2

Боги! Изидор Дюкасс умер 24 ноября, в день моего рождения! Случайно ли это совпадение, нет ли — судить не мне, но и не тебе, любезный читатель. Ты, конечно, ожидаешь милости с моей стороны, но не смей лелеять, не смей холить эту призрачную надежду… Впрочем, я вижу, она уже исчезла в дебрях твоей души, как исчез злополучный для Мальдорора светильник в волнах Сены. Не смей и думать, что я лучше него, этого закостенелого грешника, блистаю на литературном поприще — в мире словес заплетается мой язык, застревают зубы мои, судорожно смыкаются челюсти, и если тебе покажется, что отхожу я от нити повествования — очень возможно, что так оно и есть на самом деле. Но всё это, верь, основано не на одном лишь сарказме и ядовитой усмешке моего предшественника, всё это — свидетельства перегиба желчного пузыря. Пенится и скапливается яд в потёмках нутренностей, пенится и ищет, неустанно ищет он себе выход наружу, на свет божий, дабы затмить этот самый свет (как ярость Мальдорора затмила ненавистный фонарь), и находит. Исторгается в воплях души моей наружу, изо рта, из ноздрей, из ушей льются потоки желчи. Но ты… ты не смотришь мне в глаза, о трусливейший из трусов! Взгляни же! Ибо и их не миновала та же участь, и вот уже плещет, плещет струями желчь, выбиваясь через слёзные протоки. Мало этого мне. Возьми, путник, этот нож, вот он, лежит на столе, возьми, и вложи в мою руку. Я не помню как, но своей же рукой протыкаю я себе горло (прежде проткнув твоё, горло, но не глаза, дабы мог ты видеть последствия своего необдуманного действа), и не кровь, но желчь фонтаном бьёт из сонной артерии, и падают, падают, падают, падают капли — ну и пусть, легким не станет мой груз, и вот уже полностью желчью залит неразлучный блокнот с изображением облачённых высохших тел епископов и кардиналов…