5

Этот крошечный роман - откровение, обязательное к прочтению пособие для людей заблудших, запутавшихся в паутине рутины, ломающихся под гнётом каждодневной суеты в круговерти толпы, чуждой их мировоззрению и миропониманию. Это больше, чем просто книга, больше, чем история, художественно изложенная. Это - лекарство, вкус которого чуть замораживает и обволакивает рот белой пеленой, но порцию которого ты жаждешь, не сомневаясь в его чудодействии, приятном и отдающим мелом и ноткой чего-то неземного, дотоле неведомого, но вожделённого после растаявшей на языке порции. И пока ты пьянеешь от первой ложки, автор-эскулап бережно укладывает тебя на белые простыни, укрывает потный лоб холодной повязкой, протягивая ещё одну ложку панацеи, вкус которой одурманивает вдвое пуще первой, отрывает тебя от тяготеющей земной обыденности и уносит далеко-далеко...

Здесь переплетаются тонны размышлений, но размышлений не удручающих, с пасторалью, с красивейшими пейзажами Швеции. Из-за мягкости структуры текста предложения вальсируют, вальсируют перед глазами и растворяются в цельной картинке, и читатель, уже не властный над собой, становится заложником букв, на которые всего несколько секунд назад был направлен его взгляд.

Разбавить свои пространные впечатления освещением сюжета было бы чистейшим святотатством - оскорблением автора и его труда. Даже дерзни я осквернить святыню - мне не удалось бы этого сделать. Ведь сюжета как такового нет. Есть некий господин N, с его прошлым и настоящим, с его отрешённостью и свободой в одиночестве, с дрожью заглядывающего в прошлое, в ретроспективу своей жизни, но умиротворённого настоящим - свободным от прогорклого «тогда». Есть его размышления, его существование, события жизни по порядку описанные, но, словно оторванные друг от друга, оторванные бесконечными думами, составляющими большую часть романа. И именно под их волнами в глубине чернеющей синевы тонет читатель, бросившийся, отдавшийся власти стихии.

«Возвращаясь поздним вечером домой после такой встречи в кафе, я хорошо сознавал никчемность этих бурных сборищ, где, в сущности, каждый желал лишь услышать собственный голос и навязать свое мнение другим. Голова у меня раскалывалась, а мозги, казалось, кто-то разрыхлил да засеял сорняком, который необходимо выполоть, покуда он не пошел в рост. Дома, в уединении и тишине, я вновь обретал самого себя и окунался в мою собственную духовную атмосферу, где мне дышалось привольно, как в ладно пригнанном платье, и, отдав около часа раздумьям, погружался затем в небытие сна, свободный от всех влечений, помыслов и желаний.»

«Вот что такое, в конечном счете, одиночество: закутаться в шелковый кокон своей души, обратиться в куколку и ждать превращения, а уж оно не преминет наступить. Пережитое служит тебе пищей, да и к тому же в силу телепатии ты живешь жизнью других людей. Смерть и воскрешение, новая школа для нового, неведомого бытия.»