2 Утрата, утрата!

Сама идея произведения понятна, перед нами очередная книга про одиночество, противостояние отцов и детей, и этим всё сказано!

Он понимал, что люди вечно остаются чужими друг другу, что никто не способен по-настоящему понять другого, что, заточённые в тёмной утробе матери, мы появляемся на свет, не зная её лица, что нас вкладывают в её объятия чужими, и что, попав в безвыходную тюрьму существования, мы никогда уже из неё не вырвемся, чьи бы руки нас ни обнимали, чей бы рот нас ни целовал, чьё бы сердце нас ни согревало.

Один раз Дейзи, поддавшись кошачьей жестокости, которая таилась где-то под её тихой кротостью, взяла его с собой в беспощадные кошмары «видовой железной дороги». Они провалились из света в бездонный мрак, а когда его первый вопль стих и вагончик сбавил скорость, они бесшумно въехали в чудовищную полутьму, населённую огромными жуткими изображениями, красными пастями дьявольских голов, искусными воплощениями смерти, бреда и безумия. Его неподготовленное сознание захлестнул сумасшедший страх, — вагончик катился из одной освещённой пещеры в другую, его сердце сморщилось в сухую горошину, а люди над ним громко и жадно смеялись, и с ними смеялась его сестра. Его сознание, только-только выбиравшееся из ирреальной чащи детских фантазий, не выдержало Ярмарки, и он был парализован убеждением, которое постоянно возвращалось к нему в последующие годы, что его жизнь — один невероятный кошмар, что хитростями и заговорщицкими уловками его вынудили отдать все надежды, чаяния и веру в себя на сладострастную пытку демонам, замаскированным человеческой плотью. В полуобмороке, посинев от удавки ужаса, он наконец выбрался на тёплый и будничный солнечный свет.

Возникает ощущение, что взрослым, просто, плевать, они лицемерны и эгоистичны! Самое главное вырастить из ребёнка дельца, приучить его, как можно раньше, к деньгам, это же самое главное в жизни! Им безразлично мнение ребёнка, его мысли! Всё вокруг чепуха, что, действительно, важно, так это раздобыть доллар-другой!

— Боже мой, боже мой, куда мы идём? Что всё это значит? Он умирает — неужели ты не видишь? Разве ты не знаешь? Погляди на его жизнь. Погляди на свою. Ни света, ни любви, ни утешения — ничего. — Его голос поднялся до крика: он бил по рёбрам, как по барабану. — Мама, мама, ради бога, что это? Чего ты хочешь? Неужели ты собираешься задавить и задушить нас всех? Неужели тебе мало того, что у тебя уже есть? Тебе нужны ещё верёвки? Тебе нужны ещё бутылки? Чёрт побери, я пойду их собирать, только скажи. — Он почти визжал. — Только объясни, чего ты хочешь? Неужели тебе мало того, что у тебя уже есть? Ты хочешь весь город? Чего ты хочешь?

Постоянные упреки и раздоры между членами семейства, также не способствуют здоровым и доброжелательным отношениям в семье! Просветление наступает редко и ненадолго:

И теперь, когда они сидели, чуть успокоившись, в них поднялась жалость: не к себе, а друг к другу — из-за бессмысленности потерь и бестолковой путаницы случайностей, которая есть жизнь.

Автору не чуждо чувство юмора, какая "проникновенная" шутка:

О-о! О-о! Сердце Юджина было полно радости и грусти — грусти, что книга дочитана. Он достал слипшийся носовой платок и высморкнул в него всё содержимое своего переполненного сердца одним могучим, торжествующим, ликующим трубным звуком, в котором слились слава и любовь. О-о! Старина Брюс-Юджин!

Томас Вулф больший любитель закрутить и выкрутить, хотя, без "таланта" переводчика, здесь, явно не обошлось:

Его жизнь свёртывалась кольцами в буром сумраке прошлого, точно скрученный двойной электрический провод; он давал жизнь, связь и движение этим миллионам ощущений, которые Случайность, утрата или обретение мига, поворот головы, колоссальный и бесцельный напор непредвиденного бросали в пылающий жар его существа. Его сознание в белой живой ясности выбирало эти точки опыта, и призрачность всего остального становилась из-за них ещё более ужасной. Так много ощущений, возвращавшихся, чтобы распахнуть томительные панорамы фантазии и воображения, было выхвачено из картин, проносившихся за окнами поезда.

Я, думал он, часть всего, чего я коснулся и что коснулось меня, — того, что, не имея для меня существования, кроме полученного от меня же, стало не тем, чем было, приобщившись тому, чем я был тогда, а теперь вновь изменилось, сливаясь с тем, чем я являюсь теперь, а это, в свою очередь — завершение того, чем я постепенно становился. Почему здесь? Почему там? Почему теперь? Почему тогда?

Сколько драматизма, сколько чувства и надрыва, браво, браво:

О, смерть в жизни, превращающая наших людей в камень! О, перемена, стирающая в ничто наших богов! Но если хоть кто-то живёт и дальше под пеплом всепожирающих лет, не пробудится ли этот прах, не воскреснет ли мёртвая вера, не узрим ли мы вновь бога, как некогда в час утра на горе? Кто идёт с нами среди холмов?

Как же призрачны, расплывчаты человеческие ценности, если можно, внешне, совершенно незаметно, подменить одно понятие другим, в зависимости от обстоятельств:

«Мужчины будущего», которых воспитывал мистер Леонард, благополучно росли и развивались. Истинный дух справедливости и чести был им почти неведом, но они громогласно объявляли о своей приверженности букве. Каждый из них жил в страхе перед разоблачением, каждый из них возводил свои оборонительные укрепления из хвастовства, притворства и громогласных заверений — прекрасный цветок мужской доброты, доблести и чести погиб в этом мерзком бурьяне. В этих мальчишках зарождался великий клан энергичных дельцов — великие на словах, быстрые на угрозы, с иссушенными бескровными сердцами, «настоящие мужчины» были уже в пути.

И только одиночество является настоящей свободой-счастьем:

Когда ветер с воем проносился во мраке, он разражался маниакальным смехом. Он высоко подпрыгивал с визгом безумного ликования, выдавливал из своей глотки дурацкий животный писк и швырял газеты в жиденькие стены лачуг с исступленной силой. Он был свободен, он был один.

град избитых истин не оставлял следа на блестящей твёрдой броне его сознания, но внутри Тот Другой, лишённый дара речи, всё видел.

Принцип по которому должен жить "каждый":

Ворон выклёвывает глаз ворону. Вор ловит вора. Дуб высотой своей отличен, а человеку вес приличен.

Как же прав старина Вулф, абсолютно с ним согласен! Как ни странно, в том числе и из-за этого, книга мне и не понравилась:

Мы не хотим, чтобы нам говорили то, что нам и так известно. Мы не хотим называть вещи своими именами, хотя и готовы называть друг друга оскорбительными кличками. Мы называем подлость благородством, а ненависть — честью. Чтобы превратить себя в героя, ты должен выставить меня подлецом. Ты и в этом не сознаёшься, но это так.

Никто из нас не переменится! Ничто не станет лучше. Мы все останемся такими, как были. Всё было уже много раз сказано. И не надо больше говорить.

В произведении много лишнего и непонятно, зачем всё это, здесь нужно! В электронном варианте, с которым мне довелось познакомиться, текст автора сливается с цитатами, они никак не разделены! Хочу отметить и нездоровую тягу к перечислению!