начинается это не с середины, когда писатель, в силу тех или иных причин, выдохся, а с самого начала. Вот ты открываешь книгу и читаешь:

Телохранители искоса смотрели телевизор. Я пил в компании людей, которым хорошо знакома криминальная обстановка в городе. Несмотря на интеллигентный экстерьер, я готов перепить самых крепких мужиков, и три-четыре бутылки водки за вечер не производят на меня особого воздействия, разве что утром немного чешется кожа на животе. Такая особенность не раз выручала меня, но иногда приводила к непредсказуемым последствиям, что, собственно, и случилось в ту ночь.
Человек во власти сияет нездешним светом. Его влиятельное лицо охвачено всполохами затяжного экстаза. В зале резало глаза от начальства. Перепившееся руководство силовых структур, вице-премьеры, вожди и гонители демократии, государственники, главные придурки, реваншисты и прочие кремлевские красавцы гудели.

Первое, что ты замечаешь, читая сие, это то, как автор рубит одну за другой простые, лишённые всяческих украшений описательные фразы, одинаковые, точно сосиски в упаковке (и столь же безликие: они не цветут, не пахнут, не живут), и ты начинаешь корчиться в муках, так как понимаешь, что если ты решишься читать книжку до конца (да минует меня чаша сия), то наслаждаться подобным ширпотребом придётся до самого конца, ибо улучшений не предвидится: пациент мёртв. Интересный факт: помнится Цицерон, жалуясь своему адресату на плохой слог некоего сочинителя, сказал, что читать без удовольствия он не любит.
Здесь мне вспоминается однофамилец нашего героя — Веня. Вообще странно, что два известных мне Ерофеева занимают в моём сердце столь противоположные ниши. Помню как умилялся, читая «Василий Розанов глазами эксцентрика», ибо это было беспросветно хорошо («И тогда я понял, где корыто и свиньи. А где терновый венец, и гвозди, и мука.»), и вот Виктор Ерофеев, словно только для того и существующий, чтобы своим убожеством высвечивать достоинства своего однофамильца (а ведь какая разница в быте у обоих — это тоже примечательно).

Любимым напитком Серого был чефир. Кому кактус, а кому чефир. Делал ли Серый детишкам свистульки из глины? Из орехового прута? Или самокаты? Посадил ли он клен? Или только курил, наклонившись низко к столу?
Если в тех автобусных измерениях жизни, где живет опустившийся усталый народ, где обитает Клавдия Федоровна и все остальные несчастные люди, где у Ирины Борисовны взламывают дверь, чтобы забрать сломанный телевизор, заводится Серый, то, возможно, все решается очень просто. Какая польза от убийства Серого? Во-первых, он не будет мешать прогрессу. Во-вторых, разрушится сказочное измерение России. В-третьих, она перестанет быть мутной.

Не лучше ли этой своеобразной чернухи или, лучше сказать, смакования оной, тишайшее саморазрушение Венички?

Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало – и ни разу не видел Кремля.
Вот и вчера опять не увидел, – а ведь целый вечер крутился вокруг тех мест, и не так чтоб очень пьян был: я, как только вышел на Савеловском, выпил для начала стакан зубровки, потому что по опыту знаю, что в качестве утреннего декокта люди ничего лучшего еще не придумали.
Так. Стакан зубровки. А потом – на Каляевской – другой стакан, только уже не зубровки, а кориандровой. Один мой знакомый говорил, что кориандровая действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все члены, ослабляет душу. Со мной почему-то случилось наоборот, то есть душа в высшей степени окрепла, а члены ослабели, но я согласен, что и это антигуманно. Поэтому там же, на Каляевской, я добавил еще две кружки жигулевского пива и из горлышка альб-де-дессерт.

Но не оставлю я на этом Веничку в покое, ибо ещё теплится в моём сердце ирония, ирония от того, что при определённом угле его книга может являться той самой «Энциклопедией русской души», а опус Вити — это ваточка, которую он вынул у себя изо рта, обмазал нечистотами и протянул читателю с предложением насладиться этим так же, как этим насладился он сам. И сам факт того, что Виктор Ерофеев может что-то рассказать мне о русской душе — это что-то из разряда «Агитатор, учи меня думать», или того смешнее: «Атеист, научи меня верить». Но допустим, что я принял взгляд Витеньки на нас с вами, и убедился, что мы закомплексованное быдло с вечной тягой к преступности и прочая, и прочая - по желанию. Ну, а дальше-то что? Нет, даже не так. Сперва нужно сказать, что если бы я хотел оживить в своей душе воспоминание о нашем скотстве, я бы почитал «Мелкого беса», ибо те же мысли, только талантливо, а главное, эмоционально действеннее (отрицательные примеры — весомая часть нашей литературы. Целый список: Не стать: Позднышевым, Передоновым, Смердяковым, Иудушкой Головлёвым и так далее). Ну а что здесь? А здесь - ваточка и мелкое сопливое удовольствьице, посмотрите, мол, какие вы (но не автор — об этом важно помнить).
Есть ещё один аспект, о котором хотелось бы упомянуть. Обозначим его: политическая ангажированность. Ну вот в самом начале, уже упоминаемое в первой моей цитате:

Перепившееся руководство силовых структур, вице-премьеры, вожди и гонители демократии, государственники, главные придурки, реваншисты и прочие кремлевские красавцы гудели.
- У меня бляха лучше твоей! - раздавались голоса. Каждый мечтал о бляхе.
- Твоя бляха - вообще не бляха.
- Я получал в месяц по четыре бляхи.
- Когда это было!
- А у меня платиновая бляха, - сказал кто-то.
Все замолчали. А я спросил:
- Вы какую бляху имеете в виду? Они покатились со смеху.
- У тебя что, вообще нет бляхи?
- Да нет у меня никакой бляхи! - обозлился я.

Все эти попытки уколоть власть выглядят для меня какими-то ненужными, пустячными и с душком, с ясным ощущением нечистоплотности. Не должен, по моему мнению, писатель привносить политику в творчество, ибо примеров, когда из этого выходило что-то хорошее, крайне мало («Палисандрия» Саши Соколова, как одна из удач в этой области, хотя там упор на советских мифологемах; и да, шут с ним, с Аксёновым). Вся эта унылая политота в тексте Ерофеева делает его текст хуже, чем он есть, а ухудшать плохое — сами понимаете.

P.S.
Сейчас я скину с себя одежду и, сверкая волосатыми ягодицами, буду бежать по улице с криком: Это Лебядкин! Лебядкин!