4.5

После прочтения труда Бердинских я поняла: правы, ой как правы были те, кто утверждает – русская дореволюционная деревня была носительницей уникальнейшего уклада, который большевики беспощадно разрушили. Вот только когда начинаешь читать об этом укладе, понимаешь, что он не был идиллическим. И здесь моё мнение категорически расходится с авторским.
ЕМУ НЕ НРАВИТСЯ, что власти в 30-е годы зажали любые проявления крестьянской самостоятельности. А МНЕ НЕ НРАВИТСЯ, что под этой самостоятельностью автор подразумевает самосуд. И ладно бы расправлялись с конкретным человеком, пойманным на месте преступления. Так ведь могли расправиться с жителями другой деревни, не разбираясь, виноваты они или нет. Сюда же относятся массовые драки (не путать с кулачными боями).
ЕМУ НЕ НРАВИТСЯ, что постепенно выходит из обихода живое русское слово – диалекты. А МНЕ НЕ НРАВИТСЯ массовое отсутствие понятий о литературной норме, порождённое массовой же неграмотностью. Особо весело звучит от человека с высшим образованием и преподаванием в ВятГГУ сожаление о тех временах, когда четыре класса церковно-приходской школы были для крестьянина - потолок.
ЕМУ НЕ НРАВИТСЯ, что современный человек забыл вкус натуральной еды. А МНЕ НЕ НРАВИТСЯ необходимость отдавать 8-летнего ребёнка в няньки, потому, что натуральной еды не хватает. Интересно, что повседневный рацион крестьян был достаточно скромен: крупы, овощи (особенно картошка), чёрный хлеб (белый считался лакомством). В частности, мог быть вот таким:

«Годы юности моей были очень тяжелыми. Со дня рождения и до 1926 года, когда я стал работать уже учителем, я не едал чистого хлеба. Мать пекла хлеб из муки вместе с отрубями. Не знал и не едал мяса. Мать покупала только субпродукты (внутренности, ноги). Совершенно не знал, что такое колбаса, сливочное масло, кондитерские изделия. Сахар нам мать давала только по воскресеньям по одному маленькому кусочку к чаю. Хлеб невероятно ценили и берегли. Мельчайшие крошки съедали. Один знакомый нам крестьянин весной пришел к нам переночевать. Он отправлялся на молебствие на реку Великую. С собой в мешке он взял 4 каравая черного хлеба, горсть сушеной репы, 7 луковиц и два яйца, запеченные в хлеб, чтобы они не разбились, спичечный коробок соли. Через неделю, на обратном пути, он к нам опять явился переночевать. У него осталось: горбушка черного хлеба и половина яйца. Яйца он ел так: отрезанный ломтик яйца клал на ломоть хлеба и передвигал, когда ел хлеб. Несъеденную часть яйца перекладывал на другой ломоть хлеба. Это было в 1913 году» (А. Я. Распопов, 1907).

ЕМУ НЕ НРАВИТСЯ разрушение патриархального уклада. А МНЕ НЕ НРАВИТСЯ, когда придавленную бревном женщину стоящий рядом мужчина начинает избивать. И мужчина этот – её законный муж. Разумеется, подобные эксцессы не были нормой. Но резко пошли на убыль именно с 20-х годов. Не потому, что мужчины в одночасье стали джентльменами. А потому, что положение женщины изменилось. Как признаётся одна из респонденток:

«Женщины в 20-е годы дома сидели, боялись мужу слово поперек сказать. Били их мужья сильно. А потом, когда сами работать начали, так уж не так от мужа зависеть стали, так могли и слово свое сказать. А я хорошо со своим мужем жила, я ведь образованная была, 7 классов окончила, да и работала все, муж на меня не смел больно-то ворчать. Да может еще, что любил меня».

ЕМУ НЕ НРАВИТСЯ, как послереволюционные события изменили здоровье народа. А МНЕ НЕ НРАВИТСЯ здравоохранение по закону естественного отбора. Не нравятся тряпочки с жёваным хлебом и рожки из коровьего вымени – с чисто гигиенической точки зрения. Не нравится, что одной из причин высокой смертности в деревнях была оспа. В 20-м веке, да.

«До моего рождения пять детей умерло от черной оспы, и родители очень боялись, что я тоже умру. Страшная была оспа, дети сильно мерли. Лицо становилось корявое, дети оставались слепыми. Смерть очень оплакивали. При горе в доме было как-то нехорошо» (А. И. Петрова, 1916).

В целом же деревня, как её описывает Бердинских, представляла собой складывающуюся веками систему. Которая худо ли - хорошо ли, но обеспечивала себя. Но средством для этого был постоянный труд. Тот самый, когда 12-летний мальчик вовсю пахал, а беременная женщина рожала в хлеву или на молотьбе. Тот самый, когда и еда, и одежда практически не покупались, а чаще изготовлялись своими силами. Тот самый, который напрямую зависел от изменяющихся природных условий и требовал приспособиться ко всему. Средством сохранения самой системы были традиции, которые тщательно оберегались и в имеющейся среде были объяснимы. Уважительное отношение к земле как к кормилице. К хлебу как к результату кропотливого труда. К старикам как к источникам мудрости. К соседям, рядом с которыми предстояло жить. К религии и праздникам, большая часть которых были религиозными, как к важной части культурной жизни.
Вот только среди тех, кто тоскует о гармонии с природой и красоте человеческих отношений, желающих вернуться к лучине и лаптям мало. Этим, собственно, и объясняется разрыв поколений. И возврат к лошадям на селе, сильно подозреваю, стал невозможен не от того, что дотянулся проклятый Сталин, а от доступности техники.