3.5 Иосиф Грозный...

О Сталине написано уже столько газетно-брошюрно-журнально-книжных томов, что больше написанного, наверное, только вавилонская куча проговоренных слов и высказанных мнений. Вот уж, воистину, современный Левиафан, собравший в отношении себя такие разнородные и совершенно полярные — от полного обожания и буквально обожествления до уничижительно-гневных филиппик и абсолютной демонизации — мнения, взгляды и убеждения. Причем, чаще всего, вне зависимости от того, в какую положительно/отрицательную сторону направлены эти суждения, они отличаются высоким накалом страстей, сильным эмоциональным зарядом и крайними степенями выражения что одних, что других чувств.

Не избежал этого подхода и историк-архивист, писатель-публицист, тележурналист Радзинский. И эта книга буквально переполнена личным отношением автора к герою романа. Никаких полу- и недо-, только крайне негативные и обвинительные интонации, предельно жесткие формулировки, а если есть возможность выбора того или иного прилагательного для характеристики любого поступка Сталина-Джугашвили, то Радзинский выберет непременно такие, которые наихудшим образом презентуют его визави — никаких «разведчиков», только «шпионы»! И тут уже нужно четко понимать и разделять, где в этой книге Радзинский-историк, а где писатель-популяризатор и, наверное, публицист-морализатор. Вероятно, что от историка здесь только более-менее последовательное соответствие историческим событийным рядам и деяниям — полагаю, все-таки, что досочиненного в этой книге немного — хотя там, где есть возможность что-то предполагать или допускать, автор это непременно делает, и непременно же с обвинительным уклоном. Но вот зато здесь полная воля и свобода толкований и личного мнения Радзинского. И порой автор книги явно увлекается, отбрасывая в сторону какие-то одни события и акцентируя и педалируя другие — те, которые наиболее плотно и беззазорно укладываются в модель авторского видения этого романа и личности Сталина-Джугашвили. И от такого избирательного фильтрующего подхода историзма в книге становится все меньше и меньше, а вот художественно-публицистического наполнения все больше и все заметней, пока оно уже едва ли не вываливается из книги.

От такого крайне предвзятого подхода роман, на самом деле, не только ничего не приобретает, но, скорее, теряет — теряет доверие читателя к книге как к источнику исторических сведений, и к автору как к историку. Публицист он — Радзинский — безусловно талантливый, но вот как историк... По крайней мере в этой книге, потому что по прочтении год назад истории о жизни и смерти царя Александра II мое читательское мнение было куда более симпатизирующим и автору, и книге, да и ее герою тоже.

Другой особенностью этого полубиографического романа является почти физические присутствие в ней автора. Я имею ввиду не только выпяченное присутствие Радзинского в романе как толкователя (иногда начинает казаться, что Автора в книге уже больше, нежели главного книжного Персонажа), но еще и как рассказчика. Видимо таковы особенности его голоса и авторской манеры рассказа своих книг на камеру, что порой буквально слышишь голос автора, читаешь написанное едва ли не с радзинскими интонациями и видишь внутренним взглядом лицо рассказчика. В смысле интересности такая особенность полезна — книга от такого внутреннего видения и слышания становится более живой и яркой. А вот в смысле воздействия, влияния авторского мнения и авторских взглядов на читателя — с этим нужно быть поосторожнее, дабы полностью не попасть в зависимость от уважаемого популяризатора Истории, теряя при этом свое собственное суждение...