5 П-с-с, парень, не хочешь немного пост-маоизма и философии события?

С фотографий Алена Бадью на нас смотрит милый старичок с хитрой и загадочной улыбкой. Философ, который ознаменовал что-то, что наступило после постструктурализма. Левый радикал, который утверждает, что онтологией философия вообще не занимается, ей занимается математика.

Всё как мы любим, короче.

Ладно, шутки в сторону. Следует признать, что все это шутовское ребячество связано с тем как сильно я нервничаю, пытаясь описать и осознать этот строгий философский текст.

По сути, «Манифест философии» и «Этика» – небольшие аппендиксы к трактату «Бытие и событие», который на русский язык не переведен. «БиС» вызвал нехилый ажиотаж в философских кругах, а по поводу его выхода был организован цикл публичный выступлений, где доклады читали Лиотар (в представлении не нуждается), Рансьер (известный политический философ) и Лаку-Лабарт (сам впервые о нем услышал, поэтому ничего сказать не могу). Только Лиотар более-менее комфортно чувствовал себя в насыщенной математическими пассажами работе, остальные же признали что из математики в работе Бадью они поняли ничего или очень мало. В 2006 году вышел еще и второй том «БиС», значительно толще первого.

Бадью выгодно отличается от поминаемых им Делеза, Фуко или Лакана тем, что он занимает непосредственно последовательным и строгим мышлением, тщательно аргументируя и структурируя мысль. Конкретно в этой книге Бадью мыслит этику и этическое. Сперва разбивает в пух и прах современное представление об этике, тяжелое наследие традиции просвещения, вместе с завязанным на ней представлением о субъекте. Классическом картезианском субъекте.

Загвоздка этой этической системы в том, что она нафиг не знает, что такое добро. Добро устанавливается относительно Зла, поэтому Добро здесь не более чем пустой символ, а права человека - это права на не-Зло. Сам субъект тесно завязан на мышлении Зла, и одновременно является пассивным субъектом, жертвой и субъект наблюдения и осуждения.

Доктрина эта сильна и сила её в первую очередь состоит в том, что она очевидна. Нам всегда куда проще согласиться с тем, что плохо, легко указать на то, чего не надо делать. А вот с тем что стоит делать всегда сложнее и даже более того, мы испытываем удовольствие от того, что воздерживаемся от такого обсуждения.

Таким образом, сосредоточившись исключительно на сознании Зла, мы делаем человеческий субъект жертвой. Человек - это тот, кто способен признать себя жертвой. Но Бадью выступает против этого понимания субъективности. Для этого у него есть три причины:

Первая причина состоит в том, что состояние жертвы ставит знак равенства между человеком и его биологической природой. Ни смертность, ни место в пищевой цепочке не определяют исключительное место в мире животных. Как ни странно, подлинно человеческое — это бессмертное, то, что проявляется когда человек не сводится к идущему на бойню скоту. То сопротивление подавлению, телесным мукам и страданию, мужество перед пытками — се есть человек. И в этом бессмертие человека, которое невозможно поколебать.

Сюда же можно сослать пресловутое бремя белого человека, которое примерно так же в ХХ веке, как и в эпоху колонизаций, измеряет общество исключительно в понятиях Человека-жертвы и Хорошего человека, Белого человека. Права человека неожиданно подводят наше «этическое» общество к тому, чтобы продолжать мыслить «не-цивилизованные» сообщества как ущербные, повинные в собственной нищете из-за недееспособности. И, если уж говорить прямо, недочеловечности.

Вторая причина состоит в том, что определение человека как жертвы, если рассматривать его через призму текущего консенсуса приводит к выводу, что попытка собрать людей вокруг позитивной идеи Добра становится корнем подлинного Зла. Любой позитивный, революционный и нон-конформисткий проект якобы проходит неизбежный путь от утопии до тоталитаризма. То есть, мало того, что этическая концепция оказывается либо с тисках биологии (образ жертвы) либо в объятиях западной парадигмы (самодовольство «добра» с кулаками и оружием массового уничтожения), так еще и любое позитивное видение возможностей запрещается.
А что, вы хотите, чтобы было как на Украине?

Причина третья — взятое за аксиому негативное определение Зла приведет к запрету на осмысление единичиных ситуаций. Хотя именно с такого осмысления начинается всё подлинно человеческое. К примеру, врач будет рассматривать «больных» так же как рассматривается сторонниками концепции прав человека толпа жертв - «человеческая» совокупность недочеловеков. Тот же врач откажет в лечении страждущего и умирающего, если у него нет нужных бумаг, номера социального страхования.

В сумме все это приводит к тому, что Бадью требует отбросить идеологический аппарат «этики», поскольку он отождествляет человека с простым смертным животным. И в этом своем консерватизме отвергает единичный характер ситуаций.

Поэтому Бадью предлагает три положения, которые встают в оппозицию к этому этическому аппарату:

Положение 1. Человек определяется по своей утвердительной мысли, по тем единичным истинам, на которые он способен, по тому Бессмертию, которое делает его самым неуступчивым и самым парадоксальным из животных.

Положение 2. Зло следует определять, исходя из позитивной способности к Добру, исходя, следовательно, из расширенного использования возможностей и отказа от охранительного консерватизма, будь он даже охранением самого бытия, — а никак не наоборот.

Положение 3. Всякая человечность коренится в мыслительном определении единичных ситуаций. «Этика вообще» не существует. Существует только — в отдельных случаях — этика процессов, посредством которых используются возможности ситуации.

Далее Бадью развивает и усложняет эти положения, развивая понятия Того же и Совсем-Другого (используя понятие Левинаса, которое преподносится как этическое имя Бога), рассматривая каждое из них на актуальной политической ситуации. Современная «этика» (вообще Бадью призывает перестать называть это этикой, поскольку она ей не является, но мы сохраним это название в тексте и подчеркнем саркастичность кавычками) уважает Другого лишь до тех пор пока это Хороший Другой. Разумеется, в это понятие не входят, например, исламские фундаменталисты. Уважение к Другому и к различиям заканчивается там, где происходит отказ от парламентской демократии, рыночной экономики, свободы мнений, феминизма и экологических движений. Это самое уважение различий не что иное, как определение некоей идентичности. И это уважение применяется лишь в той мере, в какой эти различия поддерживают эту идентичость. Поэтому действительный девиз «этической идеологии»:

«Становись таким, как я, и я буду уважать твое отличие».

Бадью вводит постулаты, которые будут служит не просто критике текущей мировой ситуации, но которые очерчивают его собственную онтологию. Первый тезис: Единое не есть. Существует лишь множественное «без Единого», поскольку любая множественность так же является множественностью множественностей. Любая ситуация являет собой бесконечность, это общее место, а вовсе не предикат для трансценденции. Всякая ситуация есть множественность, состоящая из бесконечного числа элементов, каждый из которых так же являет собой множественность. Таким образом, мы приходим к мысли, что самый первый и опорный факт действительности — бесконечность инаковости. Это то, что есть. Любой опыт можно развернуть до бесконечности бесконечных различий, даже рефлексия не представляет собой интуицию некоего единства, а бесконечный лабиринт различений. Между каждым человеком будет абсолютно бесконечное количество отличий, будь то менеджер среднего звена, изможденный китайский ребенок на фабрике смартфонов, автором этого текста и самим Аленом Бадью. Бесконечное, и следовательно — ни больше, ни меньше.

На этом же Бадью строит критику «пространственной этики» в духе высказываний «Ах, в паре часов перелета от Парижа творятся такие жестокости!» или представлений некоторых столичных жителей, уверенных в том, что за пределами МКАДа начинает выжженная апокалиптическая пустыня. Диктует всё это двустороннее переживание страха и наслаждения, которое вызвано наблюдением за насилием и ужасом. Потому что в сердце нигилистический этики лежит удовольствие от господства над тем, кому разрешено жить, а кому умереть.

В этом тексте не раскрыта и сотая доля того, что предлагает Бадью в качестве последовательной критики современной этической системы, и еще меньше сказано о том, что он предлагает в качестве позитивной программы. Стоит добавить, что «Этика» абсолютно очаровательна в своем радикализме и стремлении хирургически добраться до костного мозга наших обыденных представлений. В конечном итоге, я пересказал от силы страниц пятьдесят, но чувствую что именно здесь мне стоит остановиться.