4 Глоток Делерма

Импрессионизм начинается с мимолётного впечатления, которое фиксируется в сознании творца, и жирного мазка самой сочной краски в палитре. Делерм начинается с того же самого. Его рассказы — это миниатюрные картины с самым разным сюжетом и в самой разной цветовой гамме. На полотне читательской памяти Делерм в несколько уверенных штрихов очерчивает нужное воспоминание, краска впитывается, высыхает, и вот уже перед внутренним взором читателя предстаёт картина из жизни. То есть миниатюру недостаточно прочитать, должно пройти какое-то время, прежде чем она впитается, и станет понятно, что же этими короткими предложениями, колоритными сценами, упоминаниями без объяснений хотел сказать автор. Поэтому, дочитав до последней точки, я тут же вернулась на первую страницу — перечитывать. Не то чтобы я обожала Францию, не то чтобы я могла разделить с Делермом его детские воспоминания (как минимум, потому что мы из разных поколений, да и книге уже больше двадцати лет, а как максимум: детство во Франции мало похоже на детство в Беларуси), но всё же есть что-то цепляющее в этом сборнике. Стоит в нескольких миниатюрах увидеть себя, как сразу же и в остальных начинаешь искать если не совпадение, то хотя бы подобие. Накатывает ностальгия, по телу разливается сентиментальность, им невозможно противиться. От этого так сладко, и так горько.

Впрочем, возможно, из-за того, что я никогда не была склонна жить прошлым, для меня чувства и впечатления, которые хочет передать Делерм, оказались не слишком-то яркими, сочными или насыщенными — что противоречит началу этого текста. Сам писатель наверняка так не считает, но это и понятно: он — автор, сам себе царь, бог и вместилище воспоминаний. Поэтому если он хочет называть себя писателем-импрессионистом, пусть оно так и будет.
Потому что моменты, которые ему удаётся запечатлеть, действительно мимолётны и подвижны, как полотна Моне, Моризо, Ренуара, Сислея, Сезанна, даже жанрово можно определять их как картины — пейзаж, натюрморт, портрет.

Пейзаж…

Шагаешь, заложив руки в карманы, а-ля Керуак, ты всё и всех опередил, и что ни шаг — то радость. Ловишь себя на том, что идёшь по кромке тротуара, как в детстве, когда интереснее всего всегда на краю. Пока все спят, ты втихомолку отхватил у дня порцию чистого времени.
Тёплый круассан на улице

Натюрморт…

На тарелке у тебя хоть и изобильная, но вполне нормальная еда. Такова реальность. Важно, что происходит в твоей голове. А там, прорвав все плотины, бушует со страшной силой холестерин. Бьется о твердь черепной кости с сардоническим хохотом. Каждый звук — провокация. Каждый звук сулит удовлетворение.
Лионское бистро

Портрет…

Но о чем же с ними разговаривать-то?
И тут на помощь приходит спасительное лицемерие, накопленное за годы жизни в обществе. Да-да, та самая годная на все случаи жизни непринужденность, которая хоть и не дает забыть о подростковой робости, но сменяет ее, обозначая непоправимый переход к зрелости, это она, непринужденность на все случаи жизни, и плюс к ней дурацкая, но в высшей степени удобная самоуверенность дают нам возможность со слегка непристойной естественностью вступить в разговор.
Встреча за границей

По этой галерее можно бродить долго. Не вечно, нет, в какой-то момент все эти круассаны, яблоки, свитеры, велосипеды, случайные знакомые, первый глоток пива, солёные орешки под белое вино, нерешительная пауза в зимний день перед входом в тёплое кафе, письма от учеников, старые комиксы, сладостные детские воспоминания, — всё это исчерпает свою радость и утомит. Когда это наконец случится, можно будет со спокойной душой перейти к чему-то новому — персикам, второму глотку пива, пикнику в летнем парке, мечтам о светлом будущем.