4

Сейчас выходит много авторских сборников, состоящих из уже опубликованных статей. Это беспроигрышный вариант, это удобно, это наглядно; для издателей это способ заново продать то, что раз уже было продано, для читателя – возможность иметь много любимого в одной подшивке или зараз познакомиться с новым автором, не тратя силы на поиск разрозненных текстов. Кроме того, сейчас это и вопрос переноса в «бумагу» того, что в противном случае останется на непочатых просторах интернета.

Оставаясь пока в откровенном статусе читателя, я открывала сборник прозы Воденникова, чтобы вспомнить, какой он, припасть к родному источнику или, может быть, с грустью почувствовать, что берега давно заросли и заветной тропы уже не отыскать.

Читать Воденникова – не знаю, каково это в первый раз (забыла за долгостью лет. Сейчас в любом его тексте слышу его голос, буквально, читающий мне вслух, – и это очень важно, мне теперь кажется. Великая благодарность современным поэтам за то, что они учат нас тому, чему не учат в школе, – что поэзия это произнесенное слово; поэзия есть голос, звук, чтец, человек). Вокруг меня он уже так давно, что кажется кем-то вроде дальнего родственника: видишься редко, но знаешь, что человек всегда есть, и знаешь, чего ждать от него (складывается ощущение, что вот это узнавание важнее беспрерывного новаторства) (твоя жизнь и твоя история, твоя семья – уже неизбывное, – вот что значат для тебя книги, прочитанные до двадцати), и читая сейчас – свежее, специально написанное предисловие, знакомые тексты, незнакомые тексты, – я чувствовала возвращение. Проза Воденникова, которая началась после поэзии, продолжает её всю: лексикой, синтаксисом, ---.

Сборник текстов, опубликованных в разное время в «Снобе», «Русской жизни», «Газете.ru» и ряде других изданий, – хоть и не политические манифесты, но не письма о добром и прекрасном. Воденников бывает неправ – так, что хочется, вскинув голову, вскричать, – он бывает спорен. И, боже, это нормально. По-человечески. Эссе Воденникова лишены лёгкости (clearness), которая проистекает из внутренней простоты и ясности: они одни вязкие, другие как россыпь свинцовой дроби, – но во всю эту тяжесть (complexity) укомплектованы страсть и честность, и я «приник к ним губами, как будто к святыне»; (жить так – пришитая к коже тяжёлая брошь – мне теперь уже кажется невыносимым, но время от времени нужно поверять весы, чуять разладившуюся гармонию, и тогда – приходи и причастись этой тяжести. И, надо сказать, теперь мне уже не кажется постыдным прислоняться к чужому переживанию, а потом надолго оставлять его, и снова прислоняться, и вновь оставлять; потому не кажется, что я научилась доверять себе, и еще потому, что уверена, каждый волен только сам выбирать, и если кто-то выбирает болеть и чувствовать и, что важно, говорить об этом вслух, то он в какой-то момент должен осознать, что именно такой выбор несёт в себе).

Я очень люблю такие вещи. Надо внимательно разматывать клубок чужих претензий к другим людям, к мирозданию: там и таится мерцающий ответ, неожиданная разгадка. “И разгадка жизни моей”, – сказала однажды Ахматова. Да-да, и разгадка нашей жизни в наших попытках запутать ее. Так и должно быть.

В этом одном абзаце весь Воденников. Каждое его высказывание шито пристальным личным интересом по человеческому быту во всех его гримасах, – трагических, граничащих с пошлостью, лукавых, бестактных, трепетных, страшных. Застегнуто на пуговицы высоких слов, которых мы так чураемся. С вытачками цитат из тех, кто уже умер, но никак не покинет нашего горизонта.

Нет, не представляю, как читать Воденникова в первый раз. Но, может быть, все-таки стоит.