5 Чары Хуана Марсе. Об одном из лучших испанских романов нашего времени.

За байдарочный поход в первой половине июля наряду с другими книгами успел прочитать замечательный, поразивший меня в хорошем смысле роман испанского автора Хуана Марсе «Чары Шанхая». И первой же ассоциацией именно для меня стали, конечно, романы более известного у нас и, если так можно выразиться, попсового испанца Карлоса Руиса Сафона. Но, принимая во внимание возраст авторов и год выхода в свет данного романа, я всё-таки склонен считать, что это Сафон подвергся влиянию Марсе, но не наоборот либо же это всё родственные друг другу проявления некой испанской культуры, витающей в воздухе Барселоны, а они лишь различные её проявления. Но данный роман показался мне в чём-то очень похожим, например, на «Марину» Сафона. Единственное, что талантливейший и тонко чувствующий Сафон в погоне за несметными тиражами иногда склонен злоупотреблять экшеном и откровенной мистикой в своих произведениях. Волшебство же Марсе разлито в повседневности, оно тоньше незаметнее, оно может развеяться как дым. И ты никогда до конца не будешь понимать, происходило ли хоть что-нибудь из произошедшего в действительности или тебе всё произошедшее только пригрезилось… Марсе хорош тем, что он настоящий, тем, что он не на потребу, но при этом обладает свойством нравиться с первых строк.
И если за вычетом магии и мистики, встроенной, впрочем в окружающий мир очень органично проза Сафона предельно реалистична и переполнена повседневностью, то лёгкие ноты абсурда, вносимые отдельными героями Марсе, и своеобразная авторская интонация делают художественный мир Марсе в чём-то довольно зыбким и при этом исполненным глубоких личных переживаний, подёрнутым словно лёгкой рябью на воде. И ветер этот – ветер времени, что дует всё сильнее и сильнее.

Основная ассоциация, возникшая у меня после прочтения этого романа, именно в связи с сюжетом и персонажами романа, это на данный момент роман Пера Улова Энквиста «Пятая зима магнетизёра». В чём состоит сходство? В проблеме и постановке вопроса. До какой степени позволительна ложь? А если это целительная ложь, если ложь во благо и приносит реальный результат, то стоит ли развенчивать её достижения, чтобы любоваться затем на руины прошлых достижений? Стоит ли игра свеч, причём в обе стороны, как при создании некоего вымышленного мира, замещающего настоящий, так и при его разрушении.
При этом я думаю, вы поняли параллель между псевдоцелителем Фридрихом Мейснером и Форкатом из романа «Чары Шанхая». Оба добиваются удивительных результатов во врачевании людей и их душ формально шарлатанством. И при развенчании их достижений результат частично сходит на нет, но что-то реальное объективное за их навыками безусловно стояло, ведь чьими-то стараниями Сусана всё-таки излечивается от туберкулёза? Кто-то даёт ей силы жить, питает её надеждами, и именно эти надежды на будущее заставляют её жить в ожидании будущего, пусть даже и надеждам этим не суждено сбыться. Это не важно. Предмет надежд в руках Форката становится не целью, а средством.

И если немного продлить ассоциативный ряд в сторону мира искусства, то это очередная вариация на тему пушкинского «тьмы низких истин нам дороже всё возвышающий обман». И чем эти расписные ширмы, закрывающие уродливость и грубость реального мира не искусство? Но размышлять о психосоматической составляющей лёгочных болезней в контексте данной заметки мне бы всё-таки не хотелось.

А сейчас мне интересно ваше мнение, согласитесь вы со мною или нет? Два ключевых момента для понимания этого романа, своеобразные моменты истины или, скорее, краеугольные камни, на мой взгляд, это момент, когда Форкат нагревает остывший стакан своими руками (ах, опять эти пятнистые руки Форката, пахнущие артишоками). В самом ли деле он обладал некими аномальными способностями или же просто сумел внушить факт нагрева Даниэлю и Сусане, и это было всё искусной иллюзией? Автор не даёт никакого явного ответа на этот вопрос, он допускает оба варианта ответа. В некотором смысле они равнозначны, просто разводят историю по разным путям, разным трактовкам и принципиально отличным понимаям личности Форката. Второй же момент находится ближе к концу романа. Мы так и не знаем со всей достоверностью, кто же становится причиной смерти Луиса Денисо. Кто нажимает на спусковой крючок пистолета? Вернувшийся Форкат или Сусана. А вопрос опять-таки принципиальный. Если это сделал Форкат, никогда раньше не державший в руках револьвера, то это становится символическим шагом перехода его деятельности в сферу реального, это первый великий, героический поступок в реальном мире. Это важный момент, согласитесь. Если же это сделала Сусана, то для неё это важная попытка порвать с порочным прошлым, это раз, попытка примирения с матерью и её ролью подле неё и рядом с Форкатом в прошлые годы, это два. Самого же Форката это лишь укрепляет, утверждает в должности этакого “вдохновителя”, человека творящего и внушающего иллюзии и мысли, это не в негативном ключе, а просто несколько уводит его от мира реальности, в мир грёз и воспоминаний. И беря на себя вину за убийство, он словно забирает весь этот флёр тайны с собой. Загадка детства заканчивается именно здесь. Наверное. Хотя возможно и с момента изгнания Форката и выпроваживания Даниэля Луисом Денисо из дома Аниты. По крайней мере, там заканчивается детство и юность Сусаны, тщетно пытавшейся разбудить чувственность Даниэля, и сгоревшей самой в мстительном огне Денисо…

Важный мотив романа «Чары Шанхая», который я не должен забыть с вами обсудить, это, конечно, мотив предательства. Все специально – из мести или невзначай из самых добрых чувств, но предают друг друга. Предают и самих себя и свои собственные идеалы. Но разве самопредательство не есть самый распространённый вариант этого проступка?
Испанские заговорщики-анархисты предают свои семьи, своих жён и детей ради некой глобальной задачи, общей великой цели, но тем не менее… предательство остаётся предательством во имя чего бы то ни было.
Ким, главный из анархистов, забывает мало того, что о собственной семье, так ещё и забирает жену Луиса Денисо, перевозя их из Испании во Францию. Предположительно именно он и сдаёт своих подельников, с которыми должен был встретиться в Барселоне, хотя Форкат в своих рассказах старался представить детям Кима практически жертвой непонятно чьего предательства.
Симптоматично, что вирус предательство проникает, просачивается даже в вымышленный мир, сказку-ширму, сочинённую Форкатом. Это будто бы вирус лживости, лживости от слабости, которая заражает всё вокруг. И тот дурной аромат, от якобы протекающего бытового газа, который обнаружил капитан Блай практически в самом начале романа, он словно и символизирует эту неспособность не желание воздержаться от предательства. Так вот в вымышленном мире предательство совершает ближайший друг Кима, его соратник по войне – Мишель Леви, понукая Кима убить любовника жены – Омара Мейнингена, которого Леви пытается выдать за Крюгера, своего мучителя из концлагерей. А до этого обманом заставляет выкрасть подарок его супруги Чень Цзинфан капитану Су Цзу, у которого он и отбил свою жену…
Ну, и если опускать из рассмотрения более мелкие и малозначащие примеры, то вершиной этой пирамиды предательств является, разумеется, поступок Денисо, приехавшего мстить Киму, которого он так и не нашёл. И в итоге, решившего отыграться на его семье, и его только выздоровевшей дочери… Странным образом, вымысел рассказов Форката приукрашивал самую что ни на есть дурную реальность. И обаятельный, рисковый налётчик оказался обычным сутенёром и содержателем борделей. А смелость и лёгкое безрассудство героев его повествований оборачивалось в лучшем случае безразличием, а в худшем – жестокостью.
Из всех предательств Форката не столь значителен его обман, сколько трусливое или стыдливое, возможно, бегство от Аниты с Сусаной после приезда Денисо. Но он всё-таки возвращается. Единственный герой, пытающийся врачевать реальность, пытается исправлять и последствия собственного предательства. Пытается склеивать кусочки разбитой кружки.

В свете этого внушительного списка предательство особенно интересно наблюдать то, кем оказались или кем стали, куда их привела судьба, персонажи романа в реальности, то есть спустя примерно 6 лет после основных событий.
Капитан Блай был бедным городским сумасшедшим, так и не оправившимся после гибели сыновей на войне.
Окутанные тайной непонятного достатка братья Чакон оказались обыкновенными воришками.
Форкат оказался в определённый момент обыкновенным шарлатаном, более того, живущим за чужой счёт.
Кима, вообще, не волновала судьба Аниты и его больной дочери, как, возможно, его уже не волновала судьба их общего с соратниками дела. Но тут надо быть справедливым: реального отца Сусаны мы так и не увидали на страницах романа, мы видели его исключительно в рассказах Форката.
Царица юношеских грёз Даниэля – Сусана стала сперва проституткой в борделе Денисо, затем после болезни матери заняла её место за кассой кинотеатра и превратилась в совершенно бесчувственное и равнодушное, скотоподобное существо.
В последнем случае следует отметить ещё и вот какой момент. Хуан Марсе совершенно в декадентском духе воспевает красоту болезненного, практически умирающего человека, человека, от чьего дыхания веет тлетворной болезнью. Для героя романа Даниэля болезнь, возможность заразиться становится лишь дополнительным возбуждающим фактором. В контексте романа лихорадка болезни странным образом совмещается с жаром страсти и желания. Из того, что мне встречалось припоминаю нечто похожее лишь у Бориса Виана и, наверное, в «Информаторах» Бретта Истона Эллиса. И, возможно, Сусана с окончательным выздоровлением теряет часть своего специфического болезненного очарования, переходя из мира духов, бестелесных созданий в мир грубый, плотский и чувственный.

Интересной мне показалась и следующая параллель внутри романа, которая, однако, причудливо перевёрнута во времени, словно бы Форкат мог предвидеть будущее. Чень Цзинфан по словам какого-то сплетника шанхайского ресторана попала в японский бордель и некоторое время там работала. А излечило её от ужасных воспоминаний любовь к ней капитана Су Цзу. Не должно ли это значить, что есть свет впереди и для Сусаны? И кто мог бы выступить в роли Су Цзу, Даниэль? Но не сыграл ли он уже свою роль в её выздоровлении? И перекличка различных эпизодов внутри романа получается не дословной и возврата к одухотворенному миру детства нет ни в малейшей мере?

Другой вопрос в отношении врачевателя реальности Форкатта, волнующий меня, состоит в следующем. А что, собственно, из сказанного Денисо, было известно не Сусане, но Аните? Не знала ли она всё с самого начала? Иначе почему она была порой в таком расстройстве, что ей понадобилось более интимное утешение со стороны этого странного перекати-поля, оказавшегося вдруг в Барселоне? Впрочем, меня отчего-то не покидает уверенность в его искренности в том, что он делал всё это абсолютно бескорыстно, просто из желания удержать, собрать воедино жизнь других людей, разваливающуюся на куски. Не знаю, кого автор планировал сделать главным героем романа. Наверное, Даниэля, но получилось, отчасти исподволь и, может, только в моих глазах, что им стал Форкат.

И завершить свой обзор я хотел бы примечательной цитатой из самого начала романа:
«— Детские мечты гибнут на языке у взрослых, — заявил капитан Блай, деловито шагая впереди меня в потрясающем воображение обличье Человека-невидимки».
Это главная мысль романа. Не случайно её и столь заметное местоположение. Но в чём её смысл в контексте данного произведения? Не в том ли, что правда взрослых губит детские мечты, калечит мир детских надежд? Но дело не в правдивости и искренности, а в поступках и безверии взрослых в других людей и в самих себя, в свои лучшие качества и в способность поменять мир, способность двигаться выбранным курсом. Зло, которое творят взрослые согласно автору романа, состоит в том, что они заражают детей своим безверием, но речь не о религии, а об очарованности миром, в способности весь мир воспринимать как загадку, как тайну. В стремлении видеть не низменные стороны каждого человека и постыдные мотивы его поступков, а надеяться на лучшее, верить в благородство каждого из людей, ну или хотя снисходительно относиться к их простительным слабостям. Только два представителя мира взрослых не разрушали этот детский мир, а могли напоить его надеждой и верой в людей в целом. Это Капитан и Форкат. И эта их способность она, конечно, с лихвой компенсировала все свойственные им недостатки и причуды.