4.5

Всякий раз, когда я беру в руку книгу М.Е. Салтыкова – Щедрина, убеждаюсь, что и здесь меня снова поджидает отчаянная, трагическая крайность русского народа; непримиримая тяжба признания человека в рабе, признания равных прав на равное участие в жизни всех «людских особей». И как всегда, я остаюсь под глубоким впечатлением, с серым осадком на сердце и утомительными размышлениями о прошлом, настоящем и будущем.

«Пошехонская старина» - почти автобиографическое произведение автора, с одной лишь поправкой на то, что главный герой романа – Никанор Затрапезный, это не прообраз самого писателя, а абсолютно вымышленное лицо, а что до остального сюжета – то пусть читатель примет его как: «свод жизненных наблюдений, где чужое перемешано со своим, а в то же время дано место и вымыслу».

Весь роман – это воспоминания, рассказывающее о детстве, отрочестве и юности барина Никанора Затрапезного, которому судьбой, было, предначертано родится в семье, что по всем параметрам своей зажиточности должна была обеспечить ему счастливое детство. Однако же история, в которую мы окунемся, далеко не радостная, и напоминает собою скорее «Ад», нежели «Рай». Именно так и назван был этот период жизни Никанора: «Ад… и этот ад, - не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» - и ничего больше, и воспроизводя ее, я могу, положа руку на сердце, подписаться: с подлинным верно». Но помимо картин детства, ко всему еще добавлена автором и историко – бытовая панорама, которая разворачивалась при самом разгаре Никанорового взросления - крепостное право, житие дворовых и крестьян, что в свою очередь еще больше усугубила и без того картины мрачности и жестокости.

Совсем не легко представлять было явления пошехонский времен. Семья Затрапезных считалась самой зажиточной и богатой, однако почти ничем не отличалась от других, - тот же быт, те же устои, такой же неопрятный, захудалый и усеянный паразитами дом. Страдая алчностью к наживе, Анна Павловна Затрапезная (которая и вела все хозяйство, так как по ее мнению и желанию муж был не в состоянии) всякий раз в ущерб себе, а главное в ущерб собственным детям, жертвуя, прежде всего их здоровьям, экономила на питании. Каждый кусок, каждая крошка, была на счету, и не дай Бог, что бы что-то пропало без вести. Пусть оно скорее сгниет, зачерствеет, иссохнет в погребах, нежели кому-то перепадет больше позволенного. Ели только то, что требовало уже немедленного употребления – двухнедельное подтухшее мясо или рыбу, консервы десятилетней давности, хлеб только из самой захудалой муки. Ни тебе свежей ягодки, ни свежеиспеченной белой булочки, ни даже кружки свежего молока… Молчу о том, чем эта хозяйка кормила своих дворовых девок и мужиков…

Что до дисциплины и воспитания – картина не менее веселая. Этому М.Е. Салтыков – Щедрин посвятил несколько глав в романе: «Первые шаги на пути к просвещению» и «Дети. По поводу предыдущего». Вот они то, и больше всего меня поразили. Автор дает характеристику тому, как формировалась детская личность, какими источниками и ресурсами пользовалась детская натура для воспитания в себе той самой нравственности, порядочности, добродетели, которые мы взрослые так ожидаем от своих детей. Автор дает характеристику также той системе и педагогике, которая, кстати сказать, и по сей день имеет место быть и в наше время:

"В детском возрасте "система" пользовалась неведением детей, чтоб довести их умы до ограниченности. Теперь, по мере возмужалости, та же система является единственною руководительницею всех их помыслов и поступков. Покорно следуя указаниям детской традиции, они все глубже и глубже погружаются в мрачные извилины случайного общественно настроения и становятся послушным орудием его жестоких велений. Возмужалые, они продолжают оставаться детьми с тем же неведением, с тем же отсутствием силы противодействия, которое могло бы помочь им разобраться в путанице преходящих явлений"

Иными словами, дети из семьи, которой вышел наш герой, были не только самыми ограниченными, но и лишенными права быть свободными. Никто из них не знал, что значит ответственность, что значит принимать решение, что значит думать, что значит выработать что-то свое, индивидуальное. Они видели скупость, жестокость, алчность, тиранию, садизм – вот на этом и росли. А кто и что из них вырастет, покажет время, а примерами тому могут вполне служить портреты родственников, которых в романе описано в достаточном количестве, что б представить себе результаты плодов подобной системы воспитания.

И конечно, не могу не отметить и характеристику образов дворовых и крестьян, которым уделено было довольно много страниц. Но каких! Эта серия портретов («Аннушка», «Мавруша новоторка», «Ванька - Каин», «Бессчастная Матренка) ранит своей глубиной и силой. Люди крепостной массы, «люди ярма», показаны сурово-реалистически, такими, какими они были, не просветленными и не очищенными «от тех посрамлений, которые наслоили на них века подъярёмной неволи … ». Тут и придавленные до потери человеческого образа дворовые слуги, чья жизнь, не освещенная лучом сознания, «представляла собой как бы непрерывное и притом бессвязное сновидение» (лакей Конон); и «рабы по убеждению», исповедовавшие особую эсхатологическую доктрину, согласно которой крепостная неволя есть временное испытание, предоставленное лишь избранникам, которых за это ждет «вечное блаженство» в будущем (Аннушка); и религиозные мечтатели, пытающиеся найти утешение от ига рабства в своеобразном христианско-аскетическом мистицизме (Сатир-скиталец); и жертвы «неистовых случайностей», которыми до краев было переполнено крепостное право («бессчастная Матренка»); и дворовые балагуры-весельчаки, пробовавшие внести в мрак и безнадежность крепостной повседневности свет улыбки, пытавшиеся хотя на миг «отшутиться» от тяготевшего над ними ига, но получавшие и за такую форму протеста красную шапку солдатчины (Ванька-Каин).

А закончить бы хотелось словами же самого автора, в словах которого эхом отдается и наша с вами жизнь:

«Да, крепостное право упразднено, но еще не сказало своего последнего слова. Это целый громадный строй, который слишком жизнен, всепроникающ и силен, чтоб исчезнуть по первому манию. Обыкновенно, говоря об нем, разумеют только отношения помещиков к бывшим крепостным людям, но тут только одна капля его! Эта капля слишком специфически пахла, а потому и приковала исключительно к себе внимание всех. Капля устранена, а крепостное право осталось. Оно разлилось в воздухе, осветило нравы; оно изобрело пути, связывающие мысль, поразило умы и сердца дряблостью».