4 Шиворот-навыворот

Жёсткая книга. Неуютная, хмурая и коварная. Прикидывается детективом по жанру, нереально психологичным. Эдакий детектив наоборот. По факту читателю в некий миг становится неважно, кто убийца. Ты жадно вслушиваешься в шум дождя, стоя в подворотне, ловишь интонацию своего неожиданного собеседника. Пропустить хоть словечко не получается, потому что тебе вливают в уши чистый яд, обостряющий восприятие действительности. Всё прозрачно и кристально ясно, особенно когда воспаряешь над героями, не попадая в ловушку и не отождествляя себя с кем-либо из них. Героев много, но картонных или плоских нет — в их многоголосом оркестре ты слышишь каждый инструмент. Вот звучит трофейный немецкий аккордеон, вызывая воспоминания об оккупации; а тут скрипка с треснутым грифом, вывезенная тётей Сарой в эвакуацию, национальный еврейский инструмент; визгливо и глухо звучат цимбалы, чудом сбережённые, как привет из довоенной жизни...

Первое десятилетие после войны, казалось бы, — впереди благолепие-радость-счастье. Союз превращается в огромную стройку, возжигается очаг дружбы, а братство народов ставится во главу угла. У Хемлин мы наблюдаем страшное и неприглядное исподнее великой страны. Тотальная нищета, голод и разруха. Это уже даже не 20-е годы, когда можно было продать дореволюционное имущество. Всё непроданное тогда либо экспроприировано, либо кануло в пучине войны. Если уж у милиционера — представителя власти Советов — ощущение, что два платья жены являются роскошью, то что говорить про обывателей. Никто не может без проблем вернуться к нормальной жизни - непосильный, сверхчеловеческий груз пережитого давит на плечи. Можно ли жить на одной улице и дышать одним воздухом с коллаборационистом? Да ещё и со школьным учителем? Может ли молодая партизанка смотреть в глаза матери, чьи дети сгорали в хате, и признаться, что не бросила туда гранату, потому что не могла себя выдать и подвести товарищей? Тема вины и совестливости отлично раскрывается в романе, только шиворот-навыворот, как и многие другие. Показательно озлобление, с которым у жертв ищется ущербность, уязвимое место, куда можно давить, сохраняя чувство собственной адекватности, как ни парадоксально. Главный герой-украинец, попав на еврейскую свадьбу, смотрит на жениха и невесту, не особенно молодых, замечает, что пора бы давно детей нарожать. На это получает логичный, к сожалению, ответ, что и у жениха и у невесты до войны были семьи, да и дети тоже были. Спустя некоторое время герой вспоминает эту историю, пересказывая своему учителю: "Ну что за нация! У них половину поубивали по-всякому!.. А они опять женятся. Опять рожают жиденят. Как ничего не было. Хоть бы жить после такого ужаса постеснялись". Конечно же виноваты не те, кто истреблял или высочайше это дозволял (или закрывал глаза) — сами виноваты, живут и радуются, гады.
Национальный вопрос очень остро стоит перед героями романа, при этом нельзя сказать, что он сведён здесь до банального антисемитизма — у евреев тоже немало претензий к своим соседям. Даже основная фабула романа с оттенком национализма: в Чернигове начала 1950-х убита молодая еврейка, а украинец-милиционер расследует.

Начать читать и втянуться поначалу сложно, потому что ужасает канцелярщина и штампы, на котором изъясняется главный герой. Ну, так ему положено — язык пропаганды и стоящих у руля сталкивается с необходимостью не объявить по радио об увеличении надоев по Украине в литражах, а рассказать о ходе расследования. Опять всё шиворот-навыворот! Этот вынужденный костыль одновременно становится в читательских руках палочкой слепого, помогающей, ощупывающей и изучающей объёмные пещеры чертогов писательского разума. Смысл борется со словом яростно, читатель не знает, кто победит почти до самого конца. Но эта самая борьба и выводит роман за грань обычных детективов, пусть и воссоздающих лицо эпохи. Читать, восторгаться и дрожать! Срочно!