5

Чехову удивительно хорошо удавались короткие рассказы, но драматургия его не то, чтобы очень хороша, а крупные прозаические формы и вовсе ввергают читателя в суицидально-депрессивное состояние. Или, к примеру, Толстой: объемные романы у него шедевральны, не все подряд, но «Анна Каренина», «Война и мир». А «Севастопольскими рассказам» только институток мучить, что же до «Сказок для крестьянских детей», ну, вы понимаете…

Это к тому, что пятна бывают и на солнце, а рассказы Крусанова проигрывают в сравнении с его крупными формами. Успев влюбиться в стиль, когда афористичный, когда растекающийся мыслию по древу; в дивный язык – в современной российской литературе так, кажется, не пишет даже Иванов – ты готова простить писателю многие вещи. Объясняя себе рыхлость сюжета тем, что таков уж постмодерн, готовый похоронить автора, Бога, сюжет. Но что нивелируется в романе, того рассказ не прощает.

В сборнике «Бессмертник» один рассказ – давший книге имя и он очарователен, Хотя полностью отрешиться от мысли, что читаешь Павича, не удается. Нет-нет, сложносочиненные двояковогнутые здешние сравнения все-таки не достигают степени абсурда, характерной для балканской звезды. Но не заметить определенного сходства, имеющий глаза, не может, чивоуштам. К тому же антураж османо-магрибского магреализма отсылает прямиком туда, к господарю Милораду.

Из оставшегося балансирует на грани между рассказом и эссе «Петля Нестерова», приводя на память Андрея Битова, что характерно, времен не «Вида неба Трои», но раннего «Улетающего Монахова». Прочее – эссеистика, рассуждения общего и локального характера, необычайно интересные и приятные из уст Мастера, однако рассказ предполагает четкий сюжет с завязкой, развитием и по возможности неожиданным финалом. Здесь нет.