4 Возвышенная будничность.

Агнес Грей – наивное дитя, само нуждающееся в опеке и наставлениях, берется воспитывать детей, избрав стезю гувернантки . Она не подозревает, как сложно добиться послушания. Чтобы завоевать авторитет недостаточно знать предмет, которому собираешься обучать. Нужно уметь заинтересовать, увлечь. Поддержка родителей воспитанников тоже не будет лишней. И требования должны соответствовать способностям. Подводных камней много и все они просто созданы для того, чтобы неопытные молоденькие гувернантки набивали себе побольше болезненных шишек.

Поначалу ей досталось двое маленьких деток - мальчик семи лет и шестилетняя девочка. Девочку она осудила сразу за склонность к кокетству и за непокорные волосы, которые так тяжело расчесывать и заплетать без должной сноровки. К мальчику сначала благоволила, пока не узнала о его склонности поджигать птичек, чтобы выяснить сколько они проживут. Очень скоро Агнесс оказалась на побегушках у своих воспитанников. Отдыхала она только во время отпуска - визиты домой были как глоток воздуха.
Знатно Агнесс намучилась со своими первыми воспитанниками. Дети все делали наперекор, родители - недовольны. А кто был бы таким доволен?

Обучение оказалось утомительной задачей не только для духа, но и для тела. Я бегала за своими учениками, хватала их, тащила или несла на руках к столу и нередко силком их там удерживала, пока они не выучивали заданного урока. Тома я часто ставила в угол и загораживала ему выход стулом, на котором сидела, держа перед ним открытую книжку с маленьким уроком, который он должен был прочесть или заучить прежде, чем я отодвину стул. У него не хватало силенок оттолкнуть стул вместе со мной, и он извивался всем телом, строил страшные гримасы, возможно, смешные на взгляд постороннего наблюдателя, но нисколько меня не смешившие, и испускал громкие вопли и жалобные всхлипывания, изображая плач – но без сопровождения слез. Я понимала, что он просто хочет вывести меня из себя, и, внутренне дрожа от злости и нетерпения, изо всех сил изображала равнодушное спокойствие, ожидая, когда ему надоест ломаться и он заслужит право убежать в сад, прочитав или повторив несколько слов, не занимавших в книге и строки.

Папа милых деток с гувернанткой не вежлив. Льстивая старушка-шпионка с энтузиазмом добавляет неприятностей. Дядя воспитанников потакает дурным наклонностям детей. В общем, «Все плохо. Куда я попала?». Но с чего она взяла, что будет легко?

Первый блин оказался, как водится, комом. Агнесс решила, что второй раз будет более удачнее и подыскала новое место. Статус хозяев выше, значит будут с уважением к ней относиться, с чего то решила уже повидавшая жизнь гувернантка. Дети старше, значит будут вести себя благоразумнее. Если бы только поведение от возраста зависело… Такая махровая наивность не лечится. Конечно, почти сразу суровая действительность спускает ее с небес на землю и она продолжает критиковать всех подряд. Воспитанницы ее - мрак и ужас. Старшая увлечена только балами и ухажерами, младшая - собаками да лошадьми. Как так можно? Это же страшное преступление - проводить на конюшне больше времени, чем с любимой гувернанткой - этим эталоном добродетели. А поведение местного священника мистера Хэтфилда - вообще за гранью допустимого. Работодателям Агнесс он помогает в карету забраться и дверцу за ними прикрывает, а гувернантку в упор не замечает. Если бы она писала в дневнике действительно всю правду, в этом месте должна была если не желать, то предположить что с ним наверняка скоро случится какое-нибудь несчастье. Потому что такое поведение по отношению к мисс Добродетель должно наказываться небесами. И хозяйка - сплошное аморальное недоразумение. Очередное «Все плохо. Куда я попала?»

Одно утешение – старушка Нэнси. Милый человек, с ней так приятно поболтать о том, какой мистер Хэтфилд отвратительный человек. Ну там действительно клинический случай. Старушка ему говорит: «Болею я», а он ей: «Это от того, что в церковь ходить перестала». Бабуля снова: «У меня ревматизм, не дойду», а он ей: Купи слона «В церковь надо ходить регулярно и все пройдет». Да и по поводу хозяев и воспитанниц Агнесс права, но рассказывает о них так, что очень сложно не заподозрить ее в лицемерии.

Вот так и живет молоденькая гувернантка - у нее есть право подчиняться и угождать, у воспитанниц - право потакать собственным капризам. И тут на нее снисходит бонус за страдания в лице мистера Уэстона. Дездемона полюбила Отелло за муки, а Агнесс своего избранника - за три сорванных с откоса первоцвета. Ну что ж, бывает и так. Новое чувство повлекло за собой неслыханные изменения в жизни Агнесс. Для начала она вспомнила про свою внешность и подошла к зеркалу. Стала ходить в церковь, чтобы послушать голос любимого и полюбоваться его лицом. Всячески оправдывая такое неподобающее поведение, которое в других наверняка бы осудила. Вспомнила зоологию и всяких птиц, лягушек, светляков, чтобы продемонстрировать, как обделенные красотой страдают от нехватки счастья в организме.

Решительные действия со стороны гувернантки не могли остаться без последствий и ухаживания мистера Уэстона зашли так далеко, что он подарил ей букет колокольчиков. Но коварная судьба дала ей немного счастья, чтобы нанести удар. Агнесс вынуждена уехать домой. И ждать, ждать, ждать. Когда же ее принц приедет за ней на белом коне. Что вызывает как минимум недоумение. Как в его нейтральных словах она смогла усмотреть намек на ответные чувства я так и не поняла, поэтому последние две главы сильно удивили.

Прочитанная книга оказала на меня такое глубокое воздействие, что на меня перешла привычка Агнесс все критиковать. Ну ладно, не перешла. Вернулась. Что говорит о несомненном писательском таланте автора. Книга действительно понравилась, чего не скажешь о главной героини. Но она и не была обязана мне нравиться. Зато описания природы подкупают своей поэтичностью и настраивают на благодушный лад.

Нет, мне не найти слов, чтобы описать ясную лазурь небес и моря, утреннее солнце, льющее лучи на полукруг отвесных обрывов и гряду зеленых холмов над ними, на ровный белый песок, на невысокие скалы в уборе из водорослей и мхов, точно поросшие травой островки, и главное — на сверкающие, рассыпающиеся искрами волны! А несказанная чистота и хрустальность воздуха! Солнце пригревало ровно настолько, чтобы сделать бриз приятным, а он дул лишь с такой силой, чтобы море танцевало и волны, пенясь, накатывались на песок, словно вне себя от восторга. И нигде ни единой живой души, кроме меня. Только мои следы виднелись на глади песка, выровненного и укатанного ночным приливом, который, правда, оставил кое-где бегущие рябью лужицы и промоины.