4 Изматывающий разговор по душам.

На душе пусто и горько, как после изматывающего разговора. Нет сил думать, нет сил чувствовать. Нет сил поднять глаза… Представьте, что вы провели долгие часы, выслушивая монолог глубоко несчастного человека. Он говорил с вами убежденно, жарко спорил, остро переживал несправедливые слова, пересказывал каждую мелочь, ранившую его, каждый упрек, горячо защищался, скрупулёзно перечислял аргументы защиты, вновь и вновь повторяя одну и ту же занозой засевшую мысль. А вы слушали, сочувствовали, сопереживали, молча опускали глаза и разглядывали свои беспомощные руки на коленях. Потому что Вы не в силах ничем помочь. Вы лишь сторонний наблюдатель. Вы – всего лишь читатель дневников столетней давности… А ваш собеседник – неординарная экзальтированная дама в преклонном возрасте. Графиня Софья Андреевна Толстая.

С первых страниц первого тома дневников Софьи Андреевны читатель оказывался на месте такого молчаливого слушателя, перед которым изливают душу, которому доверяют самое сокровенное и важное. Но первый и второй том совершенно разные, что не удивительно, ведь речь идет о совершенно разных периодах жизни этой удивительной женщины. Плодотворные годы юности и жажда деятельности в расцвете лет, появление одного за другим тринадцати детей, смерть, богатая духовная жизнь сменяются совершенно новой порой. Дети вырастают, женятся, появляются внуки, у детей уже свои проблемы, и она, как мать, с болью в сердце пишет о том, как ее сын уходит на Японскую войну, о мертворожденных внуках, выкидышах дочерей, о разводах, о семейных распрях и неурядицах уже взрослых, казалось бы разумных людей. Она уже научилась жить с неотступным чувством потери – какая мать смогла бы забыть о смерти своих детей? Она по-прежнему посвящает всю себя мужу, и по-прежнему тоскует от того, что не может заниматься любимым делом – музыкой. Софья Андреевна более спокойна и в то же время появляется новое, то самое тяжелое и изматывающее… Что иссушает ее душу и рвет на части ее сердце.

Она все больше и больше думает о самоубийстве, намеренно причиняет себе физический вред, она как будто не способна другим способом решить семейные проблемы. Она пишет об этом много, часто, без каких-либо прикрас – мысль о смерти в какой-то мере служит Толстой утешением. Нельзя сказать, что это только сейчас появилось – в 1901-1910 годах, нет. Но теперь эти мысли становятся навязчивыми, неотступными, вечными спутниками ее дневниковых записей. И читать это – очень тяжело. Суицидальные мысли по определению безнадежны, и сопереживая, выслушивая их, невольно погружаешься в пучину безысходности, бескрайности боли, отчаянья, которое охватывает человека, считающего, что смерть единственный выход.

Дальше...

И вторая причина, по которой читать этот том мне было особенно тяжело – долгие подробные описания болезней Льва Николаевича Толстого. Изнуряющие бессонные ночи, лекарства, врачи, моменты, когда его жизнь висела на волоске, и к нему срочно съезжались все дети, чтобы попрощаться… Порой казалось, что это какая-то затянувшаяся агония. И выдержать весь тот накал переживаний, что овладевал любящей женой, я смогла лишь потому, что знала дату смерти великого писателя, и напоминала себе – еще не время. Он еще будет жить. Но ведь Она этого не могла знать, и сердце разрывалось от ее записей о мысленном прощании с мужем…

И вот эти две главные причины сделали это чтение делом не легким. Тем более тяжелым, что стиль и слог, и образ мысли выдавал уставшего, измученного человека, как говорят – душевнобольного… Не берусь судить, я не психиатр. Но да, вся эта история с Чертковым доходила до крайности…

В какие-то моменты меня охватывало чувство, что я читаю слишком личные мысли, слишком сокровенное. И появлялось чувство запретного. Но ведь это опубликованные дневники, потомки Толстых, исследователи, поклонники, наверное, все воспринимают это как некое наследие. Но если воспринимать их как литературное наследие, то они превратятся в некий застывший текст. Монумент с высеченными по мрамору буквами. Но они вовсе не такие! За этими строчками живой человек, за этими записями реальные слезы и боль, и печали, и радости… И как можно относится к ним как к "литературному" или "историческому наследию" я не понимаю. Точнее, у меня в голове не укладывается такое восприятие. В самом деле, интересно, как сегодня потомки Толстых относятся к этим дневникам… Надо поискать. Вдруг, в каком-нибудь интервью проскользнет…

В моей домашней библиотеке (моя драгоценность) ждет своего часа книга Александры Толстой. И я обязательно хочу прочесть воспоминания Татьяны. Пусть даже в электронном варианте. И, эх. Мне жаль, что формат 90 томов дневников Толстого оказался для меня столь тяжел в восприятии (так трудно проследить за мыслью из-за многочисленных ссылок, зачеркиваний и исправлений… в бумаге возможно было бы проще, но в электронной книге я попросту схожу с ума). Но я допускаю, что когда-нибудь и до них дойдет очередь… Не хочу вставать ни на чью сторону. Не хочу никого судить. Хочу только понять других… Потому что сейчас я нахожусь там, где боль и горечь определяющие чувства.

Это рецензия из моего жж