5 «Ты весь будущее. Ты и есть Нулевой»

Критический отклик на ранние произведения Юрия Буйды крайне скуден. На русском языке это сжатая до бесполезности заметка Л. Аннинского по случаю включения повести в шорт-лист Букера, да несколько рецензий рядовых пользователей интернета. Аннинский сообщает нам, в общем-то, очевидные вещи: язык автора пластичен, «поразителен экзистенциальный нюх», а мчащийся в никуда Нулевой — то «Локомотив Истории», нынче несущийся под откос, то метафора самой жизни, которая и вовсе «стальной Молох, пожирающий людей либо делающий и их стальными». Впрочем, ничего нового, это ясно с первого прочтения. Лапидарная рецензия выжимает из «Дон Домино» всю кровь, радикально уплощает метафору, на чьей многослойности и держится весь текст. Что ж, идём дальше.

Мне удалось найти приличный отзыв на французское издание книги, в котором — увы — единственной по-настоящему интересной деталью оказалось следующее сравнение (перевод мой):

Уже с первых страниц читателю брошен вызов, и Юрий Буйда искусно погружает его в апокалиптический декор сродни "Триумфу Смерти" Питера Брейгеля Старшего. Но версия Буйды — обезлюдевшая, с экспрессионистским налётом, с давящей, полной мистики атмосферой, где пейзажи и портреты граничат с фантастикой.

Действительно, аналогия с картиной Брейгеля кажется мне уместной, если не комплементарной к содержанию книги, — образ апокалипсиса, прорисованный Буйдой тонкими междустрочными нитями, угадывающийся в медленном гниении Переезда, в крадущемся безумии его жителей, никогда не является в полный рост, ширя грудь, как это бывает на полотнах фламандского мастера (ещё одно близкое по атмосфере произведение — «Другая Сторона» А. Кубина). И лишь в конце повести, в её отчаянной кульминации, обнаруживается неожиданный исток взрывной и разрушительной энергии, которая до этого, задраенная сердечными клапанами, тихо кипела и множилась в главном герое:

...дрожь, сотрясавшая его тело, колотившая и размалывавшая его изнутри, из сердца, — и ослепительная вспышка, и чудовищный грохот взорвали ночь, вздыбили станцию, Линию, мир...

а также

...грохот сердца, за жизнь свою поднакопившего горючей, взрывчатой горечи.

Движемся дальше. В 2001 году Dedalus Books выпустил английский перевод «Дон Домино». В издание включили послесловие переводчика, с которым я не преминул ознакомиться. Это замечательный текст, проливающий свет на некоторые общие, но тем не менее невероятно тонкие моменты, без понимания которых разговор о книге был бы лишён смысла. Опять же, приведу пару особенно понравившихся мне фрагментов (перевод снова мой):

«Дон Домино» не просто заявляет, что нам следует прислушаться к урокам истории, но обращается к самой природе этой истории. Дистанция позволяет писателю представить "историю" как миф; и как любой миф, она может быть пересказана вне категорий, формировавших её в первую очередь. Быть может, истинная свобода современного писателя и кроется в возможности говорить о прошлом, не обременяясь фальшивой государственной терминологией, без Ленина, Сталина или Пятилеток, и помещать его в более универсальный контекст — исторический, литературный или философский.

И действительно, Великая Отечественная, НКВД и небрежное упоминание Берии — единственные откровенные маркеры эпохи на протяжении всей повести. Сквозь стекло мифа автор раскрывает не метафору конкретного времени или места, а некий универсальный образ, под который можно подставить и Россию сталинскую, и Россию перестроечную, и Россию нынешнюю, и даже, вспоминая рецензию Аннинского, историю любого человека, скрученного и изувеченного тисками тоталитаризма. Но это лишь слой, срез комплексной метафоры. Слепые упрямость и вера (или её отсутствие?) главного героя продолжают одну из главных буйдовских тем — тему религии. Недаром Августа обвиняет Ардабьева в том, что Нулевой заменил ему Бога:

— Так бога ждут или, может, чёрта... но не поезда, Иван...

И не будем забывать о любви, которая в прозе Буйды подаётся всегда неожиданно и остро, с присыпкой из жестокости. Где ненависть, там и любовь — казалось бы, простая диалектика. Потом начинаешь вглядываться: почему Алёна? почему Фира? а Гуся?.. И так далее. При повторном чтении раскрывается множество ранее незамеченных мотивов. И наконец, из всё того же послесловия:

Общепринятый, конформистский взгляд на тоталитарные общества представляет всех подчинённых жертвами. Для Буйды, чьё понимание свободы и личной ответственности навеяно жёсткими моделями Достоевского и Ницше, это анафема. Согласно тексту, если Дон Домино и вправду жертва, то только самого себя. Оставленный один на Переезде, у него нет никого, кто мог бы снять с него груз ответственности ... Но в чём именно повинен Дон Домино?

Вот он — ключ. Вот главный вопрос, пронизывающий весь текст. Буйда безжалостен, он, словно хирург, проводит биопсию и изучает под микроскопом поражённую ткань. Приходит к неутешительному выводу — зараза не извне, зараза изнутри. Каждый из нас несёт ответственность за случившееся. Ведь если не мы, то кто? «Дон Домино» написан в 1993, а тема актуальна до сих пор. Только в прошлом году удостоенный хорошей критики роман С. Лебедева «Люди Августа» говорил о том же — но без буйдовской яркой, угловатой, словно сошедшей с картины Пикассо образности, без тех же головокружительных метафор, без удушающей кафкианской атмосферы, без эмоциональных взлётов и падений, а машинально, на дистанции, через холодное увеличительное стекло. Не в обиду Лебедеву будь сказано — наверное, это дело вкуса — но проза Буйды, обволакивая историю в саван мифа, сквозь микроскоп устремляет взор читателя на самое живое, острое, самое страшное, что в нас есть, на то самое «накопившее взрывчатой горечи сердце», которое бьётся в ритм кровавой империи, готовой, как поезд Алёну, перемолоть стальным брюхом любого, кто посмеет усомниться в поступившем приказе, решится искать смысл.

«Дон Домино» — вовсе не постперестроечный ремейк «Котлована», как может показаться из описания, но две книги нельзя не сравнить. Это болезненно красивое, отчаянное, философское произведение, передающее настроение целого поколения не хуже «Андеграунда» Маканина или «Ублюдков» Аленикова. В довершение приведу развёрнутую цитату:

Открой глаза, Дон. Ну же, Дон, вглядись хорошенько, постарайся же, старина, это всего-навсего ветер мчится над бескрайней равниной, всего-навсего ветер из России, страны призраков, потерянных детей, утраченных матерей и отцов, мёртвых возлюбленных, предателей и безумцев, ветер с Родины, пожравшей своих детей, ну же, Дон, или вся твоя ярость, вся сила твоя, о которой и доныне вспоминают женщины, догнивающие на заброшенных разъездах времени, — всё это обратилось против тебя? отравило тебя, изъело ум, душу, сердце? опьянило, свело с ума? Ну же, Дон! Брысь, черти. Брысь!