5 Зверю – Крест

Книга-антитеза. Царь против декабристов, декабристы против божественного объяснения царской власти на земле, юдоль земная против небесной, сын против отца, жертвенные женщины против суровых мужчин, сиюминутное против вечного…список можно продолжать бесконечно. И вопрос тут не в том, что первая четверть девятнадцатого века выдалась такой спорной, а в авторских попытках красиво увязать свои теории с историческими фактами. Это плавно подводит читателя к интересной мысли, верить ли написанному вообще. Мережковский наделяет своих героев человеческими слабостями, чтобы мы могли разглядеть за фигурами исторических деятелей обычных людей. Желаете ли увидеть Александра I мнительным тепличным растением, которого подспудно грызёт страх повторения судьбы своего отца? А как вам Каховский – меланхолик, фанатик, слепое оружие в руках Рылеева? Или Пестель, не нашедший своего счастья, но болезненно влюблённый в свою сестру Софию? Кстати, имя это для автора волшебное. Так зовут ещё и полностью придуманную незаконную дочь императора от Нарышкиной, на которой завязано два основных героя произведения – Александр I и Валериан Голицын. Оба любят её, но «странною любовью». Она – воплощение всего небесного, что есть на свете. Тоненькие руки, большие распахнутые глаза, лучащиеся неземным светом, белое невесомое платье – словно ангел спустился на землю. Овеществлённая совесть Голицына и несбывшаяся надежда на светлое будущее императора. В романе у неё самые сильные слова, пробирающие до мурашек: «Живых убивать можно, — но как же мертвого?». О них Голицын вспоминает, когда, собираясь с Пестелем в Таганрог, где планируется покушение на Александра, они узнают о его смерти. Круг замыкается, и каждый делает свой выбор, ведущий к «взрослению» и гибели.

«Детскость» же основных персонажей вообще неоднократно подчёркивается автором. Император с женой неоднократно вспоминают державинскую оду новобрачным «пятнадцатилетнему мальчику и четырнадцатилетней девочке». В описаниях декабристов, в большинстве своём, проскальзывают детские черты: «мальчишеские вихры», «пухловатые губы», «пушок на щеках». Если учесть, что «заместо отца родного» у Александра был Аракчеев, жесткий, хитрый, умеющий усмирять подростковый дух бунтарства, можно представить, каким вырос сын. Все граждане Российской империи – дети его императорского величества и внуки Аракчеева. Прекрасные условия для заговора детей против взрослых, и чудовищная трагедия, когда каждое звено становится заложником предыдущего. Не расклепав себя, не выпадешь из цепи – вот такой парадокс системы.

Символично, что глобальный разговор о Звере поднимается в произведении всего лишь три раза. В первых двух случаях предлагается идти на Зверя с крестом. Православный отец Фотий и декабрист-иезуит Лунин готовы нести его, не щадя живота своего, до смерти без сомнений и колебаний. Кто же является Зверем? Павел Первый ли, невинно убиенный? Александр Первый ли, мятущаяся душа или Николай Палкин, вступивший на престол по чурбакам, выбитым из-под ног пятёрки, качающейся над эшафотом? А может быть, речь о дедушке Аракчееве? Третье упоминание как раз о нем звучит из уст императора Александра:

...тихий плач народа: «Спаси, государь, крещеный народ от Аракчеева!» – Мечтал о царстве Божьем, и вот – царство Аракчеева, царство Зверя… Да, правы они

Искать ответы на этот вопрос стоит, по задумке автора, в цикле Христос и Антихрист . Там и встретимся!