5

История мира? Всего только эхо голосов во тьме; образы, которые светят несколько веков, а потом исчезают; легенды, старые легенды, которые иногда как будто перекликаются; причудливые отзвуки, нелепые связи

Это одна из тех «вау-книг», после которых можно смело сказать, что жизнь прожита не зря.

Итак, «История мира в 10½ главах». Логично предположить, что, впервые взяв в руки эту книгу, читатель ожидает услышать рассказ о неких, наиболее важных событиях истории мира, расположенных в привычном хронологическом порядке. Как бы не так. Мы будем путешествовать сквозь время и пространство: из мира начала времен мы переместимся в наше время, затем прогуляемся в 16 век и т.д. Эти истории связаны между собой образами, символами, мотивами. Например, огромную роль играет миф о потопе и Ноевом ковчегом. Как эхо, он отразится так или иначе в каждой истории. Это своего рода связующая нить, стержень, на котором держится все произведение.

Каждая история написана с таким мастерством, что читала я следующим образом: прочитаю одну историю, неделю пребываю в эйфории, потом снова читаю одну историю – и снова в заоблачные дали. Самое главное, что эти истории уникальны, неповторимы. Даже по жанровому признаку: легенда, отчет о судебном деле, триллер, анализ картины, эпистолярный жанр, постапокалиптическая история и т.д.

Хочется подробно рассказать про все истории, но это будет лишним, поэтому лишь о самых любимых.

«Безбилетник». Открывает книгу легенда о Всемирном потопе и Ноевом ковчеге. Вот только следуя идее о деканонизации истории и возможности альтернативной версии того или иного исторического события, Барнс предлагает нам совершенно новую версию мифа. События изложены с точки зрения жука-древоточца, который зайцем пробрался на ковчег. И здесь начинается, как сказал один человек, «сплошное оскорбление чувств верующих». В этой истории ковчег походит на тюрьму, Ной вовсе не мудр, праведен и богобоязнен, а нечистоплотен, нечист на руку и страдает от алкогольной зависимости, а само путешествие больше похоже на ад, чем на операцию по спасению.

«Кораблекрушение». Сначала идет рассказ о кораблекрушении «Медузы», а затем следует эссе «Как воплотить катастрофу в искусстве», где подробно анализируется картина Жерико «Сцена кораблекрушения», явившаяся откликом на это событие. Подробно описывается замысел картины, рассказывается об эскизах, указывается, что значит та или иная фигура и почему она расположена именно так, какая реакция была на картину. «Зачем это было нужно», - спросите вы? Чтобы показать, что даже великие произведения искусства бессильны перед течением времени, они не могут запечатлеть события, сделать его неизменным раз и навсегда.

И вот он наш — момент наивысших страданий на плоту, схваченный, видоизмененный, оправданный искусством, превращенный в весомый, полный внутреннего напора образ, затем покрытый лаком, обрамленный, застекленный, вывешенный в знаменитой картинной галерее иллюстрацией нашего положения в мире, неизменный, окончательный, всегда на своем месте. Так ли это? Увы, нет. Люди умирают; плоты гниют; и шедевры искусства не исключение. Эмоциональное воздействие работы Жерико, противоборство надежды и отчаяния подчеркнуты выбором цветовой гаммы: хорошо освещенные участки плота резко контрастируют с областями наигустейшей тьмы. Чтобы сделать тени как можно мрачнее, Жерико использовал битумные добавки, которые позволили ему добиться искомой блестящей черноты. Однако битум химически нестабилен, и со дня посещения Салона Людовиком XVIII шло медленное, необратимое разрушение наложенных на холст красок. «Едва появившись на свет, — сказал Флобер, — мы по кусочкам начинаем осыпаться». Шедевр, раз законченный, не останавливается — он продолжает двигаться, теперь уже под уклон. Наш ведущий специалист по Жерико подтверждает, что картина «местами выглядит весьма плачевно». А если посмотреть, что происходит с рамой, там наверняка будут обнаружены древесные черви

.
«Интермедия». Это та самая половинка, что придает очарования названию, но ее «половинчатость» не умаляет ее значимость. Здесь Барнс размышляет о природе любви. По его мнению, именно любовь и правда, которая неразрывно связана с этим чувством, помогают противостоять хаосу мира, абсурдности истории мира. Но слова скажут сами за себя.

Я не скажу вам, кого любить или как… Но я могу сказать вам, зачем любить. Взгляните: ведь история мира, которая притормаживает у домика любви, строения с дробным номером, лишь для того, чтобы своим бульдозерным ножом превратить его в груду щебня, без нее просто нелепа. Без любви самомнение истории становится невыносимым. Наша случайная мутация так важна, потому что необязательна. Любовь не изменит хода мировой истории..; но она может сделать нечто гораздо более важное: научить нас не пасовать перед историей, игнорировать ее наглое самодовольство. Я не принимаю твоих законов, говорит любовь; извини, но они не внушают мне почтения, да и дурацкий же мундир ты на себя нацепила. Разумеется, мы любим не ради того, чтобы помочь миру избавиться от эгоизма; но это одно из непременных следствий любви.

Любовь и правда — вот важнейшая связка. Все мы знаем, что объективная истина недостижима, что всякое событие порождает множество субъективных истин, а мы затем оцениваем их и сочиняем историю, которая якобы повествует о том, что произошло «в действительности»; так сказать, с точки зрения Бога. Сочиненная нами версия фальшива — это изящная, невозможная фальшивка вроде тех скомпонованных из отдельных оценок средневековых картин, которые разом изображают все страсти Христовы, заставляя их совпадать по времени. Но даже понимая это, мы все-таки должны верить, что объективная истина достижима; или верить, что она достижима на 99 процентов; или, на худой конец, верить в то, что истина, объективная на 43 процента, лучше истины, объективной на 41 процент. Мы должны в это верить — иначе мы пропадем, нас поглотит обманчивая относительность, мы не сможем предпочесть слова одного лжеца словам другого, спасуем перед загадкой всего сущего, вынуждены будем признать, что победитель имеет право не только грабить, но и изрекать истину. (Между прочим, чья правда лучше — победителя или побежденного? Пожалуй, гордость и сострадание искажают действительность ничуть не слабее, чем стыд и страх.)
Так же и с любовью. Мы должны верить в нее, иначе мы пропали. Мы можем не найти ее, а если найдем, она может сделать нас несчастными; но все-таки мы должны в нее верить. Без этой веры мы превратимся в рабов истории мира и чьей-нибудь чужой правды.