2.5 Жомини да Жомини! А об водке – ни полслова.

Пожалуй, находясь в здравом уме и твердом рассудке, я не могла бы по своей инициативе подписаться на чтение этой утомительно длинной книги. Предсказуемой и преисполненной кургузого культурно-исторического патриотизма. Клянусь портянками государя и галуном на чакчирах, все опасения оправдались в полной мере.

Первая страница открыта. И па-а-анеслась… Кивера, ментики, курц-галоп, барабанный бой, шагистика, маневры, бряцание шпор, бравурные марши, изъявления верноподданичества.

Ощущение абсурда усугубляется с каждой главой. Заскорузлая церемониальность военных парадов, необузданное исполнение мазурки на балах, повсеместные картежные игры, своеобразные понятия о чести, вбитые в не отшлифованные достаточным образованием мозги. После того как князь Голицын проиграл в карты графу Разумовскому свою жену, общество подвергло остракизму… женщину. Ай маладца!

Похоже, офицерство той поры задалось целью не думать – в том числе не думать о смерти, о жестокости войн, об условной ценности пушечного мяса, – а довольствоваться блеском позолоченных эполет, великолепием вахт-парадов, мечтами о производстве в очередной чин и о прелестях окружающих красоток. И так – пока генерал Буонапарте не начал свою русскую военную кампанию.

Разумеется, рамки повествования ограничены «повседневной жизнью», поэтому тут нет никакой аналитики по поводу череды поражений в первой половине войны 1812 года, только выдержки из дневников, писем, мемуаров – не только стилистически, но и по сути во многом похожие друг на друга. Тем не менее, это ограничение заставляет задуматься, так ли уж полно можно описать эту повседневную жизнь, оставаясь в пределах того формата, которому следует автор. Напускная бравада, наигранная бодрость и мажорность переписки не открывают всех сторон жизни, только ее укрепленный фронт, а не ослабленные фланги.

Кроме того, в книге прослеживается непонятная мне избирательность. Например, восхваление полководческого таланта генерала Багратиона и цитата из очередного восторженного стихотворения с упоминанием прозвища Бог-рати-он отмечены автором, а вот об упорных байках про генерала Болтай-да-только упомянуто не было.

Ссылаясь на записки Надежды Дуровой, автор пересказывает лишь то, чем поделилась с читателем сама мемуаристка. Хотя не секрет, что кавалерист-девица не была предельно честна в описании своих похождений. Она выкинула из рассмотрения шесть лет собственной жизни, мужа, сына и причину, побудившую ее записаться в армию. Так что читатель может поверить, будто молодая особа воспылала именно желанием служить Отечеству, презрев родственные связи, дочерний/супружеский долг и приличия, свойственные её полу. Конечно, банальная любовная связь выглядит не столь благородно и патетично.

«Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» — судя по всему, под этим девизом проходила жизнь общества в те времена, а автор просто прониклась духом эпохи. Все привирают, как умеют. Умалчивают, где возможно. Передергивают по случаю. Лицемерят безудержно. Достоверность и ценность сведений при этом, к сожалению, стремятся к нулю.

Вдобавок короткие пояснения автора порой ошеломляют отсутствием логики, хотя удачно вписываются в те лубочные картинки, которыми подменена настоящая история и все реальные причины и следствия исторических событий.

После краткого рассказа о военачальнике, который любил пользоваться нагайкой, чтобы подгонять отставших солдат, автор констатирует: «В каждом времени герои жили по своим законам…» Прежде всего, в каждом времени были свои представления о геройстве. И если не навешивать ярлычок героя, то потом не придется долго думать, как объяснить щекотливую ситуацию с негеройским поведением. Возвеличивание личности упрощает восприятие и позволяет меньше думать, но дает неверную картину происходящего. А вот век девятнадцатый на восславления был богат – кого только не возводили на пьедесталы, кого только не ставили в пример подрастающим поколениям, кем только не гордилась Отчизна. Столько великих забронзовело, и все как один – за небывалые заслуги.

Еще один престранный перл: «Но разве всю великую русскую литературу создали не мужчины? Разве любить и чувствовать, а главное — сострадать целые поколения людей не только в России, но и во всем мире учились не по Толстому, Достоевскому, Тургеневу, Чехову?» Дайте вспомнить, к чему пришли эти поколения, научившись чувствовать по Толстому-Достоевскому… Увы, высокой духовности за ними замечено не было. А про сострадательные способности сильных мира сего даже вспоминать неудобно. Образованный император Николай Второй, реакция которого на Ходынскую трагедию скорее характеризуется фразой «Померла так померла», Ленин, назвавший Толстого «гениальным художником» и организовавший большевистский террор, Сталин, восхищавшийся Достоевским, но отправивший на смерть миллионы… Что ж, это был более чем сомнительный аргумент в пользу тех мужчин-писателей, которые сеяли разумное-доброе-вечное, к слову сказать, впоследствии бессменно пребывая в списках школьной программы по литературе.

Так что из всей этой мешанины жизнерадостных, но не слишком глубокомысленных пассажей вынести что-то полезное для себя оказалось практически невозможно.

Остается закрыть последнюю главу и дождаться, когда же наконец выветрится призрачный запах лошадиного навоза и отпустит желание маршировать по плацу и вытягиваться во фрунт при лицезрении старшего по званию.