3.5 Жертвам Третьей психоделической посвящается

«В любой момент мир может стать иным
Не так для «Я» моих — всегда одно и то же
Они кружатся в собственных пределах
Когда же нечто превосходит их оно
В ничто их обращает
Одним живу сейчас другим возможно
Стану завтра
То что за мной куда меня сильнее…»
Чудесное в поисках

Все-таки, творцы должны вовремя умирать. В отличие от «Птиц Марса», написанных в 90-летнем возрасте и больше похожих на сборник расхожих клише, в 60-е годы прошлого века Брайан Олдисс создавал удивительные романы. Можно даже сказать, что он устроил в фантастике мини-революцию, привнеся в жанр кислотный трип, хипповские «телеги» и многое другое. Энергия в его текстах била через край. Он страстно хотел высказаться в бесконечном монологе (который и есть «телега»), и из темы, тянущей максимум на повесть, путем этого неуемного размышления сотворил «Босиком в голове», перемежая прозаические куски стихами в духе Алена Гинзберга и Грегори Корсо (см. эпиграф).

Действие романа разворачивается после краткой Третьей мировой, когда катарские ВВС закидали Европу и Америку психоделическими бомбами. Как бы сказали сейчас, бомбами, создающими дополнительную реальность, которую человек не может отличить от окружающего его мира.
Народ начал созерцать глюки в зависимости от своей предрасположенности. Армии деморализовались и самораспустились. А дороги превратились в магистрали смерти, ибо каждый водитель видел впереди то, что хотел.

Быстрее всего адаптировались к новым реалиям те, кто и так жил в иллюзорном мире – сидевшие на психоделиках и всякого рода пророки. Колин Чартерис принадлежал ко второй группе. Будучи сыном сербского коммуниста, он всю жизнь мечтал посетить Англию, и война предоставила ему эту возможность. Чатерис устроился на работу в ООН – сотрудником лагеря беженцев на юге Италии.

«В лагере под Катанзаро … разместили десять тысяч человек. По большей части это были русские, привезенные сюда с Кавказа. Чартерис свободно изъяснялся на русском языке, очень похожем на его родной сербский, что в конечном итоге и позволило ему поступить на службу в отделение реабилитации.
Особых хлопот поселенцы не доставляли. Почти все они были поглощены внутренними проблемами своих крохотных республик — собственных душ. ПХА-бомбы были идеальным оружием. Галлюциногены, состряпанные арабами, не имели ни вкуса, ни цвета, ни запаха, что делало их практически необнаружимыми. Они были дешевы и допускали использование любых средств доставки. Они были равно эффективны при попадании в легкие, в желудок или на кожу. Они были фантастически сильны. Эффект, производимый ими, определялся полученной дозой и во многих случаях не изглаживался до самой смерти жертвы.
Десять тысяч жертв психомиметической атаки слонялись по лагерю, улыбаясь, смеясь, поскуливая, пришептывая точно так же, как и в первые минуты после бомбового удара. Некоторым удалось оправиться, у большинства же изменения приняли необратимый характер. Кстати говоря, персонал лагеря в любую минуту мог разделить участь своих поднадзорных — их болезнь была заразной.»

Дальше...

Получив новое назначение, Чартерис на своем красном «банши» отправляется в Англию. Но, то ли из-за природной предрасположенности, то ли под воздействием учения Гурджиева («привязанность к предметам этого мира рождает в человеке тысячу бессмысленных «я»; для того, чтобы в нем появилось большое «Я», все эти «я» должны умереть»), то ли в результате заражения в нем просыпается Проповедник. Бросив работу, он вновь возвращается в Европу ради великого Паломничества, по дороге обретая все большее количество последователей и поклонников.
«Волны времени набегали одна на другую и, шипя, отступали в стихию, их породившую. Траурная песнь «Эскалации»: «Но «форд-кортина» одним прыжком ее настиг». Костер вот-вот погаснет. Машины — сплошной оп-арт, половина краденые. Вокруг красной «банши» и дальше вдоль бульвара — толпы поющих бельгийцев. Пробуждены его речами. Возбуждены. Музыка.»

Женщины мечтали оказаться у его ног (или в его постели), мужчины пели осанну, а он видел повсюду множественность наших «я» и постоянно вещал об этом.
«Делайте мгновенные снимки себя — так говорил он им, — делайте их ежесекундно! От вас требуется только это и ничего боле! Вы теряете их, они валяются повсюду, в них облачаются совсем другие люди, это тоже искусство. Каждую секунду делайте такой снимок, и вы убедитесь в том, что мы суть последовательности проходимых нами или — точнее — свидетельствуемых нами состояний. Набор статичных снимков и ничего боле. Снимков таких великое множество, и все они отличаются друг от друга. Нам только кажется, что мы бодрствуем, — на самом деле мы спим! А ведь все это возможности, все эти множественные возможности, всегда принадлежали и принадлежат нам, просто мы не знаем об этом! Задумайтесь об этом, и вам тут же откроется очень и очень многое! Изгоните из себя змея! Я сейчас нахожусь здесь — вы видите меня, а я вижу вас — верно? Но точно так же я нахожусь сейчас и в любом другом месте, и не только я — мы, все мы, находимся разом всюду! Вы понимаете меня? Между здесь и не-здесь нет разницы. Она существует для нас только потому, что нас приучили к такому взгляду на мир, и обучение это началось с того, что нас стали приучать к горшку, — вы понимаете меня? Забудьте о том, чему вас учили, живите сразу всюду, разойдитесь народом, развернитесь спектром, уйдите от этой роковой, этой страшной однозначности. Сделайте многозначным само время, будьте всеми возможностями его — упущенными, реализованными и грядущими! И да будет имя вам легион, ибо только в этом случае ломаная вашей жизни обратится гладкой кривой! Живите не вдоль — живите поперек, — и вы сподобитесь бессмертия уже здесь! За мной! Будем вместе в этом великом заходе!»

Мало кто понимал его слова, но его речь была так заразительна, что хотелось все бросить, влиться в колонну паломников и мчаться, мчаться вперед, не задумываясь о цели и месте назначения.
«… он поднялся со сладострастного сыпучего песка, подошел к самой кромке воды и швырнул пустую консервную банку в галилееву тьму.
…
У нескольких зевак, бродивших в этот час по берегу, были фонарики. Не раздеваясь, они бросились в воду, чтобы выловить оттуда удивительную реликвию — опорожненную Им и брошенную Его рукой консервную банку. Они боялись упустить ее — утонуть они не боялись…»

И среди всего этого безумия складывалось Евангелие новых времен.
«Чартерис стоял у самой кромки воды… Он смотрел на ущербный серп.
— Други! Мы должны отказаться от этого страшного принципа «или-или», калечащего наши жизни, превращающего нас в автоматов! По мне так уж лучше быть псом! Мы должны искать, должны идти по следу самих себя подобно гончим! Среди прочих камней, лежащих на этом берегу, есть и такие, что связаны именно с вами, — найдите их! Это ваши жизни — ваши жизни и ваши смерти! Ищите же — у вас почти не осталось времени! Я вижу наше будущее. Оно прекрасно — оно прекрасно, как восьмирядная автострада! Постоянное ускорение и бдительность — всегдашняя бдительность! Знайте — вечность граничит с увечностью! Ищите меня, други, ищите меня истинного, и вы обретете себя! Слушайте! Завтра смерть похитит меня у вас, но тут же я вновь вернусь к вам, и вы поймете тогда — поверите тогда, что я там, на том берегу, где нет всех этих «или-или»! Смещения больше не будет!»

И верные последователи понесут его в новое тысячелетие.
«— О, чудо! — вскричали музыканты и водители рефрижераторов, и полуночники-параноиды. Анджелин прижалась к нему — она не понимала его слов, и это было замечательно. Рядом с ним, вокруг него происходило что-то немыслимое — чудовищное столпотворение...
И позади ликующих толп, прижимая к груди священную банку, обезумевший от счастья, продрогший до мозга костей Роббинс, по темным улочкам потусторонних пространств, ликуя.»
***
Уровень эмоций в книге зашкаливает за все мыслимые пределы. Как будто погружаешься в бурные 60-е, когда подвергался сомнению каждый казавшийся незыблемым постулат прежней жизни, но в этом противостоянии рождалась новая постиндустриальная эпоха.

Аз есмь, что именно
Не знаю
Но есмь
Сие не подлежит сомнению
Нет лишь меня
Нет моего движения
Нет времени отмеренного мне
Нет мира приходящего извне
Нет вне и между
Между да и нет
Нет разницы
Да и самих
Их нет
Но нет
Я вижу да и нет
Я различаю тьму и свет

Вердикт. «Босиком в голове», несомненно, веха в развитии фантастики. И хотя роман привнес, прежде всего, стилистические новации, не создав какого-то своего направления, отголоски его можно встретить во многих последующих произведениях.