5 Типичный чеховский детектив

Чего бы ни касался Чехов, все под его пером приобретает причудливые, нетривиальные очертания. Коснулся мистики - получилась история болезни, коснулся драматургии - на сцене к ужасу критиков зазвенели подстаканники с чаем и зазвучали монотонные бытовые перепалки, коснулся амурной темы - и она скрылась под ворохом социальной философии, коснулся детектива - и зашелестела под пальцами редактора исповедь убийцы.

"Драма на охоте", облаченная в форму детектива, на поверку представляет собой удивительное зрелище прежде всего потому, что форма эта на ней вывернута наизнанку - швами наружу, пуговицами внутрь. В процессе чтения только ребенок пяти лет не заметит, с какой настойчивостью читателю подсовывают Камышева в качестве подозреваемого - вплоть до таинственных зачеркиваний.

И вот, рядовой читатель начинает ломать голову: "Почему это я только четверть детектива прочел, а уже уверен в том, что убийца - хитрый следователь Иван Петрович?" Сослаться на неумение автора строить текст мы не можем - это, извините, Чехов. Значит, так задумано. Значит, в задумку писателя входит осведомленность зрителей. Но какую же цель это коленце преследует, если со всех сторон не так интересно читать уже разгаданный детектив?

Лично я до последнего был уверен в том, что Чехов, ссыпая все шишки на главного героя, тем самым отводит наше внимание от истинного преступника, которым окажется не то князь, не то Урбенин, а то и вовсе какой-нибудь лакей в парике. Но суть в том, что и это мое предположение несколько оскорбляет мастерство доктора Ч. - такое топорное отведение подозрений скорее говорит о незрелости или неспособности, а за этим, повторюсь, не к Антону Павловичу.

Остается третий вариант: нам сознательно указывают на персонажа, который и впрямь окажется убийцей. Тут, как раз-таки возможен расчет на то, что читатель, как и я, заподозрит описанный выше прием и примется махать на него руками, ссылаясь на описанные выше аргументы - в результате все больше запутываясь и теряясь в мотивации героев и автора. Получится эдакая головоломка, в которой по мере чтения мы разгадываем две загадки - сюжетную и композиционную.

Не знаю, преследовал ли Чехов подобные цели, а потому не будем развивать предположение - остановимся на голом факте. Всю книгу нам указывают на реального убийцу при сохранении формальной детективной линии. Более того, на убийцу нам указывает не только Чехов, но и автор истории в истории - сам Камышев в своей рукописи беспощадно обкладывает себя обвинениями и подозрениями (в его случае все до поры до времени удачно списывается на танец тщеславия с недальновидностью).

Чего ждать читателю? Детективная составляющая теряет свои привычные очертания за счет отсутствия четко выраженной интриги, повороты сюжета просматриваются на сотню страниц вперед, история неизбежно движется к своей развязке - собственно, драме на охоте. И развязка, конечно же, не заставляет себя ждать. Но с каким грохотом она разворачивается перед нами! То, что до какого-то момента выглядело как белыми нитками сшитый детектив с классическими "разбитые сердца, горячие головы" предстает в виде леденящего душу психологического триллера, а главный герой сбрасывает маску человека и обнажает оскал чудовища. С Камышева облетает налет романтизма, и мы видим за изящной фигурой следователя силуэт монстра, содрогающегося от ненависти.

Ай да Чехов. Интрига состояла не в том, чтобы угадать, кто убил Оленьку. Интрига состояла в том, чтобы угадать, ЧТО ее убило. Тьма, клокочущая в Иване Петровиче, закипает медленно - на протяжении всей истории, и под конец обрушивается на персонажей с таким неистовством, что волосы дыбом встают. Это не классический детектив, это кошмарный сон, ужасная фантасмагория, в которой пороки обретают плоть и кровь - и уничтожают друг друга. В тот момент, пока мы были заняты разгадыванием детективных шарад, перед самыми нашими глазами разворачивалась космическая трагедия, действующие лица которой в конце концов превратились в марионеток, управляемых страшными, яростными силами.

"Исповедью" Камышева, с улыбкой разъяснившего своему vis-a-vis ее, "исповеди", мотивы, Чехов, вынося на поверхность истинное лицо своего героя, оголяя его внутренний мир, полный хаоса и огня, - Чехов тем самым выворачивает наизнанку заданный жанром формат и разрывает его в клочья, бросая багряную ретроспективу на весь предшествующий признанию текст. Если по ходу рассказа следователь кажется жестоким, но понятным человеком со своими драмами и диссонансами, в финале он предстает каким-то сгустком пламени, пожирающим все, до чего может дотянуться - до такой степени ненасытным и неспокойным в своей ненависти, что его буквально подмывает, он лезет на рожон и ищет любого удобного случая раскрыть свое нутро. В некоторые моменты - например, у смертного одра Ольги или при допросе Урбенина - мне казалось, что Иван Петрович форменно не в себе и действует, если можно так выразиться, стихийно. Это к вопросу о мечтах Оленьки - умереть от удара молнией. Оленьку не просто убила молния, ее поглотила гроза, бушевавшая в статном интеллигентном человеке. Ее и всех, кто попал в зону поражения - графа, несчастного приказчика, лакея-свидетеля. Чехов удивительно точно (в таком-то возрасте!) показал, как в отдельно взятом обществе порок а) аккумулируется, б) развивается и в) ищет выход, сметая все на своем пути - в том числе и своих прежних подданных.

Страницы повести буквально раскаляются по мере развития событий - столь мистично и глубоко полотно, в которое превратил господин Чехонте фабулу провинциального детектива, переплавив шаблоны и клише, присущие жанру, в нечто совершенно новое - удивительное и страшное.

То же в паблике