2.5 Дунай не нужен

На Траяновой колонне в Риме изображен речной бог Данубиус (или Дунай в переводе с латыни). Колонну поставили в 113 году н.э. в честь победы Траяна над даками. Облик Данубиуса тогда впервые украсил римский денарий. Древние кельты верили в Дану - созидательницу, прародительницу и матерь богов. Название реки Дунай - кельтского происхождения и того же корня. Дану была покровительницей реки и сама же была рекой, в соответствии с удивительной языческой логикой:

Магрис не пишет об этом. Магрису не нужен Дунай. Под обложкой - не книга о реке, а трактат по литературоведению, который автор заворачивает в художественную обертку. Среди героев - не только писатели, но и профессиональные филологи. При этом тексты Лукача - что подозрительно - автору милее любой поэзии-прозы. Написать рецензию на Дунай значит больше (или меньше), чем написать рецензию на рецензию. Это будет рецензия третьего порядка.

Книга похожа на гамбургер без котлеты. У Магриса мягкие булки и приправы что надо, но из его закусочной уходишь голодным, потратив уйму времени и заплатив по счету прилично выше среднего. Про автора Дуная не скажешь, что он любит книги. Он любит предмет. Его литературоведение - мертвая вода. Если вы до сих пор не читали Кафку, то вам не захочется, с Музилем - то же самое. Эти двое у Магриса всегда идут парой: они - Чук и Гек дунайской одиссеи.

Ухоженные клумбы бывшего санатория внезапно будят в Магрисе сексолога - маленького доктора Фрейда:

Перед женской по своей сути зеленью Кафка, несмотря на собственное величие, наверняка испытывал почти гротескное отчаяние, вызванное неуверенностью в себе как в мужчине, потребностью в мелочной самозащите.

Не хочу думать о том, что случилось у бедняги Клаудио в этом парке и в этой зелени, отмечу только, что остальной Дунай написан на таком же примерно уровне. Обещанный в аннотации Витгенштейн промелькнет пару раз в Вене, где автор особенно разошелся. Витгенштейн - как тревожащая путешественника гроза на горизонте. Одним всполохом мысли он способен уничтожить дотла шестьсот тридцать страниц и пятьсот тридцать граммов магрисова говнодискурса.

Слащаво-поучительным тоном и проблематикой книга на первых порах напоминает Имя розы , написанное в это же примерно время и в этом же примерно месте. Понимание того, что Дунай не постомодернизм, в отличие от романа Эко , приходит постепенно. Полуистории и недовысказывания - не элемент игры, а стремление изобразить текучесть, быструю воду (так Дунай переводится с кельтского). Страниц двести может проплыть читатель по этому течению весело и беззаботно: Магрис - отличный стилист - умеет писать не только красиво, но и легко. С каждой, впрочем, страницей река замедляет ход: почти незаметно слова становятся строже, панорамы скучнее, уходит легкость. Проявляется авторский замысел - и он не нравится. Наконец, в середине австрийских глав обнаруживаешь себя по пояс завязшим болоте.

Надо сказать несколько слов про структуру. Книга разбита на крупные главы по странам-местностям. Порядок - по течению Дуная: от истока до дельты. Каждая глава образует той или иной степени законченности трэвелог с элементами поэмы в прозе. Но это только по контурам. Внутри, как было сказано, филология - с отступлением в сферу общественной мысли. Так пару раз монолог срывается в покрытый мхом и лишайником политический срач:

Правые склонны к патриотизму, вот только куда чаще и охотнее они стреляют не в тех, кто вторгается на их родину, а в своих соотечественников.

Вы найдете много слов про европейскую интеграцию: об этой проблеме уже лет тридцать рассуждает каждый первый гуманитарий в Европе. На втором месте - проблема нацизма, хотя Дунай тек не там. Рудольф Гесс, комендант Освенцима тоже никогда не жил на Дунае, но Магрис познакомит нас с этим человеком ( Человек ли это? ) и проведет экскурсию по концлагерю.

Заглянув в оглавление, я был удивлен: две трети тома занимает немецкоговорящий Дунай: Германия и Австрия. По факту дела обстоят еще хуже. После австрийской границы немецкий Дунай продолжается. Автору не лень отъехать от реки на сотню-другую километров, если в городе или селе есть немецкая община. Сколько немцев уехало в позапрошлом веке из Бела-Црквы? Как звали того саксонского булочника? В немецких местах и местечках становится скучно невыносимо. Автор там чуть ли не перепись населения проводит. При том, что про Белград в сумме написано две с половиной страницы, и они о том, что в городе немцев нет. Зибенбюрген действительно не становится Семиградьем - и в этом нет дефекта локализации. У Анны Ямпольской с эрудицией (и не только с ней) полный порядок: просто автор принципиально использует немецкие топонимы везде, где возможно.

Один из персонажей книги - гегелевский Мировой Дух. Понятно, германского происхождения. Этот дух стекает по Дунаю в Балканы из Шварцвальдских гор, оставляя свои семена в стерильной славянской почве. Глазом не успеваешь моргнуть, как пустыня расцветает под ультракрасными лучами истории (таковые упомянуты в книге). Из тьмы вековой дикости лезут наверх культурные всходы.

Редкие, сохраненные на протяжении столетий достоинства сделали немцев римлянами Миттель-Европы, наложили печать единой цивилизации на смесь самых разных народностей.

Автор честно сознается в своей германофилии. Даже австрийская национальная идея, по его словам, - это либо немецкость, либо ничто. Высланных из Чехословакии немцев Магрис называет важнейшей составной частью страны, а словаков - сухим навозом, субстратом истории. Это слово - субстрат - звучит в отношении славян постоянно. О движущих силах истории Магрис рассуждает почти как свой соотечественник - барон Юлиус Эвола. Или наш Гумилев-сын-Гумилева. Алиби автора - в том, что он марксист - корректный и мирный. Такого не убьют палками в Европарламенте.

За последние десятилетия никто не исследовал дунайский миф так всесторонне, никто не написал о главной староевропейской реке так толково и страстно, как этот почтенный профессор германистики из Триеста.

Это слова Андрея Шарого - журналиста Свободы, - который напрасно расшаркивается перед Магрисом в собственной дунайской эпопее . У Шарого получилось лучше - так я могу судить по нескольким прочитанным отрывкам. Со страстью у почтенного профессора все в полном в порядке - даром что ли итальянец? - но с толком не вышло.

Фракийцы оплакивали рождение, приносившее человеку столько забот, и праздновали окончание жизни, избавлявшее от бед и дарившее блаженство.

С книгой - тот же фокус: последние страницы переворачиваешь с ликованием: текст утомляет чрезвычайно и не дает ничего ни для души, ни для ума.

Напоследок хочу, однако, сказать несколько слов в оправдание автора. В августовском номере Иностранки за этот год опубликованы три рассказа Магриса, которые почему-то назвали эссе. Так совпало, что я прочел их сразу после Дуная - из любопытства и без охоты. Оказалось, что тексты неплохи: они о любви, в них есть настоящее чувство. Магрис-мыслитель проигрывает Магрису-лирику, и в том же Дунае строки, посвященные спутнице и музе Франческе, - не просто лучшие, но единственно стоящие.