5

Перечитала "Флорентийскую чародейку", потому что спрятаться от реальности захотелось особенно остро, а где прятаться от реальности, как не в книге, отрицающей главенство строгого факта над выдумкой. Этот самый факт на поверку может и сам оказаться фикцией.
(Да и вообще, как не броситься при первой же возможности в книгу, где история Запада и Востока не существует в облике параллельных непересекающихся прямых, где император из династии Великих Моголов, потомок Чингисхана, думает об улицах Флоренции и, вероятно, через три рукопожатия знаком с Симонеттой Веспуччи (которая Венера и Весна с картин Боттичелли).

Мы живем в мире, отчасти вымышленном. Мы придумываем то, что недоступно знанию, чтобы не оказаться посреди карты, заполненной белыми пятнами. Каковы мысли собеседника? Что делают любимые в наше отсутствие? Какова та часть их прошлого, о которой они нам не поведали? Мы заменяем фантазиями боль и страх. А все абстрактные понятия, ка ко них говорить на языке факта? А исторические личности, отделенные от нас полутысячелетней пропастью, - считать их "фактом" или жителями сферы вымысла?

За историческим антуражем и толпой реально существовавших лиц в качестве персонажей, легко забыть о том, что текст "Флорентийской чародейки" - не хроника изложенная сферическим автором-всезнайкой, а повествование, известное со слов персонажей.
Когда мы рассказываем, например, о внезапном вихре, сорвавшем с нас шляпу, мы же не утверждаем, что головной убор унес настоящий ураган, стихийное бедствие. Мы просто передаем свое ощущение: мы были потрясены силой воздуха. Мы пытаемся словами воспроизвести ощущение, эмоции. Эти слова - не правда с точки зрения протокола, но правда с точки зрения пережитого нами, нашего впечатления.
"Флорентийская чародейка" - это вот такой рассказ болтуна-балагура. Это даже не сказка в смысле веры в мир, где существуют драконы, грифоны и волшебство. Но сказка в смысле передачи того знания, которое лучше умещается в удивительном образе, чем в сухой констатации.

Красота языка, дрррраматические повороты сюжета, исторические анекдоты, атмосфера чувственности, сказочные выдумки, - это все тоже своего рода колдовство, туман фокусника, удачно скрывающий на деле жесткую основу книги. Рациональную. Грустную, как человеческое несовершенство.

Хорошая книга: хочешь - читаешь плутовской роман, хочешь - любовно-исторический, хочешь - размышления о человечестве и религии, или о сути писательства.
Я вот на этот раз читала роман о Никколо Макиавелли. Нет, правда. Он, бродящий по границам истории, не входящий в число основных двигателей сюжета, - самый трагический персонаж. Да, со всеми его многочисленными проститутками, детьми, попытками разобрать ходячий дворец воспоминаний (так же известный в современной массовой культуре как чертоги разума), охотой на дроздов. Человек, искренне полагающийся на свои идеалы и терпящий крах.

Это его имя носит один из главный рассказчиков, творцов истории. Это его россыпью цитируют персонажи (то есть, это читатель знает, что цитируют). Беседы (воображаемые) императора Акбара с героиней легенды Кара-Кёз - не родня ли тем беседам, что вел Макиавелли в библиотеке с мудрецами прошлого.
Важные для сюжета персонажи - его слова, его отражения. Аргалья, к которому Макиавелли проникается презрением, и с которого пишет Il Principe, Государя. Могольская принцесса, умирающая в безвестности, чтобы превратиться в историю, чтобы в форме слов пересечь время и пространство, и существовать в разумах людей, в их интерпретациях. Чем не зеркало флорентийского секретаря, лишенного дела всей жизни, и в оставшейся пустоте пишущего слова, которые преодолеют время и языковые барьеры.
И тут и там в тексте - эксперимент с вынесением морального суждения за рамки. (Помимо сферы политики есть еще сфера выдумки, и что делать, если эта последняя по своей природе свободна от морали?)
В ту же куче бесконечные зеркала, заполняющие книгу. Эхо красоты, признаки родства разных сторон мира, орнамент, объединяющий историю и ничего, в конечном счете не отражающий, потому что, да, все мы, люди, похожи. Настолько, что аналогии и общие правила теряют силу, и остается руководствоваться не незыблемым принципом, а действовать, согласно сложившимся здесь и сейчас обстоятельствам. Вуаля, я нашла отсылку там, где ее, возможно, и не планировалось.
Я могу продолжать до бесконечности.