До внедрения либеральных идеологий роскошь служила профилактическим средством для напоминания черни о богоданной власти. Для укрепления последней и предупреждения потенциальных бунтов правитель был вынужден в определенное время устраивались помпезные, грандиозные по своим масштабам расточительства - уничтожения в жертву зрелищности. Это было нарочито показное действо (одна из конституент роскоши - так или иначе, но быть выставленной напоказ ), должное ввести - и вводившее - в благоговейный трепет покоренный могуществом правителя народ.

С течением времени этот рассчитанный на символический эффект спектакль вульгаризируется, становясь рудиментом. Пышные и безрассудные траты короля и аристократии, легитимация их апроприаций и удержания богатства расшатываются интеграцией новой аксиоматики. Эти искони центральные и привилегированные страты, чьё место в социуме и незыблемые прерогативы доселе не ставились под вопрос, потому что имели алиби в трансцендентном регистре, начинают профанироваться и притесняться зарабатывающими собственным упорством, трудом и хитростью нуворишами. Безумный потлач уже в эти времена модифицирован в утонченные и изысканные - сублимированные - формы социальной сегрегации, парадигмальным образцом которой является герметичный королевский Двор.

Двор изумлял и восхищал. В ослепительном блеске он репрезентировал сакральное тело короля. Именно это время благодаря придворным отмечено расцветом искусств, архитектуры, кулинарии, моды и игрой в узнавание строго кодифицированных жестов. Однако с подъемом экономики и уверенной поступью ремесленной буржуазии, Двор всё ощутимей приобретал качества паразитарного нароста на государственной казне, становясь раздражающим архаизмом, и, сознавая это, он с пущим остервенением потреблял, утопая в сибаризме и долгах.

Так, с ростом успеха торговли и производства, с приходом утилитарных ценностей И. Бентама и Дж. Ст. Милля, произошли кардинальные изменения. Декадентствующее дворянство окончательно вытеснилось банкирами, торговцами и ремесленниками. Отныне не благородная кровь и божественная санкция дают право на роскошь, но накопительство и скорость циркуляции капитала. Не титул, не звание, не родословная, но количество денег является единственным мерилом уровня престижа, достичь которого можно лишь деловой смекалкой и стяжательством, усердием и волей. Вследствие упразднения священной природы социального статуса каждый бедняк мог потенциально вознестись на некогда недостижимую высоту сеньора. Теперь показная роскошь попрана и порицаема, а внушают уважение протестантская аскеза, сдержанность и умеренность в иррациональных тратах. Вся роскошь дворянства обесценивается, становясь доступной для всех, кто может за неё заплатить, тем самым обостряя подражание и конкуренцию. Аристократия же расселяется на окраины в скромные усадьбы, вместе с Руссо покидая тлетворные города. Роскошь транспонируется с баснословной реализации избытка на напряженную аккумуляцию.

Эпоха урбанизации и промышленного производства с их технической экспансией предельно интенсифицировала гонку за социальным отличием, пролиферировав товары потребления необузданностью конвейерного потока. Став массовыми, вседоступными и тотальными материальные блага, товары и услуги перестали играть решающую роль в классовой дистинкции. Отличаться, приобретая дорогие безделушки, становится всё сложнее. Социальная вертикаль сжимается, продуцируя ресентимент. Зоркие на едва уловимые интервалы различия люди более не видят всевозрастающего сходства. Исчезающая гетерогенность приводит к изощренности в потреблении, стилях жизни, проведении досуга, провоцируя сенсибилизацию рецепторных органов, только так способных фиксировать едва уловимую комбинаторику знаков. При этом открыто бахвалиться своей состоятельностью и благополучием - неизменно морально непристойный акт. Парадоксальное совмещение перманентного стремления к денежному обогащению и вынужденной скромностью находит свой выход в недемонстрируемом явно, невербализуемом при посторонних, фигуративно покрытого молчанием, но от того лишь более явного превосходства фабриканта, высокого буржуа, негоцианта или праздного рантье над эксплуатируемыми классами , что, конечно, порождало ещё большую зависть и антагонизмы.

История девальвировала регламентируемые равенство и свободу, обещания преодолеть судьбу, завещанную рождением, ясно показав обыденным опытом и практикой их коварное предательство. Демократия и эгалитаризм выставились беспомощными идеями романтичных любомудров перед монументальной несокрушимостью Роскоши, лишь меняющей контекст своего существования. Историческое повествование не знает эпох, реализовавших социально-экономическое равенство, истории неведомо отсутствие дисгармонирующего общество излишка. Утопической горизонтали всегда был придан объем иерархическим отличием, так как излишек лишь одна сторона медали, другая сторона которой - недостаток. Роскошь это всегда нехватка.

Роскошь, таким образом, ортогональна динамике историко-культурных ареалов, дискурсивных срезов, социальных страт. Явление независимое от экономических, политических и религиозных процессов, их темпа или ритма изменения, так как именно роскошь является их катализатором, тормозом или ускорителем. Она, следовательно, автономна от материальных воплощений, стоимости, торговых циркуляций или каких угодно обстоятельств. Роскошь также и не особый образ жизни некоего привилегированного класса, но присуща всем экономическим слоям. Это некий излишек относительно необходимости, бесполезное в отношении к полезному, которое само конституируется, приобретает своё значение, исключительно посредством противопоставления бесполезному излишку. В самом деле, было бы тривиальностью сказать, что роскошь - это особое сплетение социальных отношений, детерминирующее определенные группы, маркированные избытком, что это - удел привилегированных господ . Нет, этим её определение не исчерпывается. Роскошь универсальное и фундаментальное человеческому бытованию понятие вообще - вездесущий довесок к неравномерно прогрессирующей необходимости. Роскошь это темпоральный промежуток, временная задержка между экстраординарным и банальным, выдающимся и повседневным, которая сегодня устремлена к нулю. Этот бесконечно сжатый временной зазор выполняет роль недвижимого двигателя, очерчивая горизонт проектам человечества, тем самым придавая смысл его существованию.